Насыщаемый им раствор через десятки мощных клапанов разных размеров всасывался и впрыскивался обратно через другие десятки клапанов, создавая этим еле различимые глазу фонтанчики ликры внутри ликры, видимые из-за разницы в плотностях жидкостей. Я искренне не знал, что в нем не так.

Я хотел узнать, что в нем не так. Я очень, очень желал это исправить, словно имелась какая-то наша общая, какая-то нас роднящая, какая-то важная, главная, идущая паром вверх от напитка, сквозь жизни наши поломка. Что-то, о чем я не знал, пока не попал сюда. Что-то, не дающее мне теперь уйти.

Вздохнув, я отвернулся и собрался подняться в креманку, но, как только сделал первый шаг, Чай остановился. И я остановился, потому что остановился Чай. Мы провели какую-то секунду недвижно, оба.

«Ночь – это когда ты можешь сделать что-то такое, чего не сделал бы днем. Что случилось ночью, того, считай, не случалось», – простучал ему я, понимая, что кто-то должен сделать первый шаг и озвучить то, о чем мы оба думаем.

Чай ничего мне не ответил, но и не исчез. Я подумал уже мимолетно о том, что его начала менять информация о настоящем, реальном чайном признаке внутри моей ликры и он понял разницу между бессмысленной работой и реальным чайным насыщением, но я тут же отмел от себя самодовольные мысли и абсолютно честно простучал Чаю: «Вы ничего мне не должны и не должны никому. Просто сейчас ночь. Зимняя. И зимней ночью можно совершить то, что нам интересно».

Чай снова не ответил и снова не двинулся.

Я вздохнул, опустив голову и приняв тот факт, что ничего не получилось. Что ж, он действительно ничего не должен ни мне, ни Кейрре, ни Дейрану. Невозможно же, в конце концов, жить в мире, когда ты кому-то обязан только потому, что тебя создали для определенных целей. Эта только что родившаяся во мне мысль всколыхнула душу, вызвав раздражение и гнев на иллюзорный безрадостный мир, живущий по этим принципам. Я так остро почувствовал эту мысль, что поспешил поделиться ею с Чаем, ибо он как никто оценил бы ее: «Невозможно же жить в мире, когда ты должен кому-то и что-то только потому, что тебя создали для определенных целей, – громко и четко отстучав это, я замер на какое-то мгновение, а потом добавил, мягче касаясь когтями толстого стекла: – Ты прав. Каким бы ни был твой состав, какие бы свойства ни имел и из чего бы ни состоял – это чай. Потому что чай – это то, что Ты насыщаешь».

Выждав еще с полминуты в неожиданно бросившейся мне в уши тишине, я, осознав, что делать мне в цистерне больше нечего, поплелся вверх, к Дейрану, креманке и, возможно, Пудингу, а может статься, что и Пирожку.

Я поднимался и поднимался, но тут вдруг мое внимание привлек Чай. Он ничего не отстукивал мне в ответ, но, оглянувшись, я понял, что он последовал за мной наверх, ровно настолько, сколько я прошел. Поняв, что я смотрю на него, голем спешно подплыл ко мне ближе. Я все еще стоял недвижимо, и поэтому он пригласил меня словами: «Мне интересно. Раз ночь».

И я направился, к нему, к Чаю. Подплыв к телу голема и найдя наиболее подходящий для себя клапан, я соединил наши ликроносные системы.

Чай выждал немного, словно применяя на себя мою новую, странную для него ликру с моими новыми, странными для него ликровыми признаками, и снова приступил к своим обычным насытительным обязанностям. В первые секунды, когда он только начал работу, я подумал, что это очень похоже на первые движения танца. Забавно, что я так подумал, ведь я никогда ни с кем не танцевал, хотя… почему? Почему?.. Я не задавался этим вопросом. Почему? Да как-то случая не подворачивалось, как-то… обстоятельства не сложились, вроде бы такое само собой происходит, а у меня вот ни разу не произошло, да я и не замечал этого, и никогда не жалел, и не скучал, и… Хотя, нужно признать, это странно звучит, что я никогда не танцевал.

Потонув в собственных мыслях, я совсем пропустил момент, когда Чай вернулся к своему привычному ритму насыщения, к своей обычной работе, и чувство новизны между нами иссякло.

Некоторое время мы молчали, потом я стал рассказывать ему, как прошел мой день: в лицах, вкусах, сожалениях… Я через ликрообмен рассказал ему все, что вспомнил о себе, и продолжал повествование до тех пор, пока меня не сморило.

Я не провел всей ночи с Чаем, наверное, по той единственной причине, что тот постоянно двигался и этим то и дело будил меня. Совершенно разбитый, еле держа открытыми глаза, я добрался до верха емкости, где лежал затарахтевший при моем приближении Пирожок. Я зарылся к нему в шерсть и уснул. Какое счастье, что он не понес меня кататься с крыши!

Утром я кое-как разобрался с тем, чтобы заставить кота отвести меня к Эйдераанн, и для этого мне пришлось вспомнить, где та хранит лакомства. Впрочем, атрофированная, но все же хранившая некоторые остатки функционала ликроносная система Пирожка мне услужливо помогла.

Получив угощение от меня, мелкий проказник тут же предался своим обычным развлечениям, но им никто и не подумал умилиться: все ждали визита распорядителя соревнований. Если придет тот, которого вчера подкупила Эйдераанн, проблем не должно возникнуть, и сегодня наша команда выйдет на старт.

Распорядитель явился примерно через четверть часа после нас с Пирожком. Часы показывали половину восьмого утра, и по полу все еще ощутимо тянуло холодом.

– Мне нужна сигнатура вашего главного механика для допуска к стартам, – холодно сказал он – высокий мужчина средних лет с пузом, механикой локтевых суставов, постоянно щурящий мелкие глаза.

Именно с этим распорядителем Эйдераанн говорила вчера ночью в пустом кафе. Именно он взял ее кулон взяткой за допуск к соревнованиям. Взял, потому что не нашел причин не брать, и не допускал теперь, потому что не нашел причин допускать. Ему-то что, этому толстому, ведь он в безопасности – не станет же Эйда жаловаться на то, что у нее взяли деньги за нарушение закона и обманули.

– Я официальная бегунья Сердца Золотых Крон, – сказала Эйдераанн так, будто это решало дело. Глупая девочка все еще надеялась, что вчерашняя сделка в силе. Распорядитель скупо отдал знак принятия и повторил:

– Мне нужна сигнатура главного механика для допуска к стартам.

Дейран набрал полную грудь воздуха, чтобы попытаться начать уже заранее проваленные переговоры, и я даже немного засомневался, что чаепитие здесь сможет помочь, но тут от двери в кухню какой-то мужчина небрежно ответил:

– Сейчас я поставлю, подождите буквально секундочку. Меня заштормило что-то тут.

Он, этот кто-то, высокий, скорее узкий, чем тощий, с залысиной, идущей аккурат поперек головы между затылком и лбом и придающей донельзя странный вид двум островкам темно-коричневых кудрявых волос, росших какими-то пучками, вышел из кухни.

Походя, он отдал Эйдераанн знак приветствия, а затем приблизился к распорядителю, протянул запястье и коснулся ликрового верификатора. Распорядитель поднес к прибору собственный ликровый клапан и отдал знак принятия этому неизвестному мужчине и Эйдераанн:

– Стартуете во втором забеге, на четвертой дорожке. Жребий в этот раз поставил вас с Кьертарьярр, она на пятой.

Эйдераанн сверкнула на распорядителя глазами:

– Я не тянула жребий.

– Потому что не явились на жеребьевку, молодая госпожа. Искали вашего механика, по всей видимости, – при этих словах распорядитель позволил себе бросить взгляд собственно на механика. Пялиться на того казалось вроде бы неприлично, но очень хотелось, чем все мы и занимались. – Если вы сомневаетесь в честности процедуры, то знаете, как и где ознакомиться с протоколами.

– Нисколько, – холодно ответила девушка, не боясь двусмысленности тона, – я нисколько не сомневаюсь в честности… процедуры. Главное, что мой главный механик наконец прибыл.