Так начиналась масштабная война. И все сразу поняли, что воевать с Роханом и делать вид, что воюешь с Роханом, а не с Минас-Моргульскими повстанцами — совсем не одно и то же.

На нуле я привык различать виды взрывов, которые происходят не непосредственно на твоих позициях. Например, короткий “ГУП!”, как если бы где-то в соседнем парадном на максимальную громкость включили низкую ритмичную музыку и тут же выключили. Я научился отличать “плюсы” и “минусы”. “Минус” — это когда стреляют от нас, а “плюс” — когда прилетает к нам. Батарейка. Так вот, однажды ночью после того дня, когда эскалация вышла на новый виток, и война, как невылеченная гангрена, достигла столицы, меня разбудили “минусы” — тот самый “ГУП!”. Как мне показалось, прямо из нашего двора. Или где-то совсем рядом. Но утром на обходе я не обнаружил стоящего в обозримом пространстве боевого монстра.

Канонада похожа на далёкий-далёкий морской прибой на галечном пляже. Будто через сито трусят камни. Что-то подобное я слышал во время камнепадов в горах.

А ещё есть звук, который часто путаешь с тем, как сосед сверху передвигает огромный шкаф, и тот глухо дребезжит. Он, сосед, кстати, регулярно это делал после сирены тревоги. Баррикадировался, наверное.

Можно найти и другие аналогии. Будто кто-то огромный из ночных кошмаров шагает за горизонтом. Или хлопушка почему-то стреляет слишком громко. Или дребезжит гигантский железный лист.

Но это, конечно, когда взрывы где-то, но не прямо рядом с тобой. Когда ты под обстрелом, то очень тяжело не бояться и рассуждать рационально, даже если этот обстрел вы спровоцировали сами. Тем временем обстрел всё никак не прекращался. И даже, кажется, приобрел другой характер. Летающие иглы эхинопсов ложились реже, но были тяжелее. Это был не спринт, а методичное перемалывание. Мы связались с Белым с помощью палантира.

— Почему Ист не прекращает? — спросил Джабба. — Вы разве о таком договаривались?

— Ист говорит, что к обстрелу уже подключилась не его батарея, — ответил Белый. — Он уже ничего сделать не может. Зря мы заварили эту кашу.

Прошёл день, бессонная ночь, и наступило тоскливое утро. А иглы так и не прекратили падать в наше расположение. К такому мы не были готовы. Запас воды истощился. На пальцах мы выбросили, кому идти. Выпало Мани. Нужно было выбежать из-под моста, достичь ближайшей заводи и набрать там пусть затхлой, но воды.

Дождавшись падения очередной иглы, Мани выбежал из убежища. Он успел набрать воду и уже бросился обратно, когда следующая игла появилась слишком рано. Взрыв, конечно, произошёл не прямо на том месте, где был наш товарищ. Но когда всё улеглось, мы увидели скорчившегося на земле Мани. Такой интеллигентный в обычном общении, он лежал, схватившись за ногу, и отчаянно матерился.

— Ну, хуситы! — выругался Джабба в сторону тех, кто не прекращал нас обстреливать.

А я, стараясь не думать, бросился к Мани. Ведь я же хиллер.

Подбежал к нему, опустился на колени и максимально сосредоточился на том, что делаю. Сперва показалось, что Мани ранен не так уж сильно. Крови, вроде, не много. Конечность не оторвана. Боец в сознании. Но вот прошёл первый шок. Ему стало хуже прямо на глазах. Кровь отошла от лица, губы побелели.

— Говори, говори со мной! — кричал я.

Тем временем, достал из разгрузки на груди кривые ножницы, распорол штанину. Сорвал индивидуальную аптечку с бедра бойца, раскрыл. Жгут старого образца. “Маракуйя!” — как сказал бы Джабба. Выбрасываем. Эти штуки рвутся в семидесяти процентах случаев.

Мани молчит.

— Говори, говори! — кричу я. — Мани, расскажи, кто твои родители? Ты же их скоро увидишь, вот они обрадуются!

Достаю из своей собственной аптечки чёрный современный турникет. Оборачиваю его выше раны, крепко зажимаю.

— Плохо, мне плохо…, — бормочем Мани.

— Всё будет хорошо! — настаиваю я. — Думай о доме! Скоро увидишь родных. Кто твой отец?

— Учитель…, — бормочет Мани.

Я кладу на рану похожий на женскую прокладку аппликатор, обматываю бинтом несколько раз, достаю тактический фломастер, пишу дату и время, которое я посмотрел на палантире.

— Мани, Мани! — не забываю требовательно кричать. — Папа, как его зовут?

Он бормочет что-то неразборчивое. Последний штрих. Достаю шприц с “обезболом”, снимаю колпачок и вгоняю ему в бедро. Вроде, всё! Всё, что я могу сделать.

— Ко мне! — требовательно кричу я нашим.

Они выбегают из-под моста на мой повелительный зов. Вместе мы перетаскиваем Мани в укрытие. Джабба звонит Белому.

— У нас трёхсотый, — докладывает он. — Один! Мани!

Но иглы больше не падают. Неужели, всё? Мы ждём ещё какое-то время. Выходит на связь Белый.

— Кажется, всё, — говорит он.

Как можно быстрее, тащим Мани наверх к повозкам. Он без сознания, но, стабилен. Кладём его в первую попавшуюся. Ей оказывается телега журналистов. Я остаюсь с ним внутри, а за руль неожиданно садится Мавка. Без лишних вопросов она гонит в тыл. Из окна отъезжающего транспортного средства я вижу, как к нашему блокпосту подходит бестиарий. На его плече вырванный железный стебель эхинопса. Именно с его помощью растение-монстр извергает свои шипы. Может быть, этот принадлежал тому, который ранил Мани.

Когда мы прибыли в тыл, и я передал Мани профессиональным хиллерам, то, вернувшись к телеге, не обнаружил Мавку за рулевым колесом. Залез внутрь и увидел её почему-то на заднем сиденье. Она как-то странно смотрела на меня большими оленьими глазами. Меня будто осенило. Я протянул руки, которые всё ещё были в крови Мани, и расстегнул её псевдо военный китель. Её большие глаза на бледном лице оказались совсем близко от моих. Я прижался ртом к её приоткрытым губам. Мавка тяжело дышала, но не сопротивлялась.

Когда я вышел из кафе, карманный палантир уже угомонился, перестал вибрировать и говорить чужими голосами. Я достал его и набрал нужного мне абонента. Мне ответил голем: “Выбачтэ, абонент розмовляе зарады пэрэмогы. Слава Урук-хайе!” (“Извините, абонент разговаривает ради победы”) Есть и другая версия ответа, в случае, когда палантир занят: “Можлыво самэ ця розмова наближаэ нас до пэрэмогы.” (“Возможно, именно этот разговор приближает нас к победе”).

По дорожке мимо прошло два человека в форме горчичного цвета. На груди кирасы и яркие бляхи. На боках дубинки и баллончики с ядовитым газом. Нет, это не “полицаи”. Это так называемая “муниципальна варта” (.урук) — стражники, набранные из числа активистов праворадикальной организации “ПІЧ” (.урук). Она же “П14”. Читается, как “ПИЧ”. Вся шутка построена на сходстве “1” с урук-хайской буквой “и”. Все знают, что для этих ребят числа 14 и 88 являются священными. Никаких фактических прав, вроде проверки “аусвайсов”, они не имею. По статусу — что-то вроде дружинников времён Союза. Но бургомистр их прикармливает. Такое сотрудничество обоюдно выгодно: здоровые лбы на довольствии и при деле, в то время как кого-то другого стражники и сотрудники военкоматов ловят на улицах, пакуют в телеги и отправляют на фронт.

Я немного прошёлся по дороге и сел на лавочку напротив детской площадки. Площадка, как площадка: горки, лесенки. Довольно большая и оживлённая. Дети всех возрастов с криками носятся туда-сюда. По периметру на лавочках сидят мамочки. Кто с коляской, кто со стаканом капучино. Кто и с тем и с другим.

Вот молодой папа водит за ручку годовалого малыша. Заботливый. На обнажённом бицепсе видна большая татуировка: Хитлер, безумный вождь дунэдайн середины прошлого века, изображён рядом с огромным монстром-тигром, аналогом современных нам единорогов и циклопов. Руны, знаки солнца. Вся эта символика запрещена, но парня никто не останавливает. Все отворачиваются и делают вид, что не замечают.

Когда мы с Мавкой, быстро закончив своё нехитрое дело, вышли из телеги, то решили, что у нас есть время прогуляться. Оставив транспортное средство возле расположенного в здании местной школы госпиталя, мы двинулись в глубь, как нам казалось, мирного городка. Ведь человеческая природа устроена так, что буквально за углом может идти война, а на соседней улице чуть ли не сидят и пьют кофе, играют дети. Это я на себе понял через несколько лет, когда в Минас-Тирите восьмого марта стоял в очереди за тюльпанами. Была слышна канонада. Да такая, что иногда желудок подскакивал к горлу. И ничего… Светило солнце. А раз очередь — значит, я был не один такой.