Там-то, в полях, я постиг две вещи, знание которых мне сильно пригодилось уже на реальном фронте. Первое — это то, что наколенники надо вшивать в одежду. Как бы ты не крепил их лямками или резинками поверх штанов, максимум через час ползания они будут на пятках. А ползать и стоять на коленях приходится постоянно. Сами понимаете. Второе — это то, что купленную в военторге или на рынке сапёрную лопатку всё равно придётся укреплять. Укреплять её соединение с черенком. За время активной работы черенок расшатывается, копать становится неудобно. И железный наконечник, в конце концов, довольно быстро отлетает. А что это за солдат, который не может копать?

На ЛБС мы копали, пожалуй, чаще, чем делали что-либо ещё. Разве что стояние на посту, о котором я уже упоминал, могло конкурировать с этим процессом. Так что, поверьте: на войне солдат больше всего несёт караул, скучает и копает. А не вот это вот всё.

Мы копали окопы и блиндажи. Укрепляли и обновляли старые. Делали новые. Углублялись, там, где было возможно. Вели траншеи в сторону противника. Рыли многочисленные ответвления и технические ходы. Со временем, окопы выросли, или, вернее сказать, углубились до человеческого роста, так, что можно было ходить не пригибаясь. Их стенки обросли досками и мешками с землёй.

Мы сделали всё это у себя на блокпосту. А потом ситуация на линии изменилась, и нас перебросили на другой участок. Мы сели на свои телеги, выехали на гигантский мост, а потом съехали с него, оказавшись в одном из многочисленных дачных посёлков, которые окружают любой большой город. В данном случае Минас-Моргул. Здесь всё пришлось начать с начала.

А дача — это особый мир. Уже в “наше время”, из которого я веду свой репортаж, оказался у себя на загородной “фазенде”. Классическая такая, времён Союза с небольшими апгрейдами. Туалет типа сортир. Ну, все в курсе. И вот как-то выхожу из этого сортира, традиционно расположенного в конце участка на противоположной стороне от дома, и тут, чу…, слышу: “Уважаемый! Уважаемый!”

Откуда голос? Я не сразу понял, что зовут меня. Оглянулся — никого. Но звать не перестали. И тут я увидел мужика, который выглядывал из-за туалета в просвет между будкой и соседским сараем.

Мужик этот находился на соседнем участке. Но не примыкающем к моему, а расположенном по диагонали. Про себя я сразу назвал его “пан хорунжий”. Был он высок и основателен. Что называется, “сало с молоком”. Чёрные с проседью волосы, вислые усы. Такой классический урук-хайский пан.

— Уважаемый! — ещё раз позвал он.

— Да? — отозвался я, застыв на дорожке посреди своего участка.

— Уважаемый! — пан хорунжий не сдавался.

— Я вас слушаю! — сказал я.

Мужик продолжал таращится на меня, не делая попыток объясниться. Тут до меня дошло, что он хочет, чтобы я подошёл ближе.

— Я вас слушаю, — сказал я, вернувшись к сортиру.

— Уважаемый, — начал он и перешёл на суржик — смесь роханского и урук-хайского. На самом деле, именно так и разговаривает большинство жителей сёл и небольших городов.

— Уважаемый, а вы не могли бы прожектор над вашим входом повэрнуты так, щоб вин мени нэ свитыв?

Я обернулся в сторону своего дома. Над его входом на уровне второго этажа действительно висел фонарь, который включался только вечером и освещал пространство перед входом, так чтобы там можно было не только зайти, но и провести время в приятной компании. Ещё я мог включать его ночью, чтобы освещать свой путь в тот самый туалет. Фонарь, пусть и довольно мощный, висел так минимум лет десять или пятнадцать.

— А то мэни отсвечивает от белой стены, — продолжил мужик, — и мэни кажется, що хтось наводыть.

— Кого наводить? — удивился я.

— Виверн або назгулив, — уточнил пан хорунжий.

Я перевёл взгляд с круглого лица говорившего на покосившийся соседский сарай, а затем на свой сортир. “Ага, — пронеслось у меня в голове, — вот они — стратегические объекты. Ну что ж, если тебя так пугает, чего же ты не перекрасишь стену, чтобы не отсвечивало?”

Вслух я, конечно, ничего такого не сказал. Быть нормальным в стране безумцев не принято и опасно. А сказал, что попробую, но не обещаю, что получится. Впрочем, возможно хорунжий только играет в дурачка, а на самом деле считает себя “дужэ хитрым”, как многие урук-хайцы. И под эту лавочку просто хочет, чтобы я повернул фонарь, лишь мотивируя это своим страхом. Может, он давно ему мешал, но формального повода придраться не было? С другой стороны, подсветка, она ведь не ночью, она в головах. Мужик вроде, а ведёт себя как перепуганная начитавшаяся новостей баба.

А ранним утром, когда я вышел на порог с чашечкой кофе, то услышал в небе отдалённый рык. Рык этот постепенно приближался и перешёл в грохот, когда почти над моей головой пронёсся назгул. Урук-хайский. Не слышал назгулов так близко с тех пор, когда последний раз ходил на шоу летающих монстров. Я поспешил на берег ближайшего водоёма, где было больше свободного пространства. С этого места я мог наблюдать, как назгул, буквально задевая своими крыльями верхушки дачных крыш, описывает круги, то удаляясь, то приближаясь. Зачем? Может, контролировал небо от залётов вражеских виверн и гарпий? А может, просто тренировался?

Когда уезжал с дачи, на пятачке, где два раза в неделю проходит базар и где останавливается автобус на Минас-Тирит, мою колесницу неожиданно остановили снующие там военные. Военные бравые и, по виду, куда более подготовленные, чем обычное ТрО на большинстве блокпостов. Причём, на этом месте никогда ранее солдаты не появлялись. Они проверили документы. Я даже помог бойцу развернуть мой паспорт. Он не справлялся, то ли потому, что пальцы замёрзли от утренней прохлады, то ли потому, что мешали тактические перчатки.

Другой рыжебородый и светлоглазый, наклонившись к моему водительскому окну, сказал на роханском языке, чтобы если меня ещё раз остановят, я произнёс: “окуляры”. Очки на урук-хайском. Тогда не будут проверять опять. Наверно, что-то вроде пароля. Новое слово, вместо “поляныци”.

После передислокации на дачи под Минас-Моргулом, мимо нас по ночам тоже с грохотом проносились назгулы. Но явно не урук-хайские. А потом опять появился бестиарий со своим помощником. И не только с помощником, из-под шлема которого выбивались белые нестриженные патлы, а и с уже виденной нами баллистой. Баллисту бестиарий зарядил огромной стрелой и приготовился ждать назгула, затаившись в кустах.

Когда известные события в Минас-Тирите и всей Урук-хайе, как позже стало понятно, только набирали свой оборот, один мой друг гордо написал на своей страничке в палантире что-то вроде: “Я вспомнил, что я — офицер!” После чего отнес пару покрышек в общий костёр, на котором сгорала наша страна. Но, когда стало действительно жарко, он почему-то решил об этом не вспоминать. А пост стёр.

Но не будем к нему строги. Я ведь тоже в институте учился на “военке” — военной кафедре. Как раз на тех, кто должен был с помощью таких вот, как у бестиария баллист, не давать летать всякой нечисти. И у нас был специальный секретный конспект, куда мы записывали лекции касательно нашей, созданной в шестидесятые годы прошлого столетия, зенитно-стреловой баллисты. Чтобы эти сведения не достались врагу, секретный конспект в конце пары прятали в секретный чемодан, который носил “секретчик” — специальный человек из числа студентов. Обыкновенный, старый, потертый с ручкой. Чемодан, не человек.

Предполагалось, что и изучать этот конспект мы должны, не покидая заведения.

— Секретчик, раздать конспект, — скомандовал в начале одной из лекций преподаватель. — Записывайте тему занятия: методы стрельбы…

— Сигарет! — вставил тогда мой друг с галёрки, где мы прочно заняли свои позиции.

Почему я об этом вспомнил? Потому что однажды ночью бестиарий выпустил стрелу из своей баллисты. А утром из новостей мы узнали, что в районе боевых действий, но на территории нашего противника, упал пассажирский дирижабль. Да не просто пассажирский, а иностранный. Кто-то сознательно или нет, но посчитал, что над местами, где идут боевые действия, можно пролетать. Да, пусть высоко, пусть “тыхэсэнько”, но там, где идёт настоящая война. Было ли это случайной оплошностью, недооценкой или намеренной провокацией — мы никогда не узнаем. Как и то, чья стрела на самом деле сбила дирижабль. Могла ли это быть стрела нашего бестиария? Могла. Никакого трофея он не предоставил и за отметкой в документах не пришёл. Впрочем, это тоже мало о чём говорит. А ещё со своего институтского курса я знаю, что стрела, промахнувшись мимо своей основной цели (а это вполне возможно), самостоятельно ищет новую. И найдёт любой воздушный объект, который не отзовётся на сигнал “свой-чужой”. Именно так и было когда-то, когда урук-хайская ракета во время учений случайно сбила роханский пассажирский дирижабль. Тогда замяли, ведь наши страны ещё были дружественными.