– Кубок Эйлира – это кубок конструкторов, а не спортсменов, – напомнила Эйда, встав с кресла, подойдя и снизив температуру нагрева в машине, как я хотел. Я проследил за ее движением: она делала ровно все то же самое, что и я!

– Кроме бега по прямой, как вы выразились, – пояснил мне Дейран, – здесь предполагается бег с препятствиями по пересеченной местности. Потребуется принимать огромное количество решений. И чем дальше, тем сложнее, особенно с учетом травмы Эйдераанн. Влет в сезон ничем не лучше первого этапа самих соревнований. К тому же, – он взял в руки то, что искал, и повернулся, – если без тренера мы хотя бы имеем право выйти на старт, то без главного механика мы вообще не команда и продолжать не имеем права. Нас просто не выпустят завтра! Вы понимаете, мастер?!

– А вот теперь вдохновись этим, – шепнул я Кейрре, – и приготовь всем чаю.

В тот вечер, за неимением лучших идей, мы действительно выпили чаю. Его всем заварила Кейрра, и пусть я не смог ее похвалить за выбор сорта, да и новая попытка насыщения опять сделала чай в пробной кружке кислым, само чаепитие прошло удовлетворительно: настроение наше улучшилось, и каждый принялся за свою работу.

Дейран остался до глубокой ночи в мастерской Эйдераанн, а сама она отправилась договариваться с кем-то, кто, по ее мнению, мог еще нам помочь. Я вызвался ее сопроводить, но там, куда она шла, не пили чая и не приветствовали лишних глаз.

Успех ее предприятия казался сомнительным, но его никто не обсуждал, особенно сосредоточившийся по подготовке к завтрашнему дню Дейран. Завтра, при должном успехе, нас всех ждала длинная дистанция.

Проблема с коленом Эйдераанн хотя и отошла на второй план в свете грозящей дисквалификации, все еще оставалась нерешенной, и Дейран смог гарантировать только то, что сустав не развалится во время бега именно завтра. То, что он будет при этом функционировать в штатном режиме, было вероятно, очень вероятно, но далеко не стопроцентно, ну а до повышения функциональности, столь ожидаемого Эйдераанн, когда она сама влезла исправлять собственную механику, было как Дейрану до главного механика.

Я не стал висеть у них над душой и тоже занялся своим делом, приготовив всем хороший большой чайник купленного мной в кафе сорта «Летний шторм», подходящего для долгой ночной работы – крепкого и с тонизирующими добавками.

Рассуждая о «Летнем шторме» (а не рассуждать о сорте, раз уж я его упомянул, никак нельзя), нужно обязательно сказать, что он напоминал родного брата двенадцатилетнего «Бархатного завтрака» (бедного брата-оборванца на побирушках, потому что никакие добавки не заменят естественного длительного насыщения), но сорт все равно подходил к ситуации, и это главное.

Закончив с оптимальным насыщением и строго-настрого наказав чайной машине поддерживать хотя бы температуру, я увидел пришедшего на шум Пирожка и спустился к нему.

Глупое животное сунулось снова играть со мной, но я после нескольких попыток, копирующих поведение госпожи ДиДи, проворно коснулся его ликрового клапана на носу своим подбородковым клапаном и внушил ему яркую картинку лакомства, припасенного у меня в комнате. Как я и ожидал, котик поспешил туда. Я успел забраться ему на спину у крыльев, удобно устроился там, и мы поскакали.

Топоча по безликому, полосатому от теней клепаных балок коридору, Пирожок-Пудинг то и дело пытался помогать себе крыльями, но подняться от пола он так и не умел.

Добравшись до креманки, я угостил своего ездового кота заслуженным хрустящим кусочком. Он устроился на постели Дейрана, я – у себя в спальном месте. Подумав лечь спать не столько, чтобы восстановить силы, сколько в попытке спрятаться от давящего на меня чувства беспомощности перед завтрашним днем, я присоединился клапаном к ликровой сети. В тишине одиночества я сразу почувствовал ее – насыщенную особенным густым привкусом азарта и боли ликру старого стадиона.

Потом внутри нее я почувствовал Эйдераанн. Это оказалось довольно несложно, потому что я думал о ней и потому что она держала руку в ликровой заводи, возможно, готовясь совершить банковский перевод на имя согласного на взятку спортивного клерка, возможно, просто стараясь компенсировать острое чувство беззащитности.

Я почувствовал, что она сидит с кем-то в том жутком, огромном, безликом кафе-столовой, пытается договориться, но я ощущал лишь эмоции: блестящую у самой поверхности отчаянья нелогичную надежду, напряженную работу мысли, обыскивающей самые сокровенные уголки памяти в поисках ценной информации, подходящей для того, чтобы выложить ее сейчас на стол козырем. Но… ничего не находилось.

Секундой позже Эйдераанн убрала руку из ликровой заводи, но размытая картинка перед моими глазами не исчезла, проявившись вновь, на этот раз – с другой точки: за девушкой с безопасного расстояния наблюдала госпожа ДиДи, стоявшая именно там, где мы встретились с ней во время прошлого моего посещения этого ужасного места, – у своей креманки. Продолжая зябнуть даже в душном помещении кухни, увечная драконица смотрела на нечеткий силуэт спортсменки, сидящей в сгущавшемся полумраке скудного освещения с толстым распорядителем.

Я почувствовал, как на волне какого-то душащего отчаянья Эйда дернулась к цепочке у себя на шее, вытащила ее, показав подвеску. Толстые короткие пальцы спортивного клерка потянулись к вещице, коснулись, проверили качество, и вот уже в следующую секунду Эйда отдала самое дорогое, что хранила, продала, чтобы продержаться здесь еще один круг.

Имелась ли ценность в этом ее кулоне, постоянно носимом под топиком или майкой, я не знал, поскольку никогда не видел его, но понимал ясно: он был ее волшебным амулетом в мире, напрочь лишенном всякого волшебства. Хватит ли его крохотной силы на то, чтобы завтра мы остались в гонке? Наверное, хватит, если его приняли как оплату.

Я почувствовал, как мужчина встал, отодвинув хлипкий дребезжащий стул, и ушел, а Эйда сжала крепко-крепко кулаки и до боли стиснула зубы, что ей хотелось заплакать, но она не заплакала. Не потому, что стала сильнее этих скупых, просившихся на глаза слез отчаянья, а оттого, что они просто не пришли. Она снова опустила запястье в заводь.

Эхом запечатленного в ликре прошлого я почувствовал Эйдераанн у себя в комнате, в окружении бесконечных чертежей, ведших свою родословную чуть ли не от детских каракулей. Мне стало очень жалко эту запертую в собственных амбициях девушку, ведь ей оказалось не на кого опереться и пришлось поставить все на себя.

Как жаль, что те, кого мы любим, становятся более умелыми и ловкими, но лишь в наших глазах, как жаль, что это не более чем мираж, и от нашей любви ни в ком не происходит чудесного преображения, и опыт, сила и ум не появляются из вспышки благословенной искры. Зато иллюзия эта заставляет нас возлагать на тех, кого мы любим, бремя, порой непосильное для них, порой даже опасное, способное их сломать. Как жаль, что подобным образом мы чаще всего любим самих себя.

Вздохнув, я встал, включил свет в емкостях и спустился к Чаю. Проникнув в емкость и закрепившись на внутренней стороне толстого стекла, я долго смотрел, как тот (заметив меня и показательно оставив без внимания) с видом важного, самодовольного прилежания двигается слева направо и снизу вверх в емкости. Он очень старательно, выкладываясь изо всех сил и не останавливаясь ни днем, ни ночью, насыщал жидкость, которую нельзя пить, и не давал мне исправить его недостаток.

Чай – он как вся наша жизнь.

Он, голем, гордый собой без всяких границ и меры, на показ четко перебирал своими сложными сочленениями, демонстрировал мне то так, то эдак шкуру со множеством и множеством двойных чешуек. Таких мощных, так быстро насыщающих и прокачивающих сквозь себя ликру, что останься Чай без своего раствора, его собственная ликра перенасытилась бы буквально на глазах и он заболел бы от ее густоты, а через сутки – и вовсе умер.