— Так ты все оборудования из своей премии оплачивала? Это непра… так, ты еще сказала, что покажешь из чего на твои игрушки денег вытащить можно. Давай, показывай.

— А вот из этой крышки. Я же сказала: у меня полиэтилен получается очень дешевый, а если те же американцы или немцы его производить захотят, то во-первых, завод они буду строить года три, а то и пять лет, во-вторых, завод этот им обойдется миллионов в пятьдесят золотых рублей или даже долларов американских. А в третьих даже когда завод у них заработает, полиэтилен они дешевле пары рублей за килограмм сделать не смогут. А мы будем его делать как не в себя и им продавать дешевле, чем они его сделать будут в состоянии.

— А где выгода?

— Я же сказала: я придумала как его делать очень дешево. Уголек у нас донецкий, скажем, почем? Три рубля за тонну? Пять рублей? Из тонны угля я сделаю — причем, обратите внимание, кроме двух центнеров резины — еще и пару центнеров полиэтилена. Ну, с учетом прочих затрат получится у нас центнер рублей за двадцать пять-тридцать, а мы буржуям его будем впаривать по полтораста. Рубль с килограмма — разве не выгода?

— Красиво рассказываешь. Чувствую я какой-то подвох, только вот какой, пока не пойму. Может, сама признаешься?

— Никакого подвоха, а грустная реальность: у нас на то, чтобы эти производства наладить, денег нет.

— А продать что-то… не особо нужное.

— Чтобы что-нибудь ненужное продать, нужно сначала купить что-нибудь ненужное, а у нас денег нет, — Вера Андреевна мысленно хмыкнула, вспомним этот новенький — в «прошлой жизни» новенький — диафильм, а затем Вера продолжила уже серьезно: — Если университет будет получать хотя бы половину сэкономленной валютной выручки от того же каучука, причем всего лишь пару лет, не больше — то уже через год у нас будет свой, советский аспириновый завод, который всю страну лекарством обеспечит, завод, который консервную промышленность резиной из песка снабдит… кстати, мы ее тоже сможем буржуям задорого продавать.

— Ты думаешь, что у нас валюту девать некуда? У нас стройки стоят потому что денег на оборудование иностранное не хватает!

— Так давайте я валюту вам дам. Я половину дам от того, что мне буржуи сами в клювике принесут — а принесут они много! И половину рублей отдам — но вторую все же заберу чтобы новые химические производства строить.

— Ты просто… не хочу ругаться, но…

— Просто расчетливая и склочная старуха. Очень расчетливая и до изумления склочная. Мне для того, чтобы университетскую лабораторию в Лианозово полностью достроить и оборудованием укомплектовать, нужно шестнадцать миллионов золотых рублей — и миллионов сорок советских. Но я не прошу вас мне эти деньги выделить, я всего лишь прошу половину денег, которые лаборатория заработает, оставить мне на ее развитие. Времени у нас немного: если мы не подсуетимся, что буржуи сами до всего додумаются и мы им задорого ничего продать не сможем — а пока можем, то просто глупо этим не воспользоваться.

— И что же ты им продавать собираешься?

— Сначала не им. Сначала я советских людей обеспечу нужными вещами. За деньги, конечно, но очень недорого — и на выручку в лаборатории выстрою то, что позволит уже буржуям продавать то, чего в СССР уже будет достаточно. Сейчас я могу на нашей лабораторной установке наладить выпуск пары сотен килограммов полиэтилена в час — а это шестьдесят тысяч вот таких крышек для бутылок. То есть через месяц я смогу обеспечить такими крышками всю промышленность по выпуску соков и, возможно, пивоваренную — я просто не знаю, сколько в стране пива в бутылках делается. Пусть все эти фабрики берут у нас такие крышки по три копейки — и мы заработаем за год десять миллионов. Но не пропьем их, а на эти деньги выстроим более мощную установку, лаборатории оборудуем исследовательские — и даже если университетские химики ничего нового не придумают — а они наверняка что-то, да придумают — то к следующему лету мы сможем выпускать по двадцать тонн полиэтилена в сутки. И вот эти тонны мы сможем уже продавать буржуям по рублю, причем золотому рублю, за килограмм. За двадцать тысяч золотых рублей в сутки, больше семи миллионов буквально на бутылочных крышках.

— То есть завод, чтобы делать двадцать тонн в сутки, встанет в десять миллионов?

— Я же сказала: новые лаборатории, новые установки всякие. Сама полиэтиленовая установка на двадцать тонн обойдется хорошо если в миллион, но скорее всего куда как дешевле.

— А ты говоришь, что у буржуев она обойдется в пятьдесят миллионов…

— У них во столько обойдется установка мощностью в пятьдесят или даже сто тысяч тонн в год. А я установку на сто тысяч тонн в год и за десять миллионов смогу выстроить, а может быть и за пять. Но пока у меня нет хотя бы пяти миллионов, я и подсчитывать это не стала.

— И как это ты так дешево все сделать сможешь?

— А вот это я вам не скажу. Потому что это — самый страшный секрет, а вы можете случайно проговориться… например, на заседании Политбюро — но я не уверена, что кто-то из них не проговорится уже в ином окружении — а что знают двое, то знает и свинья, как говорят англичане. Так что пока НТК не обеспечит абсолютную секретность работ, никто ничего не узнает.

— Ну… а если я выделю тебе десять миллионов, то ты сможешь, не раскрывая секрета, сделать установку на сто тысяч тонн? Ведь по твоему получается, что это уже сто миллионов золотых рублей, то есть она за месяц буквально окупится.

— Легко! Секрет-то не в железках, а в том, что в эти железки положить. А пока строить завод будут, специально обученные люди всю необходимую секретность и организуют. Должны организовать, иначе завод просто не заработает: нельзя буржуям такие секреты открывать.

— Ты что, кроме себя вообще никому не веришь?

— Если честно, то почти никому, я даже и себе не очень-то доверяю. Люди-то в большинстве хорошие, честные — но они и про других так же думают. И если — опять повторю — совершенно случайно где-то не там проговорятся… А в том, что не проговорятся, я уверена лишь в двоих.

— И я, как понимаю, в это число не вхожу.

— Пока да.

— Грустно… а кто же эти двое? Я их знаю?

— Знаете. Это товарищ Сталин… и товарищ Берия.

Вообще-то разговор с Куйбышевым получился слишком уж спонтанным и излишне эмоциональным, но никаких существенных последствий он не вызвал. И причиной отсутствия последствий было даже не глобальная нехватка хоть каких-то «лишних денег» в правительстве, а то, что ни сам Куйбышев, ни хоть кто-то в его окружении просто не представляли, какую пользу может дать то, что принесла Вера в своей сумке. Ну да, резина для консервных крышек — это хорошо конечно, но страна практически никаких консервов и не производит. И зачем тогда надрываться и готовить ее производство? И даже аспирин…

Про аспирин Валериан Владимирович все же поинтересовался у товарища Семашко — и ответом был полностью удовлетворен:

— Конечно, было бы неплохо выделывать аспирин в СССР самостоятельно. Но у нас все же есть определенные запасы, да и восемьдесят тысяч золотых рублей на закупку его у Германии — все же сумма достаточно небольшая. А предстоящие затраты на постройку аспиринового завода… мне кажется, что если мы используем эти деньги на борьбу с тифом, то сейчас это будет более целесообразно. Вот если ВСНХ изыщет где-то дополнительные финансы…

«Дополнительных финансов» у Куйбышева под рукой не нашлось и на проект благополучно… наложили соответствующую резолюцию — то есть его «отложили на неопределенное время», даже несмотря на то, что двух миллионов таблеток, закупаемых за год у немцев, хватало лишь на то, чтобы «ответственных товарищей» ими обеспечить, да и то не везде. И Вера еще сильнее разочаровалась в «умственных способностях» советского руководства, ведь в СССР для производства этого несчастного аспирина уже фактически имелась мощная «сырьевая база» в виде нескольких немаленьких коксовых производств, а за восемьдесят тысяч золотых рублей можно было за полгода выстроить завод, который выдавал бы в год по цене вдесятеро меньшей, чем закупался германский продукт, по полмиллиона таблеток в сутки. Но эти восемьдесят тысяч университету никто не дал…