- Убирайте того! - громко крикнула она.

Из канавы, словно приведения, выскочили трое разбойников. Двое из них бросились на меня, а третий - на помощь к девице.

Быстрее молнии я выхватил «Браунинг» и нажал на спусковой крючок.

Один из них, тот, что бежал к Купцову, с воем и хрипом раненого кабана грохнулся на землю. Я успел сделать ещё несколько выстрелов, когда негодяй с ножом сбил меня с ног, навалившись всем телом. Краем глаза я заметил, как второй разбойник, раненый полз к Купцову с Груней, что катаются по грязи в ожесточенной борьбе.

- Это не женщина, а дьявол! - хрипел Купцов.

- Отрежу! Отрежу твою поганую голову! – неистово дико кричала страшная девица.

Из последних сил я удерживал натиск большого ножа, пытаясь дотянуться до пистолета, что лежал так близко, и так далеко одновременно. Неожиданно, негодяй занёс вторую руку и с силою ударил по рукояти сверху. Хватка моя не выдержала и лезвие пробило бушлат, встретив, однако, преграду. Пока злодей замешкался, я, наконец, нащупал пальцами рукоять «Браунинга», приставил дуло в бок негодяя и спустил курок. Грохнул выстрел, наполняя воздух запахом пороха, пистолет встал в задержку, а следом, взор затянуло багрянцем: негодяй дополз до Купцова и глубоко всадил нож ему в спину...

Я ужом выскользнул из-под умирающей туши и в один прыжок настиг ползущего подонка, вцепившись зубами ему в руку. Тот взвыл, выронил оружие и схватился за мои волосы. Я тут же извернулся и стал отчаянно сыпать того ударами локтей.

- Держитесь! Напрягайте последние силы! - вдруг загремели голоса.

Со всех сторон из леса к нам бежали полицейские и солдаты.

Груню отрывали от Купцова. Она так крепко и цепко впилась в него, что потребовались усилия нескольких полицейских, чтобы оторвать её от статского советника.

- Живы? Целы? - подбежал я к нему.

- Кажется, не ранен, – с трудом проговорил Фёдор Михайлович, – Как сами?

- Ежели не Ваша штука, – ответил я, протягивая испорченный портсигар, – лежать бы мне рядом с тем хлопчиком.

- Стало быть, и мне тоже...

- Ну и баба! - громко смеялись солдаты и полицейские, обрадованные, что мы живы. - Этакая силища!

Они крепко держали её за руки. Красавица Аграфена вырывалась отчаянно. Она волочила за собою то в ту, то в другую сторону четырех здоровых мужчин!

- Ну, здравствуй, Грунечка! – отдышавшись подошел к ней Купцов. - Небось догадываешься, кто я? М? Я - тот самый, которому ты хотела отрезать двенадцатую голову.

- А я – одиннадцатый.

- Постылые! Эх, жаль, сорвалось! - исступленно вырвалось у неё.

Лицо Груни было страшно. Красивые глаза её почти вышли из орбит и метали пламя какого - то животного бешенства.

- Ну, а теперь, господа, скорее, скорее к притону! Оцепите всю местность, да, и подберите этих негодяев. Один, кажется, еще жив! А красавицу мою держите крепче!

Мы, сопровождаемые полицейскими и частью солдат, почти бегом бросились к кабаку - притону «Расставанье». Однако, он был темен, как могила.

- Где же мои агенты? - тревожно шепнул Купцов.

С пистолетами в руках мы поднялись на крыльцо трактира: ни луча света, ни звука.

- Стойте здесь, молодцы! - приказал Купцов солдатам. - Охраняйте этот выход, а мы пойдем во двор.

Ворота были раскрыты настежь. На земле виднелись свежие следы колёс троечной коляски.

- Так и есть: они только что удрали на нашей тройке!

Мы принялись осматривать внутренность двора.

- Князев, Сафронов! - громко кричал Фёдор Михайлович, обегая двор.

- Скорее! Скорее! На помощь! - вдруг раздались крики из темного вертепа.

Блеснул огонек. Он моментально стал разгораться в яркое пламя, и в ту секунду, когда мы ломились в заднюю дверь, чем - то забаррикадированную, в трактире уже бушевало море пламени.

Вдруг со звоном разлетелась оконная рама, и один за другим оттуда выскочили наши «лакеи».

- Живы? - радостно вырвалось у Купцова. - Говорите скорее, что там делается?

Агенты были в крови.

- При ваших выстрелах и при вашем приближении негодяи поняли, что все погибло. Часть их успела удрать, а хозяин, быстро потушив лампы, заметался, как угорелый. Мы притаились за столами. Тогда, очевидно, хозяин и еще несколько оставшихся воров выплеснули керосин и зажгли его, чтобы, пользуясь суматохой пожара, спастись бегством.

Внутри домика все трещало.

- Сдавайтесь! - крикнул статский советник, - Вам не уйти, вы оцеплены! Сдавайтесь или сгорите!

Минута, другая... Наконец, задняя дверь распахнулась и из нее прямо в руки полицейским попало человек десять мрачных аборигенов страшного вертепа.

Наступало уже утро этой зловещей ночи, когда мы, разбитые, потрясенные, привезли, вернее, привели нашу славную добычу. Только у заставы мы нашли подводы ломовых, на которые усадили пленных и сели сами.

Купцов ликовал. Все поздравляли его с блестящей победой. Вся его шуба была в клочьях. Это красавица Груня во время борьбы располосовала ее своим страшным ножом.

Несмотря на ужасное утомление, Фёдор Михайлович сейчас же по прибытии приступил к её допросу, при котором присутствовал и я.

- Слушай, Аграфена, ты попалась. Запираться теперь поздно, глупо. Скажи, неужели это ты отрезала все десять голов? – спросил Купцов.

- А тебе не все ли это равно? - дерзко ответила она, ни на йоту не смущаясь, и хищно оскаливая свои ослепительно белые зубы. - Что вот вас не прирезала - про это жалею!

- Скажи, ты догадалась, что это мы приехали к тебе в гости? - полюбопытствовал статский советник.

- А ты полагал нас провести? - цинично расхохоталась Груня.

- Ты что же – атаманша?

- Атаманша.

- Кто же твои сообщники? Предупреждаю тебя: если ты откровенно сознаешься во всем и выдашь твоих молодцев, ты можешь рассчитывать на снисхождение суда.

- А ежели и не выдам, так дальше Сибири не угоните, ироды! - расхохоталась она. - А оттуда, эх как легко убежать! Не услышать вам больше ни словечка.

Никогда, до сей поры, не случалось мне видеть женщины, подобной ей. Это был действительно дьявол в женском обличии. Чтобы вырвать у неё признание, решили закрыть её в камеру и подвергнуть пытке: давать есть исключительно селедку и ни капли воды. Поглядим, как она запоет после. Ну что же, сказано – сделано. А пока без капли смущения, наплевав на приличия, я улегся на нарах свободной камеры и крепко уснул.

Проснулся, когда, несмотря на сентябрь месяц, темная и холодная ночь нависла над огромным городом, который, точно легендарное чудовище, начинал уже забываться недолгим тревожным сном.

Я брел вдоль канала первого кольца, высоко подняв воротник бушлата. Кое-где раздавался топот лошадей, бьющих железными подковами о камни мостовых, дребезжали колеса экипажей, порой доносились шаги запоздалых обывателей, неслись откуда-то, из мрака ночи, разудалая песнь подгулявшего мастерового и площадная, кабацкая ругань.

Нежданно, из-за угла дома вывалился долговязый господин совершенно бандитского вида, со свернутым набок носом.

- А ну, милок, подавай монетки, – потребовал он, ловко ухватив меня за грудки, – И не шали.

Не давая фору, я левой рукой схватил за рукав негодяя, а правую вставил под его плечо, сковав движения; подвернулся с подшагом и резко нагнулся, перебросив того через себя. Сбоку тут же подскочил невысокий крепыш и замахнулся, с намерением провести прямой в голову. Однако, я вовремя откинулся назад и выставил перед собой ногу.

Подошва сапога угодила тому по щиколотке и сбила рывок. Из-за этого удар вышел неточным и медный кастет промелькнул перед лицом. Я перехватил его волосатое запястье и дёрнул на себя; следом, врезал коленом в пах, двинул левой по печени и быстро отскочил назад, поскольку крепыш хоть и охнул, однако устоял на ногах. К тому же, негодяй с кривым носом поднялся и сверкнул крохотным ножом.

- Ну, ирод, конец твой пришёл! - выдал он, заходя сбоку и держась за ушибленную поясницу.