Я ставлю коробки на пол у открытой двери.

— Хочешь экскурсию по дому? — спрашиваю я, потому что не хочу, чтобы она потом бродила там, где ей не место.

Когда она кивает, я веду ее по дому, указывая на несколько свободных спален, свою комнату, кабинет, библиотеку, спортзал, театр, гостиную и комнату охраны, которая пуста, так как я уже отправил всех домой на сегодня.

Судя по ее реакции, когда я предложил нанять для нее личную охрану, я решил, что будет безопаснее не рисковать и не пугать ее. Когда я веду ее в сторону кухни, то слышу громкий стон, доносящийся с лестничной площадки.

Той, что ведет в подвал.

В подвал, где я незаконно держу в плену парня, который стрелял в нас.

Надеюсь, она этого не слышала.

— Что это было? — спрашивает она.

Чертов ад.

— Ничего, — небрежно отвечаю я, надеясь, что моя пленница перестанет вести себя как маленькая сучка.

— Это не звучало как ничего.

— Не надо, — говорю я, но она уже направляется к лестнице.

И честно говоря, кроме этого полусерьезного "не надо", я не пытаюсь ее остановить. Потому что, в конце концов, она сама догадается, когда увидит, что я приношу ему еду и воду. Будет утомительно прятать его от нее на протяжении всего ее пребывания здесь.

К тому же, возможно, она поможет мне время от времени менять ему ведро для мочи.

Но, скорее всего, нет.

Я смотрю на нее и закатываю глаза от того, как она ходит. Она держит подбородок, спина прямая и чопорная, ходит так, будто она королева гребаной Англии или еще какая-нибудь хрень. Не знаю, где она этому научилась, но это противоречит тому, что она рассказывала мне о своем воспитании.

Ее "бедности", как она это называла.

Когда мы поворачиваем за угол, где я держу Джекса, я изучаю ее, ожидая увидеть ее реакцию, зная, что по ее реакции я узнаю о ней много нового. И, черт возьми, если мне не любопытно узнать о ней больше.

И в последнюю секунду я заставляю себя отвернуться.

Потому что, черт возьми, что это за мысли?

Она здесь не для того, чтобы я узнал о ней больше, как будто мы на гребаном шоу знакомств или что-то в этом роде. Она здесь потому, что угрожала вызвать на меня полицию, а я не настолько дерьмовый человек, чтобы убивать невинных гражданских только для того, чтобы заставить их замолчать.

Вот и все.

С ее губ срывается вздох, и я вижу через периферию, как она останавливается рядом со мной.

— Почему он здесь? — спрашивает она, ее голос спокоен и ничуть не взволнован.

Честно говоря, это застает меня врасплох, потому что такая реакция гораздо спокойнее, чем я ожидал.

У этой девчонки есть смелость. Любая другая девушка, я могу гарантировать, начала бы кричать. Может быть, даже плакать. Потому что лицо Джекса — это гребаное месиво, покрытое засохшей кровью и уродливыми зелено-фиолетовыми синяками.

Оба пулевых ранения были чистыми, сквозными, так что я зашил его, и это почти все, что он получил от меня с тех пор.

Он даже не принимал душ.

В свое оправдание я время от времени брызгаю ему на кожу немного бриза для лица, когда вонь становится слишком сильной.

Как новенький.

Я поворачиваюсь к ней.

— Ты не сердишься? Не испытываешь отвращения?

Она пожимает плечами.

— Он стрелял в меня.

— Справедливо, — говорю я, но в голове у меня все перевернулось.

Потому что эта девчонка — крутая.

— Он здесь, потому что у меня к нему еще есть вопросы, — продолжаю я, отвечая на ее предыдущий вопрос. Я бью его по ногам, не обращая внимания на его хныканье, которое звучит громко, несмотря на заклеенный рот. — Джекс — лжец. — Я поворачиваюсь к нему и смотрю ему в глаза. — Правда?

Он что-то неразборчиво бормочет сквозь ленту, и я отрываю ее от его рта, не обращая внимания на его крики, когда лента отрывается от его кожи. Он, должно быть, самый большой ребенок, которого я когда-либо встречал. Стоит мне только сделать шаг в его сторону, как он тут же вскрикивает. Мне почти обидно, что он решил убить меня.

Я видел, как бывшие подружки сидят на бразильской эпиляции со знойными улыбками и сонными глазами на лице.

И вообще, девушка рядом со мной выглядит так, будто она способна вынести боль как чемпион.

При этой мысли та часть меня, которая давно не трахалась, задается вопросом, насколько грубый секс она любит.

— Я не лжец, — простонал Джекс, привлекая мое внимание к себе.

Я поворачиваюсь к Минке.

— Он сказал мне, что у него нет партнера. Он утверждает, что работает только один. — Я возвращаю свое внимание к Джексу и говорю: — Но Минка сказала мне, что кто-то следит за ней. И кому я должен верить? Тебе, киллеру с плохим рейтингом, подражателю, или Минке? — Я понижаю голос до фальшивого шепота: — Дам тебе подсказку — я больше склонен верить ей.

Мой голос возвращается к нормальной громкости, и когда я поворачиваюсь к Минке, чтобы спросить, не хочет ли она попробовать допросить его, я вижу в ее глазах нечто такое, что приводит меня в замешательство.

Я вижу чувство вины.

Не самая быстрая лошадь

может поймать слово, сказанное

в гневе.

Китайская пословица

МИНКА РЕЙНОЛЬДС

— Ты мне солгала, — говорит Ник, отворачиваясь от жалкой оболочки человека, привязанного к полу рядом с ним.

— О чем ты говоришь? — Я убедительно смеюсь, как будто считаю его слова нелепыми.

Но внутри я ошеломлена, я в бешенстве.

Я знаю, что он умный. Я знала это с того момента, как увидела его. Это было видно сразу. Что бы он ни говорил или делал, из его глаз и манер просачивается чистый интеллект.

Но все же…

Как он меня вычислил?

Я здесь меньше получаса, а мое выступление уже закончилось.

— Ты мне солгала, — повторяет он, его и без того черствые глаза темнеют, а в голосе звучит что-то сродни неверию.

Может, он даже впечатлен.

Как будто тот факт, что я была достаточно смелой, чтобы попытаться обмануть его, и смогла сделать это, пусть даже на короткое время, — самая восхитительная вещь в мире.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — отрицаю я, мысленно прикидывая, как повернуть все в свою пользу.

За годы жизни я побывала во многих неприятных ситуациях, но никогда не была бездомной. Мне повезло, что в Уилтоне у меня была полная стипендия, которая оплачивала обучение, а также проживание и питание, но теперь мне придется вернуться в реальный мир.

Где меня могут вышвырнуть на улицу, и никому, кроме Мины, не будет до этого дела.

И уж тем более безразличному мужчине передо мной.

Он делает шаг вперед, и я замираю на мгновение, наслаждаясь нашей близостью, прежде чем инстинктивно делаю шаг назад, прекрасно понимая, что мне следовало сделать это в первую очередь. Из-за его спины за нами наблюдает Джекс, который все еще прерывисто хнычет.

— Я не причиню тебе вреда, — говорит он. — Я впечатлен. И мне любопытно. — Он делает паузу и открывает рот, чтобы что-то сказать, но когда раздается звонок в дверь, его открытый рот превращается в хмурый. Его глаза вспыхивают от раздражения, предположительно из-за прерывания разговора, но, надеюсь, не из-за меня. — Это, наверное, курьер с продуктами. Мы поговорим позже, — говорит он и направляется к лестнице, не прощаясь и не приглашая следовать за ним.

Я все равно следую за ним, не желая оставаться здесь с Джексом наедине. В подвале отвратительно пахнет. Как будто кто-то спустил в канализацию несколько десятков бутылок освежителя и думал, что это избавит от вони.

Но это не так.

Я иду за Ником и следую с ним в фойе, потому что было бы странно оставаться одной в комнате в его доме. Хотя я должна привыкнуть к этому, если собираюсь остаться здесь на столько, сколько потребуется, чтобы встать на ноги.

Как только мы доходим до двери, Ник нажимает кнопку на панели рядом с ней, и на экране появляется человек снаружи. Его голова опущена, а поскольку ракурс съемки — сверху, мы не видим ни одной части его лица, кроме бейсболки с логотипом продуктового магазина. Его мускулистые руки держат большой пакет, а в нем — несколько пакетов, наполненных продуктами.