Представитель закона долго пялился на предложенный документ, потом все-таки среагировал:

— Вы что, издеваетесь?!

— Ой! — Она пришла в себя и, выудив из сумки книжечку с правами и техпаспортом, протянула уже раздраженному гаишнику.

Тот принялся их детально изучать, то и дело подозрительно косясь на странную автомобилистку.

— Непорядок, — наконец изрек он.

— Точно, — горячо согласилась Варвара.

Лейтенант снова опешил и произнес уже менее уверенно:

— Нарушение…

— Вот и я думаю. — Она закрыла глаза, пытаясь остановить карусель повторяющихся воспоминаний. — Если бы вам сказали, что кого-то похитили?

— Чего?! — лейтенант Сапожков потерял интерес к документам и в упор уставился на нее. — Кого похитили?

— Неважно. — Она нетерпеливо мотнула головой. — Похитили, и все.

— Гражданка Кузнецова! — прорычал гаишник, призывая ее к порядку. — Я вас сейчас пошлю на медицинское освидетельствование!

— Я не беременна и не колюсь, — по инерции Варвара повторила Маняшину фразу.

— Верится с трудом! — с вызовом ответил Сапожков. — Особенно насчет второго.

— Ну подождите, пожалуйста. Не сердитесь, — она взглянула на него умоляюще. — Если бы вам сказали, что человека похитили, вы бы что…

— Как это похитили? — совсем разволновался лейтенант.

— Вот! — победоносно улыбнулась ему Варвара. — Вот именно. Это нормальный вопрос. Вы сначала уточните, как это похитили, вы же не станете спокойно рассуждать…

Гаишник протянул ей документы:

— Уезжайте отсюда.

— Нет, вы поймите, я же ей ничего не рассказывала. Она должна была спросить или удивиться хотя бы. Но что-нибудь сделать, не так ли?

— Убирайтесь! — вне себя от злого непонимания заорал ей в лицо Сапожков. — Вон! Черт-те что в стране творится, раз уже и таким права выдают! Чтобы духу вашего больше на Тверской не было!

— Но… — Она хотела было извиниться.

— Вон, я сказал!

Трагедии, в том числе и личные, каждый переживает по-своему. Варваре нужно было думать о чем-то другом. О чем угодно, только не об Иване и не о его молоденькой Оле. Пусть это будут мысли о страшной опасности, которая нависла над ней, над Иваном и над Катериной. Придя домой, Варвара долго бродила по комнате, то и дело бралась за телефонную трубку, потом снова швыряла ее на аппарат.

В ней происходила борьба: как подруга она обязана была позвонить, да нет, не позвонить, а даже поехать к Катерине и поговорить с ней начистоту. В конце концов Катерина, может быть, и не причастна к похищениям в Клубе. Просто знает о них, и все. Нужно объяснить ей, как опасно это знание, вместе придумать, как вытянуть Катерину из этой неприятной ситуации, в общем, быть преданной подругой до конца. С другой стороны, Варвара не решалась даже позвонить Катерине, потому что разговор с ней мог навредить Ивану. Иван, конечно, не самый лучший человек на земле, в этом она только что убедилась.

«Но он отец моей дочери, и я за него в ответе». — Эта спасительная мысль придала ей уверенности. Впрочем, она тут же усмехнулась:

«Вот и я докатилась до подобной формулировки. Еще утром он был для меня любовником, а сейчас «отец моей дочери». То есть все кончено? Только ответственность перед дочерью, желание сохранить ей отца в целости и сохранности? А зачем? Может, потом мне хоть спасибо скажут…»

Маняша, разумеется, даже не догадывалась о душевных терзаниях матери. Она и не знала, что теперь спасение Ивана перешло в иную фазу. Свой крестовый поход на «Клуб разбитых сердец» Варвара продолжала под лозунгом «Ради детей».

А дети тем временем заседали в Маняшиной комнате. Не все дети принадлежали Варваре (их было слишком много) — честная компания в полном составе: шестеро человек. Сашку они выгнали, закрыли дверь и что-то там обсуждали вполголоса. Вообще последнее время дети вели себя крайне странно: словно боялись чего-то. Исчезла проблема несвоевременного возвращения с гулянок: теперь дочь вообще за порог не выставишь, сидит дома тише воды, ниже травы, в школу ходит только в сопровождении Лехи и Абрамова, будто бы одного телохранителя ей кажется недостаточно. Неужели этот хулиган Сохов нагнал на всех них такую панику? И истинна ли та причина их недавней драки, которую представила Маняша? Может быть, дело в другом? Может быть, над дочкой нависла серьезная опасность, а мать ни сном ни духом?

Варвара схватилась за голову, плюхнулась на диван и закрыла глаза. Сколько же проблем!

«Так, нужно решить их по порядку. Разберусь с Клубом, поговорю с Катериной, потом с Иваном и тогда возьмусь за Маняшу. Ее ситуация, что бы там ни было, пока стабильна. Дочь, похоже, в самом деле не беременна и не колется. А это самое главное в ее годы. Все остальное может потерпеть».

С Иваном она решила поступить так: она раскроет ему все, что сама знает о Клубе, а дальше его дело. В конце концов, свои проблемы пусть сам и утрясает. Пусть поговорит с Шурой, предложит ей материальную помощь, или чего она там желает — половину бизнеса, пусть отдаст ей эту половину. За свободу тоже нужно платить. Особенно за свободу в личной жизни.

С Катькой она поговорит уже после того, как введет Ивана в курс дела.

Варвара встала. Усталость она почувствовала такую, словно не на машине ехала от магазина на Тверской, а бежала бегом, причем на спринтерской скорости. Очень хотелось лечь и по возможности заснуть. Но этого как раз она сделать и не могла — пора было собираться и топать на родительское сборище в лицей. Она ненавидела это мероприятие. Вообще-то Маняшу ругали не часто, больше все-таки хвалили за успеваемость и вполне сносное поведение, но все равно сидеть и переливать из пустого в порожнее… Что она, не знает о том, какие успехи у собственной дочери? Ну, расскажут ей сегодня, что дочь подралась с Соховым, укажут на ту самую неприятную ночь, проведенную Манящей в КПЗ… Ничего нового. Однако идти нужно, иначе классная руководительница сочтет ее плохой родительницей.

— Сашка, — по пути Варвара заглянула к нему в комнату, — какие претензии к тебе у директора?

Сын откинул джойстик в сторону и задумчиво уставился на мать:

— Да много… Ты о каких говоришь, которые на прошлой неделе были или на этой?

— Ну как тебе не стыдно! Неужели нельзя быть хоть чуточку сдержаннее. Ведь дома — ты вполне нормальный человек.

— А знаешь, в чем коренное отличие теории Лысенко от этого… в общем, от теории генетиков?

Варвара оторопела:

— А кто такой Лысенко?

— Это такой ботаник, который жил при Сталине, — пояснил сын, — гад и фискал, но, в общем, не важно.

— Так в чем отличие и, главное, как ты собираешься притянуть это отличие к своему безобразному поведению в школе?

— Лысенко считал, что организм изменяется под воздействием окружающей среды. Вот хоть он плохой человек, но я с ним согласен. Наш лицей меняет меня до неузнаваемости, потому что все их правила — дурацкие… А директор со мной в корне не согласен.

— Если ты у нас такой эрудит, наверное, знаешь, что правы оказались генетики, — проворчала Варвара. — Чем ты очередной раз доконал директора?

— Я устроил дискуссию о том, что среда лицея изменяет меня к худшему.

— А что было до дискуссии? — Она прекрасно знала собственного сына. Да и директора лицея — милого бородатого дядьку — уже знала довольно хорошо, он из-за дискуссии родителей не вызывал.

— Ай, сущий пустяк. Мы с Полишкиным поспорили, что я доплюну до утки в биологическом кабинете. Ну, я сижу на третьей парте, а утка над доской. Я же не виноват, что между мной и уткой неожиданно возникла Любовь Павловна. Она стояла у окна.

— Значит, по сути дела, ты плюнул в учительницу биологии? — У нее упало сердце. Директор опять скорчит горестную гримасу, начнет сетовать на недостаток мужского воспитания в семье, примется совать ей всяческие брошюры по педагогике. А окончится все тем, что ей придется тащиться на поклон к этой пострадавшей биологичке, дарить ее любимые духи «Мадам де Бурбон», чтобы сердце учительницы хоть немного оттаяло.