Попасть внутрь проблемой не стало. Просто показал дежурившему на входе вахтеру служебную карточку. Вскоре я очутился в просторном читальном зале, тишину которого нарушал лишь шелест листов да скрип железных перьев. Студенты начали готовиться к неумолимо приближающимся экзаменам и, вопреки обыкновению, не отвлекались на свои обычные глупости. Степенно гулявшая меж столами смотрительница, маленькая плотная женщина лет под пятьдесят, с маленькими черными усиками и свирепым взглядом, соизволила встретить нового посетителя дабы полюбопытствовать целью моего визита. Я в двух словах объяснил свою нужду и мне указали на стол, за которым, увлечённо перебирая пыльные бумаги, сидел потрепанного вида Элиас. Настолько это занятие увлекало Корхонена, что он даже не поднял глаз.

- Бог в помощь, друг мой, – сказал я, положив тому руку на плечо.

Надо понимать, что такой подлости он не ожидал. Оттого, подпрыгнув на стуле, схватился за сердце.

- Господи, Коленька, – сказал Элиас, шумно выдохнув, – Что же ты творишь негодник. Ни капли сострадания к старости.

- Прости, – обнял я друга, улыбнувшись, – Поступил опрометчиво. Исправлюсь.

- Прощаю, коли так. Садись.

Я с большим удовольствием повиновался.

- К большому моему расстройству, Коленька, ничего путного по твоему делу не сыскалось. Только лишь эта бумажка, – Элиас протянул мне пожелтевший документ с гербовой печатью, – Это указ Петра V, согласно которого, для обеспечения сохранности государева покоя, приписывалось замуровать выходы из подземных лазов, окромя, однако, воздушных каналов.

- Думаешь, эти каналы могут проходить через все ходы?

- Думаю, – кивнул Элиас, – Я нашел эти каналы у себя в лаборатории.

- Не будем медлить, – хлопнул я себя по ноге и встал. Сердце от этих вестей трепетало, словно у канарейки, – Отчизна нас не забудет.

Через четверть часа мы уже стояли в лаборатории. Свет от сильного фонаря рассеял тьму, являя взору нишу под самыми сводами потолка. Прозорливый чухонец уже выстроил к ней металлическую лестницу, по которой я и взобрался.

На самом верху посветил керосиновой лампой в каменную «кишку». Поток прохладного воздуха обдавал лицо. Ежели решительность меня не покинет, придется ползти по узенькому проходу и уповать на то, что он не сузится до ширины игольного ушка.

Собравшись с духом, и предупредив о своих твёрдых намерениях Элиаса, я втиснулся в узкий канал, освещая свой путь лампой.

Я полз, извивался и протискивался, обдирая себе колени и локти. В кишке нельзя даже голову приподнять – потолок навис прямо надо мной. Едкий пот попадал в глаза, вынуждая проклинать свою глупость, заставившую влезть в эту ловушку.

Камень давил со всех сторон, вызывая приступы страха, грозящие повергнуть меня в глубокую пучину паники. Казалось, что поток воздуха сгущается, становясь таким же твердым, как окружавший меня камень, и дышать становилось невыносимо трудно. В такие минуты мне приходилось останавливаться, закрывать глаза и считать про себя до тех пор, пока кровь не переставала греметь в ушах.

Через примерно тридцать саженей, когда стало уж совсем невмоготу, а стены сузились настолько, что приходилось попросту ввинчиваться между ними, впереди забрезжил едва видимый тусклый свет, и до меня дошли звуки отдалённых голосов.

Я остановился, затушил лампу и с еще большим рвением принялся продвигаться вперед, стараясь, однако, делать меньше шуму. Последние сажени оказались особенно тяжелыми. Я едва не сломал ногти, впиваясь пальцами в скользкий камень, дабы проползти еще хоть немножко. Даже думать не хочу, кто и как ухитрился выдолбить в теле земли такого рода ужасный проход.

Наконец, я оказался у отверстия, ведущего в соседний канал. С усердием прижал руки к телу и слегка высунул голову. Внизу, под тусклым светом лампы стояло два человека.

- Боязно мне, что к сроку не поспеем. Уж больно медленно дело идёт, – говорил один.

- Зря только язык треплешь, Рябой, – был ему злобный ответ, – Луноликие барона в средствах не стесняют. Чего напраслину нагоняешь?

- Да не в этом то дело, – возмутился первый, – Ирод этот, без надобности князя кончил. Теперича полиция землю роет, волнения создает. А дела подобного толку втихомолку крутить надобно, – и смачно сплюнул.

- Не дрейфь, всё путём, - успокаивал того второй, - Тоннель роется, шпики на мануфактурах сеют зерна недовольства, а черта этого я в Смоленскую слободу отправил, к Зубкову. В его услугах надобность покамест отпала. Отлежится там, пока не поутихнет суета эта.

- Поглядим. Чего воздух сотрясать, в самом то деле...Ты все ящики пересчитал?

- Можно не волноваться.

- Прекрасно. Пойдем, накатим по малой. Заслужили.

Я слушал этот разговор, не смея даже дышать. Картина событий, наконец, складывалась воедино.

Как только эти двое зашли за поворот, меня с головой накрыла непроглядная, кромешная тьма. Тьма давящая, древняя, что была задолго до света. Неведомый до селе страх поднялся из глубин души и сковал тело. Я долго лежал, не имея шанса зажечь лампу, и слушал, как бешеное сердце гоняет кровь по жилам. Мне пришлось собрать всю волю, дабы успокоиться.

Целую вечность занял путь назад. Только оказавшись на полу лаборатории, сознание моё вернулось окончательно. Мы поднялись в лавку, где за рюмочкой чаю, я рассказал сердечному другу о своих приключениях.

- Ох, Коленька, не бережёшь ты себя, – покачал головой Элиас.

- Да полно тебе, – прохрустел я огурцом, – Коли в огне сгореть суждено, в воде не потонешь. Ты лучше растолкуй за каналы эти. Быть может, полезно будет знать. В прошлый раз ведь случился конфуз – прервали нас, на самом интересном месте.

- На каком же, – уточнил Элиас, разливая по новой, как и полагалось, на два перста.

- Говорил мол, не людских рук это дело, – напомнил я, – Только молю, не тяни. К начальству с докладом бежать надобно.

- Ежели спешить будешь, то и успеть можно, – заявил Элиас, - Не суетись, Коленька, отдышись. Давай, вздрогнем.

С этими словами Корхонен повернул голову, шумно выдохнул и браво опрокинул рюмку, занюхав всё это дело рукавом пиджака. Я повторил то же самое.

- Эх, хороша! Что и говорить... А знаешь, Коленька, мы живём в городах, строенных нашими предками не триста лет назад, а много, много древнее? Из прошлой эпохи.

- И в мыслях не было.

- Пала не Римская Империя – пала Империя Антов. Тот же Петербург, тот же Новый Петроград, это Их города, хоть нам и брешут, дескать это детища Петра. Нет, Коленька, нет. Только вдумайся, – в сердцах рассказывал Элиас, - города на воде и болотах с таким количеством гранита, с величественным размахом архитектуры и градостроительства возведены лапотными крестьянами? Миллионы фунтов гранита, обработанных совершенно уникальном способом: и точно, и художественно. Весь Петербург и Новый Петроград увешаны символикой Посейдона – якоря, якоря и ещё раз якоря. Морские чудища, трезубцы на изгородях набережной. И шо? «Морская слава Империи»? Не смешите! В честь славы такого толку оградки не ставят. К подобного рода мастерству приходят через века мирной и очень богатой жизни. А откуда она у России – матушки то? Пущай сейчас отольют подобные оградки из мрамора и чугуна, а я посмеюсь. Почему у Петроградских зданий такие высокие полотки, такие огромные входные двери? М? Под чей это рост сделано? Ни по каким человеческим меркам делать такие двери не надобно и шибко затратно. Ответь же, Коленька. Молчишь? Тут - то и оно. Ну, вздрогнули!

Вздрогнули, закусили. Всё как врач назначил.

- Скажите на милость, – продолжил с жаром Элиас, - откуда одинаковые статуи на Императорской гимназии и в Афинах? Это оттого, что строили эти города одни и те же строители – Анты. Ну а остальные города Европы той же? Да та же картина, от Праги до Мадрида, от Киева до Лондона. Везде остатки одной и той же культуры, одной и той же архитектуры, одного и того же искусства, одних и тех же технологий. Понимаешь, Коленька? В том что Петербург и Новый Петроград — это ранее затонувшие города Антов, у меня сомнений не вызывает ни малейших. Построить это человеческими силами никак не можно, можно лишь найти, реставрировать и переписать всю его историю. Выдумать на коленке. Ну никак не соответствуют эти города человечеству! Вообще ничем! Это другая "раса" делала. Анты. Задумайся на досуге, Коленька. Ежели интерес проявишь, расскажу больше. Иначе до ночи просидим.