Дунэдайн времён Хитлера тоже не просили их освобождать. Их всё устраивало. Да, ты — нацист! Или нацистка. Главный признак — это не только роханофобия, но и всеобщее соглашательство. Соглашательство с войной на востоке и обстрелами Минас-Моргула. Сборами средств на всё это. Потакание волонтёрам и восхищение ветеранами. “Лишь бы не у нас! А что там, меня не интересует.” Ну вот, а теперь то, что было там распространилось дальше и пришло в твой дом. Нравится? Теперь ты живёшь, как Минас-Моргульцы, которых мы регулярно закидывали фаерболами.

У нас в Минас-Тирите было полное соглашательство и не замечание. Аналогичная ситуация очень хорошо показана в “Чёрном василиске” — известной книге дунэдайнских авторов Эриха и Марии Ремарк. Давление сообществ в маленьких городках. Когда все уважаемые люди и сам бургомистр… А у нас все эти высокомерные, заносчивые столичные буржуа, не желающие видеть дальше своего забора и не просчитывающие последствий своих действий и слов. Как тут скажешь что-то против? Кстати, с этой книгой связан фейк про Саурона. Якобы, он сказал, что “Гибель одного человека — это трагедия, а гибель миллионов — статистика”. Тиран, что с него возьмешь? А на самом деле это интерпретация цитаты из “Василиска”.

Ведь оно как, “Аз-хов” — это же не какие-то дунэдайн. Это все свои: кум, брат, сват, друг, знакомый друга. Это не сельские рагули из предместий Изенгарда. “Аз-хов” и “правосеки” — роханоязычные нацисты. Их питательная среда — роханоязычные области индустриального центра, юга и востока. Именно эти регионы больше всего пострадали от деиндустриализации и развала экономики в девяностые. А отсюда депрессия и безысходность. И молодёжь нашла для себя выход в агрессии такого рода.

Кстати, к вопросу о матрицах и системах координат. Я не могу понять, как человек, который еще в молодости бил себя копытом в грудь, что прочитал все книги Ремарков, может не замечать того, что у нас происходило последние восемь лет? Горланить “слава Ухани” и на полном серьезе призывать жечь Минас-Тирит напалмом? Это я про своего друга, с которым в школе сидел за одной партой. А ведь ещё недавно он называл себя “великороханским шовинистом”. Значит, от испуга или от давления пропаганды его система перевернулась. Ведь у Ремарков, которых он так любил, очень много стеба над нацистами. Их книги антивоенны. Особенно те, что про войну.

И я считаю, что в случившемся виноваты не “сепары” и “ватники”. А прежде всего именно такие патриоты, которые были против соглашений или переговоров в принципе. Все те, кто подкармливал войну. Хотели “пэрэмогы”, но, чтобы самим сидеть на диванах. Как тот же друг, который утверждал, что не идёт на войну “просто потому, что ничего не умеет” в военном смысле. Ничего, тебя бы научили. Ты просто лицемер.

И вот что… Я даже рад, что всё началось двадцать четвёртого февраля. Эта атмосфера, что была прежде, давила. Было душное чувство надвигающейся грозы. Безысходность, пустота, понимание, что мы все в тупике. Это должно было как-то разродиться. И грянул гром. Дракон, которого так долго безнаказанно дразнили, расправил крылья.

Я обещал рассказать, как проходила программа обучения ПМП. Курсы тактической медицины, как и всё с брендом “тактическое”, буквально накрыли Урук-хайю сразу после окончания Мей-дана и с началом гражданской войны на востоке страны. Все ждали роханских десантников. Но пока не дождались. Зато появилось множество людей, постоянно носящих в штанах цвета хаки тактические ножи, тактические фломастеры и говорящих вместо “да” — “так точно!”. И, конечно, ни разу не бывавших в зоне боевых действий. Как высказался один мой товарищ: “всё с приставкой “тактическое” продаётся куда лучше”.

В определённой степени, я не стал исключением. Хотя решил, что мой долг не в том, чтобы убивать, а в том, чтобы спасать людей. Но об этом я уже, кажется, говорил. Кто-то рекомендовал курсы, которые вёл тот самый Дон. Занятия, большей частью, должны были состоять из практики. Для этого наша разношерстная группа, в основном состоящая из офисного планктона, выехала за город и поселилась в заброшенном санатории. Кроме нас там было ещё несколько компаний, занимающихся стрелковой подготовкой на стадионе, окружённом полуразрушенными трибунами и превращённом в полигон.

Кроме самого стадиона, в состав санатория входило еще несколько зданий. В том числе бывших жилых корпусов. Там мы ночевали несколько дней, разложив спальники на скрипучих железных сетках допотопных кроватей. Эти кровати, выбитые окна, осыпавшаяся плитка и облупленная штукатурка сами по себе были прекрасным антуражем для фильма ужасов.

В одном из таких помещений Дон читал нам немногочисленные лекции и проводил небольшие практические занятия. Что-то вроде того, как делать уколы в мягкие ткани. С этим я как раз прекрасно справлялся. У меня легкая рука. Оттачивали навыки мы друг на друге. А вот дать на себе тренироваться вставлять капельницу в вену, я отказался. И сам пробовать не стал. Не каждая медсестра на это способна. Но те, кто согласился, заляпали кровью и без того наводящую ужас комнату.

Когда пришло время сдавать экзамен, во мне сразу проснулись, казалось, давно забытые, инстинкты студента Минас-Тиритского политехнического института: гусарская храбрость, вера в удачу того, кто идет в первых рядах, желание запастись шпорами, интуиция и умение отгадывать ответ по мимике преподавателя. Естественно, на подготовку времени не было.

Сам Дон опытным преподавателем не был. Поэтому теорию я прошёл легко. Он задавал вопрос. Я медленно начинал говорить и по его лицу определял, двигаюсь в правильном направлении, или нет. Потом была практика. Мы поочерёдно становились “жертвами”. Жертву обливали кровью. Сдающему экзамен нужно было провести все необходимые манипуляции над телом, используя его, тела, аптечку. Своя у хиллера, прежде всего, для себя самого.

Всё это происходило на улице между полуразрушенных зданий. Местные мальчишки, которые, вопреки запретам, прибегали поглазеть на тренировки воинов-добровольцев, были в восторге увидев валяющихся в лужах крови людей. Пришлось их разочаровать — это лишь пищевой краситель.

Но самое интересное — переноска девяносто килограммового “потерпевшего” с иммобилизованными конечностями на импровизированных носилках, сделанных из куска брезента, каких-то палок и походных ковриков. Полностью неподвижный человек — тяжёлая ноша даже для нескольких взрослых людей. Особенно, когда среди них есть девушки. Уже вечером мы носили его вокруг стадиона, поднимались и опускались по осыпающимся лестницам, имитирующим пересечённую местность. Не забывая тащить собственную поклажу в рюкзаках за спинами. Плечи болели, края брезента выскальзывали из рук. Впереди шла девушка, которая, помимо своего, несла рюкзак пациента. Она прокладывала путь во тьме, освещая его своим налобным фонариком и оставаясь на связи с помощью походного палантира с нашим инструктором.

По окончании курса, узнал ли я больше? Может быть чуть-чуть. У меня появилась легкая паранойя и желание постоянно носить с собой аптечку даже в мирном городе. Включая катетер, капельницу и ножницы. Тактические. Появилось много вопросов. И понимание того, как много я ещё не знаю.

К чему я всё это рассказываю? Дело в том, что в структуру занятий с Доном входил ещё один весьма полезный курс — тренировки в поле. Наша команда лишь наполовину была одета в камуфляжные туники и штаны арнорского образца. Остальные, как и я, носили спортивную или туристическую одежду. Но все, следуя заранее выданным указаниям, захватили с собой наколенники и сапёрные лопатки. Взяв всё это, а также рюкзаки и аптечки, мы отправились в дикие места, расположенные вокруг заброшенной базы, чтобы имитировать реальные условия.

Здесь мы меньше всего лечили, а больше всего копали, ходили, носили, ползали. Оказалась, что работа хиллера, как, в общем, и любого солдата, не имеет ничего общего с силовой тренировкой. Это, скорее, одно непрекращающееся кардио. Настоящие спецназовцы, которые время от времени присоединялись к нашей группе, были совсем не похожи на мускулистых героев боевиков. Это были очень поджарые, худые, но неимоверно выносливые хлопцы.