— Молодец, Леша. Что в хуторе делать? А тут мы пользу для колхоза принесем.

Лешка вошел в роль.

— А что, не правда? Правда. Если бы у меня были покрепче… ну, бицепсы, я бы вершить стога полез.

— Это без тебя сделают. А ты поруби мне вот эту штуку.

Натка подсунула Лешке узловатое полено сухого вяза, дала топор:

— Между прочим, бицепсы лучше всего развиваются у кузнецов и дровосеков.

Лешка взял в руки топор: тяжелый. Этим долго не намахаешь. Но что делать: назвался в помощники, надо колоть. Замахнулся. Топор ударился лезвием о полено, и, отскочив, жалобно зазвенел. Пробовал рубить с одного конца, с другого — не идет, хоть лопни. Рубашка взмокла, а толку нет.

Натка тайком следит за Лешкой, улыбается.

Когда Лешка выбился из сил, сказала:

— Его можно и не колоть. Целиком сгорит.

В другой раз Лешка нашелся бы что сказать, а сейчас стерпел обиду, промолчал, но твердо решил стащить ружье.

Выждав момент, когда Натка послала Шурку за водой на озеро, а сама ушла к скирдовальщикам спросить, что готовить на обед, Лешка шмыгнул в будку, схватил ружье, опустил его под ремень в штанину, пошел вслед за Шуркой. И вдруг услышал голос Ильи Ивановича:

— Лешка! Пойди сюда!

Лешка притворился, что не слышит, прибавил шагу. Ружье мешало, и он прихрамывал. Бригадир снова окликнул. Что-то неприятное подкатило под сердце, оно, это самое неприятное, командовало ногам, чтобы они бежали.

— Стой! — крикнул бригадир.

Лешка по голосу понял, что Илья Иванович видел, как он украл ружье, и побежал. Бежал так, будто одна нога у него была протезная.

— Что с тобой? — догнал Лешку бригадир.

— Не знаю. Что-то вступило в коленку.

— Ай-яй-яй! — покачал головой Илья Иванович. — Не бережешь свое здоровье. Ну-ка, давай гляну.

— Ой! Не надо! — завопил Лешка.

Пришлось отдавать ружье. Никогда еще Лешка не чувствовал себя так плохо. Стыдно. Провалиться бы сквозь землю.

— Так-так, — осуждающе говорил бригадир, подталкивая Лешку. — Да ты знаешь, что это — подсудное дело?

«Теперь все в хуторе узнают», — мучительно думал Лешка.

«А ты, парень, не из храбрых», — думал о Лешке бригадир.

— Рассказывай, зачем ходили с Ваняткой на озеро, зачем украли Наткино подводное снаряжение? Все рассказывай.

Лешка быстро сообразил, что нужно молчать.

— Никакого снаряжения я не видал и Ванятку не видал. А ружье взял, чтобы самому настрелять рыбы для бригады.

— Как же ты будешь стрелять без маски?

Лешка на мгновение растерялся, но тут же нашелся:

— У меня есть противогазная маска.

Сказал и остановился, и даже рот раскрыл от удивления: как это; он раньше не додумался. Вот уже второй день он ломает голову над тем, где взять маску, а она, оказывается, на самом дело есть. Дома, в чулане, на гвозде висит сумка с противогазом. Еще во время войны ее забыл какой-то солдат. Лешка хотел порезать маску на рогатки (резина мировая), но мать не разрешила, — пригодится. Вот и пригодилась.

— А ты сообразительный, Лешка, — сказал бригадир. — Это мне нравится. Только ты меня не проведешь. Я ведь видел, как вы что-то искали на Громке, как спрятали снаряжение под копну сена, слышал, как Ванятка приказал выкрасть ружье…

Врать дальше не было смысла, и Лешка признался, но сказал, что ружье он украл не навсегда, а лишь на один день, чтобы подстрелить сома для бригады.

— Знаю. И все-таки если дойдет дело до милиции, то тебе не сдобровать.

Лешка упал духом. Если узнает обо всем милиция, то узнают все хуторяне, и будут они его ни за что ни про что считать вором.

— Илья Иванович, честное слово, я больше никогда не буду! — пообещал Лешка. — Илья Иванович, не надо говорить никому про это. А? Не скажешь?

— Если ты расскажешь, что вы искали в Громке.

Лешка насупился.

— Ну, что, нельзя рассказывать? Тайна?

— Я обещал Ванятке — никому об этом…

— Вот оно что. Не рассказывай, если обещал. Только ведь я знаю.

— На пушку берете. — Лешка прижмурил правый глаз и, склонив на бок голову, поглядел снизу вверх.

— Нужно мне брать вас на пушку!..

— Ладно, — пообещал Илья Иванович. — Про твои дела я молчу. Но чтобы такое было в последний раз.

— Да я и не хотел. Ванятка все это.

— Договорились. Я молчу, а ты иди-ка помогай поварам по-настоящему.

В трудном положении оказался Лешка: бригадир думает о нем, как о воришке, девчонки тоже, а Ванятка… Едва Лешка вспомнил о Ванятке, так сразу представил, какой может произойти разговор:

«Переметнулся, синьор?»

«Ни в чем я не виноват», — скажет Лешка и все объяснит. Поверит или не поверит?

ЗОЛОТЫЕ ПОДСВЕЧНИКИ

Много озер около Кочек, но с давних пор хуторянам не дают покоя два — Чертово и Громок. Чертово озеро люди обходят подальше, а к Громку тянутся. У Чертова — своя история, а у Громка — своя.

Было это давно. Тогда неподалеку от Громка стоял городок. Ныне это место зовут Городищем. Сейчас от Городища остались небольшие холмики, на которых буйно растут пустырник, чертополох, дикая корица. Но особенно густо растут они по бывшему рву, что окружал городок. На середине Городища есть холм, который выше всех, — здесь стояла церковь. Колокола этой церкви звонили не только к службе: случится в зимнюю пору буря — звонят, чтобы путники в дороге не заплутали, случится иная беда — звонят. А беды случались часто: то пожар вспыхнет, то нападут татары.

Зорко охраняли казаки свой городок. Но однажды прозевали. В городок воровски пробрались татары. Не казачьи дворы пошли грабить они — самого попа, у него-то было чем поживиться. Тишка-звонарь успел сделать всего один звонок. Всполошились казаки — за сабли, на коней и к поповскому дому. Нашли попа зарубленным, но еще живым. Только и успел он сказать:

— Татары… золотые подсвечники унесли.

Нагнали татар у Громка.

Не отдали они награбленного. Прижатые к озеру, бросили поповское добро в воду и бились до конца, до последнего татарина.

Так было или не так, рассказывают, что Тишка сразился с татарином на колокольне. Всадил татарин Тишке в живот кинжал, но тот нашел в себе силы и сбросил врага вниз. Крепко разбился татарин, понял, что не уйти ему из городка, и подпалил церковь. От церкви сгорел и весь городок.

Позже погорельцы построили новый городок и назвали его Кочками — в память о своем городке, от которого остались одни холмики, издали похожие на кочки. Города погибают, но легенды о них живут. Жила и эта.

В разные времена разные люди опускались на дно Громка, чаще всего это были мальчишки. У каждого — свое на уме. Что было у дедов и прадедов на уме, Илья Иванович не знает, наверно, то же, что у отца: разжиться. «За один золотой подсвечник можно было купить не одну пару хороших лошадей», — помнит Илья, говорил отец. Но, наверно, это сказка. Выкачать бы воду… А так невозможно дно осмотреть. Духу не хватает.

О золотых подсвечниках вспомнил Илья, когда подходили к Дону фашисты. Пчеловод Черкасов из хутора Рябенького продал несколько чанов меду и отдал деньги рабочим, чтобы они сделали за эти деньги самолет. Илюшкина мать отдала последние, почти новые отцовские валенки. А больше нечего было.

«Найти бы золотые подсвечники, — вспомнил Илюшка. — Может, они большие, и за них не один танк можно построить».

Опускался на дно озера. Но и у него хватало духу всего лишь достать дно. Ломал голову: что бы такое придумать. Вспомнил вычитанное в какой-то книге. Кажется, запорожские казаки, прижатые турками к реке, обхитрили своих врагов. Нарезали камыша, пробили перегородки в нем, взяли камышины в рот и, невидимые, по дну речки ушли.

Илья сделал тоже так. Выбрал самую толстую камышину, приспособил к ней резиновую трубочку, чтобы удобнее было с камышиной передвигаться, трубочку в рот — и на дно. Опустился, и даже дышал, но ничего не видел, глаза не терпели холодной воды.