— Это долларовый кинотеатр, в котором показывают фильмы, вышедшие в прокат несколько месяцев назад, и, честно говоря, он уже должен быть не у дел. Ни один из злов не находится в приличном состоянии, поэтому туда никто не ходит.

Я понимаю, что он имеет в виду, когда мы входим в зал, а в левом верхнем углу экрана зияет дыра. В центре справа на экране тоже гигантское пятно. Как это произошло, я понятия не имею, но я не впечатлена. Впрочем, меня это тоже не особенно волнует, хотя я забавляюсь и недоумеваю, зачем Николайо привел меня сюда. Конечно, он мог бы найти другое место, где нет людей.

Мы садимся в центре ряда для инвалидов. В обычной ситуации я бы более щепетильно отнеслась к использованию места, предназначенного для людей с ограниченными возможностями, но это место — город-призрак. Здесь даже работает всего один сотрудник.

— Мы в правильном кинотеатре? — спрашиваю я, глядя на экран, где Эмма Уотсон смотрит в ручное зеркало на Чудовище.

Учитывая то, что я знаю о сказке, похоже, что фильм готов как минимум на две трети.

— Ага. Это тот самый.

— Хочешь попасть на более поздний показ?

— Нет. А ты?

Я хмурюсь от веселья в его голосе, но качаю головой и молчу, пока мы молча смотрим последние двадцать или около того минут фильма. Через пять минут он делает специальный зевок, потягивается и проводит рукой по спине, отчего я закатываю глаза.

— Мне не стоило говорить тебе, что это мое первое свидание. А теперь ты делаешь все большие шаги, — говорю я, прислоняясь головой к его крепкому бицепсу и жестом указывая на гигантскую дыру в ковре кинотеатра, которая должна представлять какую-то опасность. Определенно, судебный иск ждет своего часа.

Он по-мальчишески ухмыляется, и его лицо мгновенно превращается из лица Николайо Андретти, убийцы, которого знают самые темные люди в этом мире, в Николайо Андретти, парня, который не осуждает меня и говорит глупые, нелепые вещи, чтобы рассмешить мою младшую сестру.

— Черт, надо было потратиться на попкорн, — говорит он, с насмешливым разочарованием глядя на наши запасы конфет в коробках.

Я пытаюсь подавить глупую улыбку, но не могу, потому что именно я указала на зеленоватый оттенок попкорна. Боже правый, это место нужно закрыть, но, блин, оно быстро становится одним из моих любимых мест.

— Думаю, мне придется снять два или три балла за это.

— Думаю, я могу жить с 98 %.

— По шкале от одного до пяти.

— О.

— Поцелуешь меня для поднятия баллов? — Я говорю, ухмыляясь чужому ощущению флирта ради удовольствия.

Без программы, включающей мужчин, с которыми у меня нет никакого желания быть вместе.

— Зависит от того, что это такое.

— Ты всегда был таким извращенцем?

— С тех пор, как я стал двузначным.

— Знаешь, я представляю себе десятилетнего Николайо, который пытается заглянуть под юбку дамам.

Он закатывает глаза, но улыбка не сходит с его лица.

— Заткнись, поцелуй и сделай это лучше.

С удовольствием.

Я наклоняюсь вперед, мое дыхание сбивается, когда я двигаю своим телом в его сторону. Он удивляет меня, протягивая руку через меня и берясь за мою талию, поднимая и поворачивая мое тело так, что я оказываюсь на нем. Прижимаясь к нему все сильнее, пока он не застонал, я наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать его, мои губы почти касаются его губ.

И тут в кинотеатр входит служащий, который обходит ряды в зале, хотя мы с Николайо здесь явно единственные. Я подавляю смех, когда смущенный подросток властно проходит мимо нас, не в силах избежать этого, учитывая наше место в ряду для инвалидов.

Уткнувшись лицом в шею Николайо, я жду, пока бедный ребенок уйдет, прежде чем позволить смеху вырваться за пределы моих губ.

Николайо смотрит на меня со смехом.

— Ты улыбаешься, а мне даже не пришлось с тобой танцевать.

И тут я понимаю, что не улыбалась и не смеялась так сильно уже… ну, никогда. У меня никогда не было возможности побыть ребенком. Меня бросили, а когда родители вернулись, меня заставили торговать наркотиками. А потом появилась Мина, и я научилась быть и сестрой, и матерью одновременно, и с тех пор не перестаю.

Но сейчас я чувствую себя на свой возраст. Я чувствую себя молодой и свободной, как будто возможности жизни безграничны, хотя я просто сижу в кресле в дешевом долларовом кинотеатре и почти не смотрю фильм, который идет на экране.

Черт возьми, я даже почти забываю, о чем идет речь, пока через несколько минут не загораются финальные титры и не начинает звучать песня "Красавица и чудовище". Я встаю, чтобы уйти, разочарованная тем, что мое пребывание в темноте с Николайо закончилось.

Но когда я направляюсь к выходу, Николайо хватает меня за руку и притягивает к себе.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, когда он начинает вести мое тело, покачивая его.

— Мы танцуем, Минка. Давай.

И я танцую, самая счастливая за последнее время, раскачиваясь под звуки Джона Ледженда и Арианы Гранде, а Николайо притягивает меня к себе и окунает в свои объятия, как опытный профессионал.

Я благодарна Николайо за то, что он не свернул в сторону убежища. Я беспокоилась, что это свидание закончится так скоро, но мне следовало бы знать. Подозреваю, что Николайо всегда будет превосходить мои ожидания.

Мои щеки раскраснелись, а мысли автоматически переключились на секс. Мне нужен его поцелуй, а не легкое прикосновение губ друг к другу перед тем, как он бросит меня без единого слова, хотя, черт возьми, в данный момент я бы и на это согласилась.

— О чем ты думаешь? — спрашивает он.

— О твоих губах на моих. Мои руки скользят вниз по твоим брюкам, обхватывая твой голый член. Твои пальцы на моей груди, щиплющие, дразнящие, дергающие мои затвердевшие соски, — честно отвечаю я.

Возможно, слишком честно, но что ж.

— Черт, — стонет он, останавливая машину, и на краткий миг я вздрагиваю от возбуждения, думая, что он собирается дать мне именно то, чего я хочу, но он этого не делает.

Вместо этого он отстегивает мой ремень безопасности, выходит из машины и открывает для меня дверь. Я хватаю его за руку и принимаю его помощь, когда он поднимает меня на капот машины. Передо мной — река Гудзон во всей ее вонючей красе.

Он ухмыляется, глядя на мой сморщенный нос, и говорит:

— В этом городе живет почти девять миллионов человек, и весь их мусор переправляют через реку, чтобы сжечь. Ветер все равно улавливает запах и переносит его обратно через реку, отсюда и вонь.

— Чудесно. — Я пошутила: — Итак, ты отвел меня на последние двадцать минут фильма в месте, которое больше угрожает безопасности, чем является кинотеатром, а теперь еще и вонючая река напротив мусорных отходов девяти миллионов человек. Это та часть ночи, когда ты разрубишь мое тело на части и бросишь куски в воду? — Я прислоняюсь к нему, когда он садится рядом со мной на капот своей машины. — Николайо Андретти, ты просто очарователен. Делай с моими конечностями что хочешь, но обещаешь ли ты сохранить в целости мою задницу? Она мне очень нравится.

— Смейся, но это мое любимое место во всем городе.

— Почему?

— Мы живем в городе с девятью миллионами других людей. Девять миллионов. И это не считая хреновой тонны туристов, которых Нью-Йорк также собирает. Иногда мне просто нужен перерыв. Чтобы напомнить себе, что я свободен. Что я не привязан к этому городу так, как мне иногда кажется. И здесь я один. Я сам себе хозяин. Я могу думать своими собственными мыслями, не замутненными множеством других людей.

— Тебе никогда не надоедало быть одному? Ты ведь жил один в том доме.

— Ну да, но это совсем другое дело.

— Как это?

— Там я в ловушке, а здесь меня нет. Я не уверен, что это можно объяснить по-другому.

— Мне здесь нравится, — решаю я.

— Даже если здесь воняет?

— Особенно потому, что воняет.

— Без вранья?