Юная Эйдераанн осталась в одиночестве. Очень долго она сидела на кресле, спустив ноги вниз, и, сцепив на коленях руки, смотрела в пол. Она совсем не шевелилась, никого не звала на помощь и перестала дрожать. Она чего-то ждала.

Наверное, прошел час, может, и больше, я не засекал. Как и она, я молчал и не шевелился, со степенным достоинством наблюдая, как разворачивается там, внизу, ее тихая личная трагедия, в которой я мог быть лишь безмолвным свидетелем. Я знал, что на улице идет тихий пушистый снег.

Дверь из коридора бесшумно открылась, и внутрь протиснулась морда того черного котика, который дрых последние двое суток с Дейраном, а меня чуть не отправил в Лабиринт. Начав с порога тарахтеть, кот нагло проник дальше, не слишком грациозно впихнув вслед за мордой довольно ладные механические крылья. По всему было видно, что они у него не родные – протезные, хотя и сделаны хорошо.

Я никак не прокомментировал для себя это обстоятельство, хотя и почувствовал укол обиды на Дейрана за то, что в ту ночь, спрашивая о крыльях, он, как теперь видно, беспокоился не о моей механике – а ведь именно я находился тогда в ужасающей опасности и именно по его, почти что преступной, вине.

При виде черного пришельца бегунья тихонько вздрогнула, словно сбрасывая с себя оцепенение, и снова потянулась рукой к ткани топика, скрывавшей за собой нечто висевшее на цепочке. Доставать это она не стала, да и коснулась-то, скорее, неосознанно, привычно, как иные касаются ликровых заводей, только чтобы лишний раз почистить ликру, получив таким образом ощущение поддержки.

Котик подошел к Эйдераанн, заурчал громче и потерся о механику ее ног, явно выпрашивая ежедневное лакомство. Она тепло ему улыбнулась и, потянувшись, чтобы приласкать, сказала в продолжение своих мыслей:

– Ты прав, Пирожок, нужно уже решаться.

С этими словами она добралась до противоположной от меня полки со столь же непонятными инструментами, что и та, где обосновался я. Подгоняемая нетерпеливым мявканьем Пирожка, Эйдераанн сперва достала ему хрустящий кусочек из специального герметичного контейнера, а затем что-то еще, для себя, из другого – закрывавшегося на два ключа, один из которых висел у нее на специальной шейной цепочке. И что-то мне подсказывало, что это не хрустящая печенюшка.

Затем девушка снова опустилась в кресло, выдохнула, подождала немного чего-то и вдруг резко и сильно ударила зажатой в кулаке колбочкой по колену. Стекло треснуло, и оттуда внутрь механического сустава устремились сотни маленьких механизмов. Эйдераанн откинулась на спинку, закрепила ноги на подставках и снова застыла, холодно глядя в безмолвный потолок. Ни от страха, ни от неизвестности она не заплакала, и дрожь тоже не вернулась к ней. Хотя я точно знал, что она чего-то ждала, и то, чего она ждала, отливало первобытным ужасом.

Прошло два часа, и явились тренер, главный механик, помощник механика, второй механик и просочившийся по стеночке Дейран. Тренер – высокий, широкоплечий мужчина, походивший на карикатурного физкультурника – весело приветствовал ее и прочел небольшое напутствие к сегодняшним, начинавшимся несмотря на отвратительную погоду, отборочным забегам. В расположении духа все находились довольно приподнятом.

Эйдераанн, само собой, ничего никому не сказала.

Как я понял из разговоров, сегодня проходили не слишком сложные для такой опытной спортсменки, как Эйдераанн, но тем не менее важные отборочные забеги, где девушке, согласно еще прошлогодним правилам, даже не требовалось участвовать, но из-за того, что город больше не расширялся, а значит, не расширялся и стадион, чего никак нельзя было сказать об остальном мире, правила допуска пришлось изменить и помножить на ноль все прошлые привилегии: все зарабатывали право участвовать в этом кубке заново.

Ближе к рассвету пришла какая-то комиссия, Эйдераанн заняла свое место на кресле, ее ноги послушно щелкнули, открываясь, комиссия осмотрела внутренние механизмы, на внешние пластины ног, как только те сомкнулись снова, торжественно наклеила какую-то специальную бирочку и ушла.

На этом все механики, считая Дейрана, покинули помещение. Тренер накинул своей подопечной на плечи какой-то специальный теплый, нужный для того, чтобы дойти от пита до беговой дорожки, халат и проводил ее туда, подбодрив.

Идти оказалось недолго – вторая, широкая, поднимавшаяся вверх дверь открывалась прямо на поле, но мне с моими короткими лапками оставалось только на нее посмотреть.

В одиночестве я, осторожно вытянув шею, огляделся вокруг, думая о своем следующем шаге. Внимательный мой взор в первую очередь выцепил через открытую в небольшую кухоньку дверь чайно-кофейную машину. Основное помещение, чем-то похожее на гараж (если бы в гараже начал вдруг принимать дантист), было снабжено еще тремя выходами: в коридор, в раздевалку Эйдераанн и уже упомянутым, ведущим прямо к беговой дорожке. Закончив с осмотром, я задумался о том, куда делся молодой котик, то ли опасаясь его следующего нападения с похищением, то ли размышляя на тему своего недавнего сна.

В этот момент вернулся Дейран, молча снял меня с полки и положил себе на плечо – настолько умелым и настолько небрежным движением, что я счел за оскорбление и само это действие, и то, что мне не представилось возможности о своей ущемленной гордости сообщить. Обе обиды я, разумеется, мысленно записал на особый счет.

В пару шагов мы выбрались наружу. Как раз заканчивались приветственные мероприятия, посвященные началу отборочных соревнований, и здешний главный (я понятия не имел, как он назывался) произносил никого не интересующую, совершенно одинаковую для всех подобных мероприятий речь, отдавая каждой участнице знак торжественного приветствия.

Зрителей собралось не много, и все они сгрудились в одном секторе, видимо, друг об друга греясь. Туда же выехал передвижной ларек с горячими напитками.

Дейран и тренер смотрели на большое, поблескивающее от налетевшего жидковатого снега табло, где демонстрировался состав первого забега. В нем как раз участвовала Эйдераанн. Создавалось стойкое впечатление, что все идет своим чередом и спортсменка свою непонятную травму, по крайней мере, до сих пор, ничем не выдала. Наверное, все обошлось.

Молодые бегуньи с еще совсем детскими лицами поглядывали на Эйдераанн восхищенно, явно гордясь уже одним только жребием, сведшим их на общей беговой дорожке. Каждая из участниц заняла свое место на старте, распорядитель дал свисток, и забег завершился убедительной победой нашей девочки.

Она же на это совершенно никак не прореагировала, за исключением, видимо, принятого в этой среде дежурного поздравления двух ближайших соперниц, и сразу отправилась в пит, ждать следующего тура. Всего бежать предстояло четыре раза, и между первым и вторым забегом имелся приличный запас. Чтобы его скоротать, участницы команды Эйдераанн выпили по стакану отвратительной коричневой жидкости, отчего мое чувство прекрасного внутренне содрогнулось (меньше, чем раньше, и это заставило меня подумать, признать, что я начал терять чувствительность).

Но дальше все пошло быстрее: забеги начинались и заканчивались, неопытные спортсменки одна за другой выбывали из отборочных туров, и все вместе создавало, скорее, впечатление рутины, чем хваленого спортивного азарта. Я не увидел никаких слез неудачи или восторгов победы – разве что у одной совсем юной девушки-великанши, ростом чуть ли не в полтора Дейрана. Для нее эти соревнования оказались первыми, но она успешно добралась до финала (если честно, даже я порадовался этому успеху). В остальном же – все как у Эйдераанн: сосредоточенность, фокусировка на собственном теле, рывок, результат.

– А все это не так плохо, как я думал, – поделился я чувствами с хозяином, когда Эйдераанн вышла на дорожку в последний, финальный раз. Настроение у меня, нужно сказать, к этому моменту установилось приподнятое.