У Алины были ключи от моей квартиры, мы тогда крепко поссорились и я, по «старой традиции», снял в первом же кабаке симпатичную телку. Даже имя ее не спросил — настолько все равно было, кого отжарить. И как раз в тот вечер Алина пришла мириться и сообщить новость о том, что мы станем родителями.

Все, что я помню потом — как нашел ее у подножия лестницы, и белоснежную бороду доктора, который сообщил новость о том, что моя девушка потеряла ребенка. Только потом я узнал, что вместе с ребенком Алине удалили и матку, потому что из-за полученных травм врачам пришлось выбирать — либо наблюдать, как она истечет кровью, либо удалить все к хуям, но спасти Алине жизнь.

И о чем я только думал, когда предложил ей снова сойтись?

Типа, она простит и забудет? А я сам бы простил? Да хер там плавал.

— Алина… — Хочу сказать, что тот поступок — единственный в моей жизни, за который я себя ненавижу, но слова упрямо не складываются в нужную форму. — Мне жаль, что у нас с тобой ничего не получилось. Прости.

Поворачиваюсь и иду до двери на непослушных как вата ногах. Куда мне за руль в таком состоянии? Чего вообще как баба расклеился?

— И это все?! — Алина догоняет меня уже за порогом, выбегает вперед.

На ней все тот же тонкий халат, только теперь он весь покрыт мокрыми пятнами и распахнут «настежь. Я смотрю на знакомую родинку над левым соском и пытаюсь выскрести из себя хотя бы какие-то чувства. Две недели назад мы планировали, как проведем зимние каникулы — куда поедем, сколько раз в день будем заниматься сексом, какие фильмы посмотрим, сколько раз голышом искупаемся в снятом на целый день бассейне. А сейчас я смотр на нее и не понимаю, почему во мне ничего не ёкает.

Пока она ждет ответа, запахиваю и туг перевязываю ее халат и пытаюсь развернуть обратно к двери, но Алина, если во что-то уперлась, никогда не сходит с намеченного пути.

— Я ни с кем не трахалась, Шутов! Напилась, да, но из-за тебя! Ты хотя бы видел, сколько раз я тебе звонила? Сколько сообщений написала?! Знаешь, сколько ты прислал в ответ? Ноль! Ноль, Шутов!

— Я предупреждал, что меня лучше на какое-то время оставить в покое.

Я так заебался от этой жизни, что даже собственный голос звучит механически, словно в тайне от меня самого, мое тело заменили искусственным клоном. Последняя, зафиксированная в памяти эмоция была в тот момент, когда я достал из кармана того уёбка пустую пачку от презервативов.

— О да! — Алина размахивает руками, но даже это бесячье проявление эмоций меня абсолютно не трогает. — Тебе же всегда хуже всех! Ты всегда сразу убегаешь, потому что тебе больнее, тебе страшно, ты просто бедный маленький мальчик, которому нужно посидеть в безопасной норке и зализать раны. Хотя нет, раны тебе зализывают другие телки!

— Алина, здесь холодно. Вернись в квартиру. Разговаривать нам с тобой уже не о чем.

Я все-таки отодвигаю ее с пути и пробираюсь до лифта, хотя Алина всеми силами пытается меня остановить — сначала просто хватает за руки, потом цепляется за плечи и виснет, изображая камень на моей шее. Я разжимаю хватку под аккомпанемент ее визга. Странно, что до сих пор никто из соседей не высунул нос проверить, кого ту режут в еще приличное время суток.

Когда снова от нее избавляюсь, Алина падает на колени, хотя я скорее это просто чувствую, потому что запрещаю себе поворачиваться назад. И так слишком долго оглядывался, пытаясь достать из прошлого хотя бы что-то, что могло бы спасти наши чувства. А оказалось, что все это время я спасал только чувство собственное чувство вины. Эгоистично думал, что если сделаю Алину счастливой, то заткну голос совести и кровавые младенцы перестанут навещать меня в ночных кошмарах. Хуй там.

— Не уходи… — еле слышно, глотая слезы, шепчет мне вслед Алина. — Умоляю, Дим… Не оставляй меня одну.

— Все кончено. — Я и рад бы выдавить из себя хоть каплю чувств, но внутри все давным-давно высохло и превратилось в мертвую пустошь, где нечего жрать даже неприхотливым стервятникам.

— Дима, пожалуйста…! Я не знаю, как без тебя жить! Я не умею!

— Ты прекрасно жила без меня полтора года, Алина. Прости, что снова пытался. Это была очень хуевая идея.

— Я все исправлю, клянусь!

Боль в ее голосе заставляет меня пару раз нервно нажать на кнопку лифта, хотя от этого кабинка вряд ли станет ехать быстрее.

— Я завяжу, обещаю! Завтра поедем в центр реабилитации, хочешь? Я буду все делать, Дима! Только, пожалуйста… не бросай меня… снова…

Ее голос становится все тише, а конец фразы тонет в шорохе дверей лифта, которые смыкаются за моей спиной.

Я отгоняю машину до ближайшего супермаркета, и оставляю ее сам, пока ноги несут мое полудохлое тело в неизвестном направлении. Перед глазами мелькают люди и Санта-Клаусы всех мастей, пару раз на моем пути возникают симпатичные мордашки, но я просто обхожу их по широкой дуге, как чумной. Пару раз на автомате достаю телефон, чтобы сбросить звонок от Алины, но на экране всегда пусто — ни входящих, ни сообщений. Проверяю, не заблокирован ли ее номер, а когда оказывается, что нет — блокирую.

В себя прихожу на какой-то скамейке, на которой сижу уже так долго, что зад отмерз до немоты. В одной руке — стаканчик с чайным пакетиком, в другой — сигарета. Она истлела так сильно что меня привел в чувство обжегший пальцы огонек.

— Черт. — Отбрасываю ее щелчком, бросаю взгляд на часы — уже почти два часа ночи. — Блять.

Набираю Валерию, но она отвечает не сразу — где-то после шестого гудка, и когда отвечает, то разговаривает со мной сонным ворчливым голосом.

— Звонишь мне в третьем часу ночи, чтобы сказать, что хочешь в подарок часы?

Я невольно улыбаюсь. Кто угодно в этом мире после такого звонка мог бы сказать все на свете, но такое могла выдать только Валерия.

— Прости, что не предупредил насчет смены планов.

— Да я никуда и не собиралась, — зевает она и я слышу на заднем фоне уютный шелест одеяла.

Воображаю, как она, морща нос, заворачивается в одеяло до самого носа, и кончик книги, торчащий у нее из-под подушки. Чашку с кофе на прикроватной тумбочке, истлевшую до самого основания палочку благовоний с запахом белого шалфея.

— То платье очень тебе шло, — вспоминаю ее в тонком шелке, который почему-то делал ее максимально обнаженной, не открывая при этом ничего непристойного.

— Это была ночнушка, Данте, — она вздыхает.

— Ты сейчас в ней?

— Что тебе нужно, а? — Она так смешно раздражается, что кажется — вот-вот чихнет от распирающей вредности. — Ты там пьяный что ли?

— Ага, в хламину надрался чаем за три копейки.

— Ты где? — моментально настораживается она. — У тебя все в порядке?

— Так ты в той пижаме, Ван дер Виндт? — Не хочу отвечать на вопросы, которые вернут меня в ту реальность, где не пахнет ее дурацкими ритуалами с аромапалочками и чайными церемониями. — Что читала перед сном? Нет, дай угадаю. Сопливую книженцию о том, что все мужики — козлы?

— Ты меряешь меня стереотипами, Шутов, а я — не все.

«Я знаю, Лори».

— Ты где? Я приеду. Не смей садиться за руль, Шутов.

— Я в порядке. Честное слово — не выпил ни капли.

— Поклянись, — требует она.

— Перекрестился только что, — смотрю на свои сжимающие стаканчик пальцы.

— Я знаю, что ты врешь, — вздыхает она, но, судя по звукам, снова забирается под одеяло.

— Почему?

— Ты всегда ездишь так, чтобы церковь объезжать десятой дорогой. Боишься, что все вскроется, когда из тебя бесы полезут.

Я ржу. Громко и от души на весь пустынный парк. Разбуженное воронье покрывает меня отборным карканьем, с ветки на голову падает шапка снега, так что я только сейчас понимаю, что он шел весь вечер, и я успел превратиться в снеговика. Встаю, отряхиваюсь, разминаю окоченевшие ноги. Прикидываю, в какую сторону идти, чтобы вернуться в цивилизацию и отыскать свою тачку.

— Поехали со мной в Венецию, Лори? — предлагаю я.

— Ты точно не пил? — Она зевает, абсолютно равнодушная к моему предложению. — Какая Венеция? У меня столько работы, что даже думать об этом страшно.