Действительно, время неумолимо поджимало, а интереса для следствия истории каналов и города не представляли. Как бы там ни было, всё это кануло в лету, оставаясь лишь мифом и будоража умы неравнодушного люда. Однако, мы живем в настоящем, что требует немедленных действий. Оттого мы тепло попрощались, и я на всех парах умчался в контору.

***

- Господи, Николай Александрович, что стряслось, что с вашим видом? – спросил Купцов, негодуя.

Ползание по тесным каналам для моего кителя на пользу не пошло, и принял он вид совершенно неприличный. Я доложился, как умел, о событиях со мной произошедших, чем и погрузил Фёдора Михайловича в глубокие размышления. Он прикурил папиросу и сидел некоторое время молча, глядя в одну, лишь ему видимую точку.

- Что я имею сказать, Николай Александрович, – начал он степенно, – Это деликатное дело сыскной отдел не осилит. Тем более, тут замешана политика, стало быть, надобно нанести визит с докладом в жандармерию и поглядеть, какие меры решат они предпринять. Однако, нам крайне важно взять Селиванова. Крайне! – поднял он вверх указательный перст, – Австрия настоятельно требует употребить все усилия и выдать убийц князя фон Аренсберга. В противном случае, эта нелепость грозиться вырасти в конфликт. Государь за это нас по головке не погладит. А поимка Селиванова должна пролить свет на многие вопросы и уберечь наши нервы. Госпожа удача улыбнулась нам, Николай Александрович, грешно будет упустить такую возможность.

Статский советник замолк и стал барабанить пальцами по столу.

- Значится так, голубчик. Надобно инкогнито отправиться в Смоленскую слободу и аккуратно вызнать расположение Селиванова. Как только появится уверенность, дождаться прибытия летучего отряда и произвести задержание. Тамошних околоточных привлекать не смейте. Считаю это шибко рискованным и не надежным решением. Промашки случится не должно. Оттого, Николай Александрович, сердечно прошу Вас заняться этим лично. К остальным агентам доверия столько не имею, сам знаешь. У нас нет права на ошибку.

- Так точно, Ваше высокородие, нету.

- Завтра с рассветом явитесь в контору. Получите от меня командировочные и отправитесь до Петербурга поездом. Дальше – на перекладных. Вид примите жалкий, дабы не вызвать подозрений. Теперь же ступайте, сделайте необходимые приготовления.

- Сделаем, не смейте беспокоится, – ответил я, – Фёдор Михайлович, а что там с Альфредом?

- Простите? – не сразу смекнул советник.

- Альфред, – напомнил я, – котик, что потерялся давеча.

- А! – потер свои виски Купцов, – Умеете Вы, голубчик, врасплох застать. Нашелся ваш Альфред. Цел и в добром здравии.

- Ну и слава богу, даму порадовали.

- Ещё как, – протянул Фёдор Михайлович, – Вы бы видели: слезы умиления, безумные поцелуи, тисканье, прижимание к сердцу.

- Тяжко, наверное, Вам пришлось, Ваше высокородие, – улыбнулся я, – Ладно хоть отбились.

В ответ Купцов лишь покачал головой и выставил меня за дверь.

Хмурое утро приветствовало меня на следующий день. Темное свинцовое небо, плачущее мелкими холодными слезами, опрокинулось над городом. Дул порывистый ветер, проникавший до костей.

В шесть часов утра я подходил к крыльцу конторы. Служивый у дверей, громко мне бросил:

- Ишь, дьявол рваный, куды ломишься?

Недурно. Наш Фомич, старый брюзга - пьяница, не узнает меня. Очевидно, я загримировался на славу. Желая убедиться в этом окончательно, я подошел к нему и спросил сиплым голосом:

- А что, любезный, Купцова нет в квартале?

- А тебе на что Фёдор Михайлович? Али хочешь в лапы его попасться? Он насчет вашего брата - первый орел.

- Да уж очень занятно было бы поглядеть, Фомич, - рассмеялся я.

Старик даже перекрестился от удивления.

- Николай Александрович, да неужто это Вы, Ваше благородие? - глупо вытаращил он глаза.

Действительно, узнать меня было нелегко. Я был в опорках на босу ногу. Короткие штаны доходили до щиколотки, а там болталась грязная тряпка. На коленях штаны были прорваны. Невообразимо грязная, засаленная бабья кацавейка прикрывала мое грешное туловище. На голове - рваная фуражка с оторванным козырьком. Усы распушены. Лицо с помощью разных красок я сделал под стать костюму: сине - багровое, одутловатое, с двумя натурального вида «фонарями». Когда я в таком виде представился Купцову, тот только руками развел.

Получив конверт с командировочными и нужными для проведения дела бумагами, я упрятал их в засаленный наплечный мешок и на извозчике направился на вокзал.

Центральный вокзал Нового Петрограда по праву считался одним из крупнейших. Главное здание с высоким стеклянным куполом, административные корпуса, пешеходные мосты, котельные, бессчетные развязки, переходы и запасные пути, сторожки, ряды однотипных пакгаузов и склады с углем занимали территорию целого сектора. И если Новый Петроград временами представлялся мне адским котлом, в коем плавились люди со всего света, то Центральный вокзал был его точкой кипения.

Купив билет третьего класса, я ссыпал сдачу в заштопанный карман, отыскал табло с расписанием и отправился к выходу на нужную платформу. Вокзальный трактир искушал ароматом свежей выпечки, однако я удержал себя в руках и прошел мимо. Поезд должен был подойти с минуты на минуту, а меньше всего мне хотелось опоздать и провести в этом бедламе лишние полчаса.

С отцом мы часто приходили сюда; он встречался с нужными людьми, я глазел из зала ожидания на поезда. Удивительно, но раньше здешнее столпотворение меня нисколько не раздражало, а теперича готов на стену лезть, лишь бы оказаться подальше от этой беспрестанно гомонящей толпы. Людей я, в целом ... не любил.

Оттого, на платформе их меньше не стало. В дальнем конце перрона и вовсе царила жуткая сутолока; громоздились горы тюков и прочей поклажи, бегали дети, кто-то плакал навзрыд. Пассажиры на той стороне были сплошь в поношенной и залатанной одежке; загорелые, чумазые, склочные. Хвостовые вагоны третьего класса обычно набивались под завязку, и узенькие лавочки вдоль бортов могли приютить лишь малую толику бедолаг.

Ближе к середине платформы такой толкотни не было в помине, публика там подобралась куда более степенная и респектабельная. Господа в котелках, черных визитках, отутюженных полосатых брюках и лакированных штиблетах стояли вокруг урн, курили и вели неспешные беседы о театральных премьерах, ценах на зерно и судьбах мира. Дам среди этой категории пассажиров не было вовсе.

По дальнему пути прогрохотал окутанный черным дымом грузовой состав, вслед за ним промчался почтовый экспресс, а потом - минута в минуту - к перрону подъехал наш паровоз.

Пассажиры третьего класса немедленно придвинулись к самому краю платформы и столь же синхронно отпрянули назад, когда раздался протяжный гудок и ноги им обдало клубами белого пара.

Вскоре прозвучали два коротких гудка, и паровоз плавно, без единого рывка тронулся в путь. Состав выкатил из-под застекленного купола вокзала, и колеса затеяли веселый перестук на стыках рельс. За окнами проносились запасные пути и бесконечные ряды пакгаузов. Пароход проехал по железнодорожному мосту и теперь катил вдоль фабричной окраины третьего кольца.

Куда ни взгляни - одни лишь серые заборы и колючая проволока, мрачные громады цехов и закопченные трубы с клубами дурно пахнущего дыма. Во дворе литейного завода толпилась куча рабочих с транспарантами. На боковых путях время от времени попадались паровозы с двумя - тремя товарными вагонами. Пассажирский состав имел тут приоритетное право движения, и мы мчались вперед без остановок.

Понемногу паровоз вырвался из города на сельский простор и стал неуклонно набирать скорость, разгоняясь на прямом участке путей. Поначалу за окнами проносились поселки, потом их сменили небольшие фермы, сады, выпасы и луга, разделенные невысокими оградами, а где и попросту межами. На горизонте маячили рощицы фруктовых деревьев, изредка попадались небольшие болотца с проблесками чистой воды меж высоких зарослей камыша, да тянулись среди осоки ленты обмелевших ручьев. Разгуливали вдоль железнодорожных путей коровы, мелькали белые точки овец. Словно в другом мире очутился, ей богу.