Но мирным считать этот городок можно было с большой натяжкой. Кругом сновали военные. Ездили грязные зелёные повозки. “Мирняк” перемещался словно тени. Бочком, бочком по краям улиц. Не поднимая голов так, чтобы не встречаться взглядом с вооружёнными людьми. Но больше всего нас поразила очередь возле почтового отделения. Огромная зелёная змея, состоящая из одетых в камуфляж солдат, вырывалась из дверей под красной вывеской и тянулась по улице. Люди в очереди собрали посылки домой из всего подряд: от бойлеров и бытовой техники до кованных заборов и саженцев. Нетрудно было догадаться, откуда всё это добро. Не иначе, как из соседних городков и деревень. Мародёрство процветало и не осуждалось. А спустя всё те же несколько лет, когда пропаганда заголосила о том, что орки похищают унитазы и даже невиданный в их краях асфальт, я понял, что больше всего люди любят обвинять кого-то в своих грехах. “Теперь ясно, — подумал я, — почему до войны наши гастарбайтеры миллионами ездили туда на заработки — уложить асфальт и установить сантехнику тем, у кого её нет”.

— Да, это отвратительно, — прокомментировала увиденное Мавка.

То ли от волнения, то ли из вежливости по отношению ко мне, она перешла на роханский язык. А может, просто вышла из рабочего образа.

— Я видела, как спальники, — продолжила она, — которые мы, как волонтёры, привозим на передовую, потом продают на сайте объявлений. Продают, судя по всему, сами воины, вернувшиеся на ротацию. “Ну а что? Мне он уже не нужен”. Нет чтобы оставить тому, кто займёт его место.

— Да, — саркастически усмехнулся я, — разве за это стоял Мей-дан?

— Причём тут Мей-дан? — отмахнулась девушка. — Это ужасно. Но сейчас такое время. Надо его пережить, перешагнуть, переболеть.

— Таким образом можно оправдать любую низость и закрыть глаза на любую мерзость, — ответил я.

— Ты, я так понимаю, ещё и на Мей-дане не был? — перешла в атаку Мавка.

— Почему же, был, — ответил я. — Как-то утром заглянул. Вышел из метро специально, прогуляться. Это было похоже на лежбище бичей. Среди палаток ходило очень мало народу, больше всего похожего на собравшихся вместе городских сумасшедших. Какой-то ряженый в урукском жупане с огромной трехпалой лапой на лбу спорил с дедом с висячими усами. Тот самый дед, который до этого попал на многие фото, когда мирные протестующие дети шли с цепями на стражников.

— Понятно, — отрезала Мавка. — Что же тогда ты тут делаешь? На войне?

— Я здесь, чтобы спасать людей, а не убивать. Я — хиллер, — ответил я. — Люди, вышедшие на Мей-дан и приехавшие сюда — такие же люди. Мои сограждане, в конце концов. Мы в одной лодке.

— Что, и орков будешь спасать?

— “Орки” — тоже люди. И да, я буду оказывать помощь всем. Пусть и никакой специальной клятвы я не давал.

— Буллщит! — воскликнула Мавка. — Орки — они и есть орки. Осколки Мордорской орды. Посмотри на названия их городов. Саратов — бывший Саратоу. Орочье название. В роханском языке столько орочьих слов.

— И что? — спросил я. — Значит они не такие чистокровные… кто? А сколько орочьих слов в урук-хайском языке? И прежде всего такие святые, как “мей-дан” и “урук”. Ведь мы в гимне поём, что “урукского роду”. Значит мы кто? Орки? Сагайдак — орочье слово. Значит вождь Сагайдачный был орком? А в Валиноре “Миннесота” — индейское слово. Значит там живут одни индейцы? У тебя обычная правая риторика, когда фактами манипулируют и передёргивают. И ты даже не сама это придумала, а просто за кем-то повторяешь.

Тем временем, мы вернулись к госпиталю. У его порога стояла телега возле, которой толпились люди в форме. Подойдя ближе, мы обнаружили, что телега забита одеждой, видимо, предназначавшейся в качестве гуманитарной помощи тем, кто пострадал от боевых действий. Воины перебирали шмотки и забирали себе те, что получше.

— Да, всё это неправильно, — опять сказала Мавка, — но Мей-дан — это не просто свержение непопулярного правителя. Это цивилизационный выбор. Это необходимо было сделать, пусть даже зная, что придётся пройти через боль. Избавится от колониального роханского прошлого. И пойти своим путём. Вернее, на него вернуться.

— Мне кажется, мы сами поместили себя в эту систему координат, — ответил я. — Сначала объявили себя бывшей колонией Рохана, а затем нашли себе новых хозяев и назвали это свободой. Сами страдаем за этот выбор, и других заставляем страдать. А со стороны это выглядит так, что мы пытаемся зайти на вечеринку, куда нас не приглашали. При этом максимально унижаясь и раболепно угождая своим новым друзьям, которые равными нас не считают.

На порог госпиталя вышел хиллер, которому я передал Мани. Белобрысый и светлоглазый мужчина с едва заметной улыбкой Джоконды на лице, весь такой доброжелательный и правильный. Но отчего-то казалось, что ради того, что он считает правильным, он с этой же улыбкой будет загонять людей в “камеры смерти”.

Я спросил у него, как дела у Мани.

— Всё будет в порядке, — ответил он. — Ваш друг стабилен. Другое дело, остальные доставленные сегодня бойцы. Наш отряд спецназа столкнулся с роханским. Ну, покрошили друг друга из самострелов немного. Разбежались по разные стороны дорожной насыпи. Наши героически вызвали огонь на себя. Накрыло и тех и других. Потом прилетели роханские химеры и забрали своих. И живых, и трёхсотых с двухсотыми. А наши дали туда ещё один залп…

В этот момент к крыльцу госпиталя на скорости подкатила ещё одна украшенная трехпалой дланью грязно-зелёная повозка. Причём, средний палец длани представлял из себя стилизованный меч. Из резко затормозившей телеги вышли люди и бегом понесли раненого. Врач исчез, сопровождая вновь прибывших. Те из приехавших, кто не нёс раненых, достали красно-чёрный флаг и тут же прикрепили его над дверями бывшей школы.

— Вот, Мавка, смотри, это — “дровосеки”, — обратился я к девушке. — Или ты будешь отрицать, что они “наци”? А то и скажешь, что работают на роханского президента? Слышал я и такую версию. Причём, неоднократно. И каждый раз люди говорили, что сами догадались, а не прочитали в палантире. Такой себе инфантилизм: всё плохое — это не мы, это нам заслали. Во всём виноват Рохан. Слыхал я такое и когда путешествовал в горах за Южным Мордором. Отголоски местной гражданской войны. Мол, карательные отряды это не мы, гоблины, а всё сплошь из роханцев. Осталось только сказать самим “дровосекам”, на кого они работают. Вот удивятся.

— Я не разделяю их убеждений, — пожала плечами Мавка, — но такие люди сейчас полезны. Они способны на поступок. В том числе во многом благодаря им, революция победила. А потом, мы найдем на них управу. В конце концов, они не часть государственной политики.

— Я помню, всё начиналось довольно невинно, — бросил я. — С желания получше узнать и понять врага. Оказалось, что у него не растут рога. Несмотря на каску с ними. Ну да, “SS” — это плохо. Люди в бараках — тоже плохо. На это смотреть неприятно и не хочется. Это понятно. Особенно почему-то поражают не снимки худых трупов, а следы от ногтей на стене в газовой камере. Детей зачем-то туда же. Это точно перебор. Но “Вормахт”, вроде, обычные ребята. Нет, пока никто не ставил под сомнения, что захватчики, но…

Потом заинтересовал мистицизм. Это всегда интересно. Форма черная красивая. Знаки, на самом деле, древние. Приветствие, якобы, из Древнего Нуминора. Древние нордические боги? Да, клёво! Песни рок-групп про них. Надо прочитать пару книжек. Знакомый в спортзале большой, светловолосый. Байкер. Говорит, что в молодости был “зига-зага”. Ну что тут такого? “Коловрат” на футболках металл-группы. Татухи в виде рун “SS” у парня на сейшене. Это же просто такой алфавит.

Ну умбарцы-то действительно не подарки. Сами виноваты. А это же культ силы! Культ войны! Какому парню не интересно? Ты рисуешь свастику на блокноте, где записываешь результаты тренировки. Или вычерчиваешь ручкой на парте, когда скучаешь на “паре”. Она присутствует во многих культурах. Ведь это символ плодородия. Символ солнца. “Валинорска история Х”? Да, хорошее кино. Герой осознал. Но какая свастика на груди бескомпромиссная?! Круто! Себе бы такую, но дедушка не поймёт.