— Смотреть надо! — задыхаясь продолжил Джабба.

Но седобородый, не сбавляя шага, обошёл воина и остановился перед нашим командиром.

— Вот медный птах, — со своим акцентом сказал он.

И бросил мёртвую птицу к ногам Белого.

— Подпиши документ, что акцептовал, — в руке он держал какую-то бумагу.

Мы, разинув рот, наблюдали, как Белый, без лишних вопросов и возмущений, чиркнул что-то на бумаге. Достал и приложил к ней командирскую печать. После чего седобородый со своим подручным ушли быстро, но, при этом, не торопясь.

— Кто это такой? — возмутился Джабба. — Он сбил нашу птичку, а ты ему ещё и документ какой-то подписал?

— Это — бестиарий и его помощник, — спокойно пояснил Белый. — Они охотятся на монстров, которых полно у противника. И он прав — сложно определить, чья это птичка. Так что я подписал. Зачем ссорится? Нам на участке обороны эти ребята ёщё пригодятся. У таких, как они, контракт с ВСУ.

— Нефертити, — почесал затылок Джабба.

— Если он такой меткий, что сбил птичку из самострела, чего же не пойдёт в снайперы? — спросил Наг.

— Бестиарии людей не убивают. Только монстров, — ответил Белый. — То ли из принципа, то ли брезгуют, то ли контракт на это не заключили…

Перейдя ещё одну улицу, я очутился в парке. Иду вглубь среди высоких сосен по аккуратным, сравнительно недавно выложенным, дорожкам. Пройдя эту хвойную часть парка, я оказался в его лиственной части. Помимо уже больших деревьев, здесь есть несколько совсем молодых растений.

Какой-то мужчина в сопровождении жены и примерно десятилетнего сына наклоняется к листьям, затем пытается разобрать информацию о саженцах на вбитой в землю табличке.

— Дуб? — неуверенно спрашивает он, так и не сумев прочесть надпись.

— Клён! — поправляет его жена. — Ты всегда путаешь клён с дубом.

— Не клён, а клэн! — в свою очередь поправляет жену муж, делая упор на урук-хайском выговоре.

Они идут дальше, разговаривая на смеси двух языков. Явно заставляя себя употреблять поменьше родного.

То же самое делают две пожилые женщины в кафе, куда я зашёл. Небольшое деревянное здание расположено в самом центре парка. Стоя в небольшой очереди к стойке посреди этого помещения, я слышу, как они разговаривают друг с другом за одним из немногочисленных столиков. Одна старается больше, другая почти не напрягается, лишь иногда для видимости вставляя в роханскую речь урук-хайские слова. Та, у которая получается лучше, кажется очень горда собой. Но говорить выходит явно медленнее, чем должно бы. Ведь приходиться подбирать слова.

— Пани, а якый у вас е чай? — спрашивала она у баристы, не поднимаясь со своего места.

Тут слышится звонок карманного палантира. Дама подносит его к лицу, и я слышу, часть разговора с её стороны.

— Так, цэ я, — отвечает она кому-то. — Ни моё призвыще не “ермАк”, а Е-рмак.

Она нарочито выделила ударение на первую букву. Наверное, для того, чтобы её роханская фамилия больше походила на урук-хайскую. А может, чтобы не спутали с роханским завоевателем бескрайнего Рованиона. А то и с всесильным главой офиса нашего кагана.

Дети, однако, учатся быстро, но не всегда успевают перестраиваться, особенно на людях. За мной заняла очередь мамочка с ребёнком.

— Чого бажаешь? — спрашивает она своё чадо.

— Сок! — отвечает примерно трёхлетний малыш.

— Нэ вирно, — парирует она. — Скажи, як правыльно будэ “сок”?

— Сик! — сориентировался малыш.

“Неправильно, малыш, — подумал я. — Правильно будет на “сок”, не “сик”, а “гуачи”. Так говорят далеко на востоке в империи Хань.”

Те женщины, о которых шла речь выше, сидят за столиком справа от меня. Слева же сидит парень с дамой старше себя. Судя по разговору, который я тоже прекрасно слышу, это его родственница, но не мама, что-то вроде тёти. Парень хвастается, что регулярно ходит на полигон, где учится стрелять из самострела. Объясняет глупой женщине, что надо уметь стрелять с обеих рук, приложив приклад к левому плечу и к правому. Ну, для того, что если двигаешься вдоль стены которая слева от тебя, это одно. И совсем другое, если стена справа. Не высунешься же в полный рост. Женщина кивает. А я смотрю на парня. Виду он самого неспортивного: узкие плечи, очки, тоненькие ручки и, кажется, под одеждой даже угадывается небольшой животик. Так и подмывает спросить: “Если ты такой крутой, что же не отправился на сафари?” Наверно, айтишник. Один из тех, кто в детстве не наигрался “в войнушку”.

Вы удивитесь, но, на самом деле, война — это скучно. Вопреки стереотипу, взращённому в нас валинорским кинематографом, большую часть времени солдат не бегает по джунглям с самострелом на перевес. Чаще всего мы стоим на карауле. И это неимоверно однообразно. Не происходит почти ничего. Кроме тех коротких мгновений, когда действительно бывает опасно. И эти минуты превращаются в мгновения, а вспоминаются, как целая жизнь.

В нашем случае большую часть времени мы проводили на блокпосту. И это действительно было скучно. Довольно быстро он оброс бетоном, углубился в окопы и блиндажи, ближайшие поля загадились. Не в значении испражнений и нечистот. А в том смысле, что были заселены разными гадами. До поры спящими, но в любой момент при приближении к себе, наезде или соприкосновении со стопой готовые воспрянуть, убить монстра или человека. Покалечить. Поле загажено не только с нашей, но и с их стороны. Ведь и их блокпост вон, рукой подать. В зоне видимости. Дорогу сузили бетонные заграждения. По бокам и кое-где на асфальте поселились железные ежи. Один блиндаж накрыла зелёная кикимора. Под её сеткой хорошо отдыхать, укрывшись от палящего солнца.

Сами мы тоже принарядились. Появилась единая для всех униформа. У каждого кираса и шлем. Тускло блестит сталь самострелов, которые мы держим на груди стрелой вниз. А не стрелой вверх, как во времена Союза. И главное — над всем этим развевается двухцветный урук-хайский флаг.

Первое время мы ко службе со всем рвением. Останавливали каждую повозку, проводили досмотр. Вот Наг наклоняется к стеклу очередной телеги и с любопытством заглядывает внутрь.

— Куда едем? — с вроде бы дружелюбной улыбкой, спрашивает он.

Услышав название улицы, Наг спрашивает: “А у этой улицы номер дома есть?” Это он так уточняет адрес. И всё с саркастической ухмылкой. Чисто ментовский прихват. И где он этого набрался? Не иначе, как из личного опыта общения со стражами порядка.

Читатель может подумать, что среди нас большинство — “сидельцы”. Это не так. Высокий и широкоплечий брюнет с позывным “Мани” на гражданке был бухгалтером. Отсюда, собственно, и позывной — аллюзия на эльфийское слово “деньги”. Мани очень вежлив, спокоен и интеллигентен. Он из хорошей семьи. Из его рассказов известно, что дома у него на стенах висят репродукции картин великого роханского художника, изображающие уруков. Все эти “Уруки пишут письмо кхандскому султану” и так далее. При этом сам Мани является большим патриотом Урук-хайи. Вы можете спросить: “Как же так? Почему тогда роханский художник?” Но удивляться не стоит. Для таких, как Мани, все, кто родился на территории Гондора, впоследствии ставшей Урук-хайей, или даже имеет корни отсюда, считаются урук-хайцами. Не только этот художник просто потому, что родился недалеко от Осгилиата, но и тот, что жил на берегу моря возле Пеларгира и его же, море, рисовавший, и тот, что создал знаменитый “Чёрный круг”. Все они — свои, хоть в жизни они себя никогда урук-хайцами не считали. Но их никто и не спрашивает. Такая вот историческая и культурная клептомания.

Однажды Мани поделился со мной, что хотел разыскать корни своих предков. Уруки они или не уруки? Как на полотнах вышеупомянутого художника. Жили ли они на том знаменитом острове посреди Андуина? Оказалось, есть службы, готовые оказать посильную помощь. Подняли старые церковные архивы. Оказалось, таки да, уруки в роду есть!

“Наверно, в подобных поисках, — не очень вежливо подумал я, — ты всегда найдёшь то, что хочешь найти.”