— Иногда и месяца достаточно, а иногда и жизни не хватит понять, кто твой человек, — коснулся легонько ее щеки пальцами, уронил руку.

Их взгляды скрестились точно шпаги. Впервые мужчина так давил на нее своим желанием и не давая выбора. Впервые ему хотелось подчинить, завладеть женщиной на бесконечно долгое время.

— Хм, я рассчитывал на большую радость, когда покупал его.

— Прости. Я не благодарная, — и стала рассматривать украшение более тщательно. — Красивое. У тебя отличный вкус, дорогой.

Последнее слово прозвучало с издевкой, что развеселило дарителя. Отсмеявшись, он не преминул ответить:

— Дорогая, для тебя все самое лучшее. И знаешь что? — став серьезным, выдал: — Пожалуй, даю тебе месяц для раздумий, не более.

Люция застыла с приоткрытым ртом.

— Да, да! Месяц. А потом я приеду и спрошу тебя. А если ты мне откажешь, увезу тебя на Родину и там нас распишут по одному моему согласию.

— О, Селим! Да ты варвар! Это принуждение, рабство. У нас так не принято. Здесь не Восток. Ты не посмеешь!

Девушка разошлась, словно самовар на масленичной ярмарке. Кипела, возмущалась и громко сыпала эпитеты.

— Достаточно. Я все понял. Значит, не любишь меня. Извини, что поставил тебя в неловкое положение.

Люция смолкла на полуслове. Не ожидавшая такое резкое его отступление, растерялась.

— Подарок оставь себе на память. Я уезжаю. Если передумаешь, сообщи, — и не дожидаясь ответа, развернулся и как был в рубашке пошел к машине.

Люция стояла, закутавшись в его пальто, и беззвучно плакала. Провожая взглядом силуэт его профиля в салоне, а потом и сам автомобиль, дернувшийся с места, увозившего в себе ее мужчину и мечту на счастье.

Подбежала Анна. Следом вышел отец и мать, недоумевая в происходящем.

— Люц! Что произошло? Куда Селим уехал? Пальто оставил…, - теребила за плечо Анна.

— Я ему отказала.

— Что ты сделала?! Как отказала? Ты же любишь его! Разве ты не хотела быть вместе с ним все эти годы? Я ничего не понимаю, — отступила на шаг сестра.

Возьми мое сердце. Возьми мою душу.

Я так одинок в этот час, что хочу умереть.

Мне некуда деться, свой мир я разрушил.

По мне плачет только свеча на холодной заре.

“Возьми мое сердце” (Ария)

Люция.

Папа предпочёл отмолчаться, лезть в бабские разборки никогда не любил. Мама суетилась вокруг меня и недоумевала.

- Доченька моя, но как же так вышло? Ты что же с ним еще в той командировке завела отношения? И до сих пор мы с отцом не знали, я думала он был гидом, связанным с твоей работой.

— Мама, да. Я утаила истинную причину поездки в исламское государство. Я ездила к Селиму и жила в доме его родителей.

— О, Господи! Что о нас подумали люди, — мама испуганно схватилась за сердце.

— Ой, мама, прекрати, времена сейчас другие, — встряла в нашу беседу моя сестренка.

Сейчас я очень нуждалась в поддержке близких.

— Между прочим твоя дочь очень тепло принималась семьей Мансуровых. И Али Фарид оглы готов был нас тогда еще поженить. Мам, прости, что не рассказала всего. Не хотела обнадеживать и расстраивать. Сама еще не знала, что выйдет с нашего знакомства.

Кого я пыталась утешить: маму или себя?

— Так, ну с этим все понятно. А ты, Анна, значит тоже в курсе подробностей, но молчала?

Анна опустила глаза, мечась между молотом и наковальней.

— Так…, а что сейчас тогда? Ты не готова к браку с ним? Ну, я бы тоже отказала, знаешь. Не нашей крови и веры. Мы его не знаем. Все же поищи русского, а доченька?

Мама приводила веские доводы, пытаясь мне помочь. Но я сама никогда лично не ставила препятствием ни один из сказанных ею пунктов. Для меня важен лишь человек. Хоть с разных планет. Но если люди тянутся друг другу и готовы к компромиссу — стелите им ковровую дорожку и роспись в книге актов гражданского состояния. А сейчас на мне висел лишь маленький атрибут союза. Ни жениха, ни брака, ни мужа. Уверенность и настойчивость мусульманина порою выводила из себя. Я двадцать девять лет как личность и последние десять многое решала сама. И его демонстрация мужского “Я” снесла мне ясность мозга. Я же не дурочка прыгать до потолка от блеска бриллиантов. Если бы он спрашивал меня, мои чувства, мнение и планы, уважал желания. А то бац: ты будешь моей через месяц! Выбора нет.

— Шовинист проклятый! — слезы и обида градом полились из глаз и не могли остановится.

Казалось вся та боль, что скопилась за эти годы, выжалась как из грозового облака и затопила меня целиком.

— Люц, не вой. Я его разыщу и побью, так и знай. Никто не может обижать мою сеструху, — Анна воинственно оберегала мои эмоции.

— Нет, я сама его обидела не меньше. Видела бы ты его взгляд, когда он говорил мне последние слова, он разрывает мне душу.

Так мы и просидели втроём до ночи. Мама заварила чай с травами. И выйдя на крыльцо, накинув пледы, сидели и смотрели звездное небо, вдали от городского шума и фонарей.

Селим.

Мчался от нее не разбирая дороги, на автомате добрался до квартиры Рината. А попав в его обитель, поник. Хотя жилище имело стабильных хозяев, все напоминало о Люции, даже запах стоял моей женщины временной здесь, но такой желанной. Я еле сдерживался, чтоб не вернуться к ней. Знал же, что гордячка не примет давления, но не удержался от слов про срок ожидания и применение силы. Идиот. Топил сам себя и наши едва зарождающиеся заново отношения. Я не знал в какой стране нам осесть, не спрашивал ее желаний. Я просто очень хотел иметь ее законной женой и не бояться вот таких вот недоразумений, которые могут вылиться в длительные паузы разлук. Утро вечера мудрее. Пусть она подумает нужен ли ей я и брак.

Утро не внесло корректив, а лишь отдаляло поссорившихся. Люция осталась у родителей ночевать, а наутро уехала с сестрой в город.

Жилище встретило родными объятиями. Шагри истошно вопила в обиде за то, что ее бросили на сутки, терлась о щиколотки хозяек, выпрашивая корм. Анна не поднимала разговор на щекотливую тему до самого порога. Раздевшись и разложив сумки с продуктами — подарки родителей, сестра вызвалась на беседу.

— Садись, — указывая на кухонный стул. — Вино будем?

Старшая подчинилась, кивнула головой, не в силах сейчас спорить.

— Люц, давай теперь на чистоту, без мамулиных эмоций и комментариев, — говорила и параллельно откупоривала штопором бутылку рислинга. — Ты к нему что чувствуешь?

— Тебе, Ань, весь список озвучить? — принимая у сестры бокал белого, сделала маленький глоток, думая об ответе сестре и самой себе.

Анна выпила разом половину бокала, откусив твердый сыр, вальяжно расселась на стуле. Люция потерла шею, как обычно делала в минуты волнения.

— Мне хорошо с ним. Очень. Даже когда ссоримся и я злюсь, не обижаюсь. Селим понимает меня во многих аспектах жизни, разделяет мои вкусы. Тут мы с ним на одной волне.

— Так, загибаем пальцы что в плюс, — и скруглила мизинец.

— Самодостаточен, что в наше время не маловажно для мужчины, — загибая счет дальше.

— Без вредных увлечений: не пьёт, не играет, не курит.

— Ага. Три уже.

— Крепкое здоровье.

— Ага, скажи еще зубы свои, без имплантов!

И заржали в голос.

— Ну, и что еще очень ценное в нем, а, сестра? — и забегала глазками, поиграла бровями.

— Да, это тоже. Можно в начале и по умолчанию включить.

Анна важно изобразила серьёзность к пункту: сначала подняв большой палец вверх, задержав, отождествляя с эрекцией, потом прижала к остальным.

Обменялись улыбками, но промолчали.

— Ну остальные вытекают из этих пяти.

— Что тогда минус-то?!

— Доминирование! Не спрашивать моих желаний! Делать по-своему все, думая, что его решение самое верное.