Оклемавшись от страшной картины, я подскочил сзади, обхватил нападавшего двумя руками за толстую талию и рывком вверх сбросил его с напарника. Однако, тот тут же вскочил на ноги, с криком бросившись на меня. Три выстрела в туловище не остановили безумца. Он, словно клещами, вцепился в мою шею и с невероятной силою прижал к ящикам, пытаясь дотянуться зубами до лица. Лишь моё предплечье, что уперлось в его горло, служило преградой. Зловонное дыхание становилось всё ближе. Панический страх стал брать надомной верх.

Краем глаза я увидел вспышку от выстрела. Голова безумца дернулась, хватка ослабла, и мы оба осели на холодный пол. Глубокий вдох наполнил легкие смрадом немытого тела и людских испражнений. Мне тотчас сделалось дурно, и я скорее отполз к бледному Прутникову, в руках которого дрожал ствол табельного нагана.

Безумец лежал навзничь, широко раскинув руки. Вокруг его головы растеклась огромная лужа почерневшей крови, в которой комом свалялись волосы, а на грязном лице на веки застыла злоба.

Тем временем, где-то на улице послышался треск пороховых двигателей полицейских броневиков. Мрачная зала водозабора в миг наполнилась канонадой шагов, трелью свистков и светом фонарей – подоспело подкрепление.

При осмотре покусанной кисти Прутникова, что выглядела весьма скверно, из головы не выходили строки письма, которое намедни пришло Элиасу от Настеньки. Безумство, желтые глаза – всё сходилось. Не теряя более времени, я отыскал Лыкова, вкратце обрисовав суть дела.

- Да Вы, Николай Александрович, гляжу рехнулись с перепугу то, – устало улыбнулся Лыков, – Сходите на воздух, глядишь попустит.

- Мне не до шуток, Иван, – ответил я, подняв на него строгий взгляд, – Одумайся, иначе людей загубишь. Помяни моё слово.

- Сделаю, – ответил серьёзно Лыков, - и людей втихомолку предупрежу. Только из уважения к Вам. Ереси по чем зря нести, думается, не станете. Будем надеяться, что всё это глупые шуточки.

- Это мудрое решение, Иван Васильевич, благодарю, – кивнул я. Когда тяжесть отлегла от сердца, уточнил, – Всех повязали? Потерь нет?

- Наши братцы все живы, здоровы. Окромя Прутникова и Ельсевича – его в ногу ранило. Из негодяев живьем только одного взяли. Остальные на глухо. Умом тронутых трое было. Откуда только взялись? Кусаться ещё лезли. Застрелили их как бешеных собак, Николай Александрович. Вот и весь сказ. Бесовщина какая-то, ей богу.

- Септикон?

- Не обнаружили.

В момент мрачных моих раздумий, связанного за спиной руками, вели мимо задержанного изменника. Я встал, как вкопанный, когда он поднял голову. Сердце вдруг бешено забилось от волнения, колени затряслись, словно у всякой кисейной барышни. Мир в один миг перевернулся с ног на голову. Разум не верил глазам от того, что этот человек был просто не способен на подобные злодеяния. Кто угодно. Только не Купцов ...

Где-то на подходах Нового Петрограда толпа бастующих вылилась на берег реки и увидела перед собой длинную, ломаную линию солдат, преграждавшую ей путь. Людей не остановила эта тонкая, серая изгородь. В фигурах солдат, чётко обрисованных на голубовато - светлом фоне широкой реки, не было ничего угрожающего, они подпрыгивали, согревая озябшие ноги, махали руками, толкали друг друга.

Однако, на многих лицах явилась тень недоумения, и люди, что шли в первых рядах, немного замедлили свой шаг. Иные оглянулись назад, другие отошли в сторону, и все старались показать друг другу, что солдаты совершенно их не удивляют. Чей-то голос, соболезнуя, произнёс:

- Холодно бедолагам!..

- Они тут для порядку.

- Спокойно, войны! Смирно!

- Ура, солдаты! - крикнул кто-то.

Офицер в жёлтом башлыке на плечах выдернул из ножен саблю и тоже что-то кричал встречу толпе, помахивая в воздухе изогнутой полоской стали. Солдаты встали неподвижно плечо к плечу друг с другом.

- Чего это они? - спросила полная женщина.

Ей не ответили. И всем, как-то вдруг, стало трудно идти.

- Назад! - донёсся крик офицера.

Однако толпа, что шла, словно бесконечным потоком тёмной реки, не оступилась. Несколько человек вышло вперёд и, взмахивая белыми платками, пошли навстречу офицеру. Шли и кричали:

- Мы к Государю нашему! Вполне себе спокойно!

- Назад! Я прикажу стрелять! – было им ответом.

Когда голос офицера долетел до народа, он ответила гулким эхом удивления. О том, что не допустят их до Государя, многие говорили и раньше, но чтобы стали стрелять в тех, кто идёт спокойно, с верою в силу и доброту Императора, не могли себе представить. Считали Государя силой выше всякой силы, и ему некого бояться, ему незачем отталкивать от себя свой народ штыками и пулями...

Худой, высокий человек с голодным лицом и чёрными глазами вдруг закричал:

- Стрелять? Не смеешь!..

И, обращаясь к толпе, громко, злобно продолжал:

- Что?! Говорил я - не пустят они...

- Кто? Солдаты?

- Не солдаты, а - там...

Он махнул рукой куда-то вдаль.

- Узнают, зачем идём, - пустят!..

Шум рос. Были слышны гневные крики, раздавались возгласы иронии. Здравый смысл разбился о нелепость преграды и молчал. Движения людей стали нервнее, суетливее; от реки веяло острым холодом. Неподвижно блестели острия штыков. Грозно щетинились пушки самоходных машин.

Перекидываясь восклицаниями и подчиняясь напору сзади, люди двигались вперёд. Те, которые пошли с платками, свернули в сторону, исчезли в толпе. Но впереди все - мужчины, женщины, подростки - тоже махали белыми платками.

И вдруг в воздухе что-то неровно и сухо просыпалось, дрогнуло, ударило в толпу десятками невидимых бичей. На секунду все голоса вдруг как бы замерзли. Масса продолжала тихо подвигаться вперёд.

- Пли!

Тут и там раздавались стоны, у ног толпы легло несколько тел. И снова треск ружейного залпа, ещё более громкий, более неровный. Люди падали по двое, по трое, приседали на землю, хватаясь за животы, бежали куда-то прихрамывая, ползли по земле, и всюду обильно вспыхнули яркие красные пятна крови. Они расползались, дымились, притягивая к себе взоры...

Толпа подалась назад, на миг остановилась, оцепенела, и вдруг, сзади неё, раздался дикий, потрясающий вой сотен голосов. Он родился и потёк по воздуху непрерывной, дрожащей тучей криков острой боли.

Паники - того состояния общего чёрного ужаса, который охватывает людей, сметает тела, как ветер сухие листья в кучу, и слепо тащит, гонит всех куда-то в диком вихре стремления спрятаться, - этого не было. Был ужас, жгучий, как промёрзшее железо, он леденил сердце, стискивал тело и заставлял смотреть широко открытыми глазами на кровь, на окровавленные лица, руки, одежды, на трупы, страшно спокойные в тревожной суете ещё живых.

Снова два залпа. Снова кровь, трупы и стоны. Много людей лежало неподвижно, вытянувшись, в странном напряжении тела, схваченного смертью. Раненые кричали, поначалу даже грозили кулаками пока вдруг, их лица не стали иными, и в пожелтевших глазах не засверкало что-то безумное.

Солдаты стояли неподвижно, опустив ружья к ноге, со страхом наблюдая, как толпа, охваченная бесовскими порывами, с леденящим душу криками ринулась на них: лица искажены яростью, кожа на щеках туго натянута, скулы остро высунуты.

Вдруг раздалось зловещее пение рожка. Горнист так странно надул щёки и выкатил глаза, что казалось - лицо его сейчас лопнет. Рожок дрожал в его руке и пел слишком долго. Следом, стена солдат вздрогнула и растворилась, как две половины деревянных ворот. Танцуя и фыркая, между ними проехали лошади. Раздался крик офицера и над головами конницы взвились, разрезав воздух, серебряными лентами сабли. После залпа пушек боевых машин раздался неистовый крик:

– Ма - арш!

Тяжелый топот копыт становился всё тише, пока весь не растворился в криках ужаса и боли, сливаясь в гулкий, протяжный стон.

Вскоре, всё было кончено - остатки Императорской армии утонули в пучине безумной толпы, дабы стать её частью.