Соня Кантор, фотограф Лёня, Марта Рудольфовна Мирбах, секретарша Валечка. Рвались и другие сотрудники, но коллегиально все же пришли к единому мнению, что не стоит испытывать судьбу в виде больничного режима. Та же Мирбах, к слову, формально пришла не ко мне, а к Кларе Викентьевне, а Соня — к Зое. И вообще, наши коллеги, друзья и знакомые удивительным образом скооперировались, распределив посещения и передачи. Так в гостях у палат, занятых пострадавшими от инцидента в ДК, побывали афганец Густов и летчик Сагайдачный, комсомолец Жеребкин, карельский активист-краевед Сало, музыкант Сашка Леутин со своей девушкой Ритой Волошиной, которая была по совместительству вокалисткой. Потом подтянулись лидеры качалок — Вовка Загораев, Рокки и Монгол. А еще… «Хулиган» Сивый, чем весьма удивил всех. И, разумеется, родственники и друзья моих «сопалатников» тоже воспользовались падением «великой больничной стены».

— Мы с пацанами сделаем все возможное, — заверили меня по очереди все качки. — Узнаем, кто это был, из-под земли его выковыряем.

Тумбочки наши были переполнены компотами, фруктами, соками, кефиром и прочей снедью. Причем я, к слову, не уверен, что все относилось к категории разрешенного к передаче. Но медики, по всей видимости, просто потерялись от такой численности группы поддержки. А может, просто закрыли глаза.

Заходил и Эдик — и как друг, и как милицейский следователь. Но был и еще один посетитель, вернее посетительница. Уже под вечер.

— Евгений Семенович, к вам девушка, — в палату заглянула все та же рыженькая медсестра. — Я ее попросила подождать в коридоре.

— Девушка? — удивился я. — Спасибо, сейчас выйду.

Аглая, что ли, так быстро соскучилась? Или, быть может, какая-то информация появилась, и мой любимый доктор спешит со мной поделиться? Но меня ждал сюрприз.

— Добрый вечер, Евгений Семенович, — от стены, словно тень, отделилась Фаина.

Девушка Алексея Котенка, диссидента и моего сопредседателя. Советская хиппи, «ребенок цветов» и идейная противница любой власти — хоть советской, хоть демократической, хоть даже царской. Но что ей от меня нужно?

— Здравствуйте, Фаина.

— Удивлены? — она усмехнулась, и это смотрелось жутко из-за огромных темных кругов под глазами.

Девушка либо не спала несколько ночей, либо плакала, а то и все вместе. Лицо ее было бледным, кожа натянулась на скулах, глаза потухли.

— Признаться, да, — сказал я. — Но все же я понимаю, что вы не ко мне.

— Меня к нему не пускают, — голос Фаины дрогнул. — Говорят, я никто. Не жена, не сестра. Не пускают и не говорят ничего. Это значит, что он при смерти? Вы что-то знаете?

Увы, мне не было известно ничего про Котенка. Специально мне не докладывали, а на мои вопросы что медсестры, что доктор Полуян отвечали уклончиво. Состояние, мол, у пациента тяжелое, в палате интенсивной терапии он проведет еще какое-то время. Так что мне нечем было порадовать Фаину. Но и расстроить вроде бы тоже.

— Это все вы, — она неожиданно стиснула зубы. — Вы и ваш чертов клуб! Это вас!.. Вас хотели убить, а пострадал он!

— Потише, пожалуйста… — я успокаивающе выставил вперед руки.

— Не затыкайте мне рот! — зарычала Фаина, ее бледное лицо перекосилось. — Вы подставили его! Из-за вас! Все из-за вас! Убийцы! Сатрапы!

С каждым сказанным словом она повышала голос и под конец закричала. На шум прибежала рыженькая медсестра, строго потребовала успокоиться. Фаина огрызнулась, причем с матерком, чем повергла девушку в белом халате в ступор. Рыженькая открывала и закрывала рот, будто рыба, руки беспомощно вскидывались и бессильно падали. Видимо, молоденькую медсестру давно так не обкладывали малым боцманским загибом. Или даже вообще никогда в жизни.

— Фаина, успокойтесь! — я добавил в голос железа, но тон не повышал. — Поверьте, я тоже беспокоюсь об Алексее.

— Беспокоится он! — оскалилась девушка, и в глазах ее в этот момент будто бы плясали безумные огоньки. — Ты вон здоровый, а он уже несколько дней в реанимации!

Она оглушительно рявкнула и сама даже пошатнулась от затраченной на эту вспышку энергии. Рыженькая медсестра, пришедшая было в себя, снова впала в прострацию, пролепетав что-то вроде «покиньте отделение». В коридоре начали собираться больные. И из нашей палаты, и из соседних. Вася Котиков и еще какой-то вихрастый парень попытались было приблизиться к Фаине, чтобы… Не знаю, чего они хотели, но сделали хуже.

Девушка прижалась к стене, будто загнанный в ловушку зверь. Лицо по-прежнему перекошено, светлые волосы слиплись на лбу от пота, им же пропиталась и повязка с орнаментом. Руки Фаины тряслись.

— Не подходите ко мне… — хрипела она. — Не подходите!

В следующую секунду она бросилась на меня с кулаками, кто-то испуганно вскрикнул, зато я сохранил самообладание. Не знаю как, но я поймал Фаину в объятья и стиснул ее, не обращая внимание на вопли и попытки вырваться. Побившись в моих руках, будто попавшая в силки птица, она обмякла, разрыдалась и прижалась ко мне — уже как испуганный ребенок.

Реальность в этот момент как будто сломалась. А еще я окончательно укрепился в уверенности, что нужно найти виновных. Даже если это будут приятные мне люди.

Слишком уж далеко все зашло.

Доктор Полуян не хотел меня отпускать с больничного до конца недели, но я его упросил под свою ответственность. Даже сам предложил написать бумагу, что не имею никаких претензий и последствия осознаю. Не знаю, принято ли так в СССР на самом деле, но Гагика Саркисовича это успокоило. Однако он все равно взял с меня клятвенное обещание, что я при первых же подозрениях на ухудшение самочувствия прибегу лично к нему. У Зои с Кларой Викентьевной, которые тоже рвались на амбразуры, уже так не прокатило — Полуян был тверд и непоколебим. Пришлось пообещать им поработать за всех. При условии, если они будут за меня отдыхать.

В общем, в среду с утра я уже бодренько ехал на работу прямо из больницы. Разумеется, перед этим приведя себя в относительный порядок — побрившись, благо Аглая еще в первый вечер принесла мне джентльменский набор, и почистив зубы. Подвела только одежда, хранившаяся на больничном складе и оттого слежавшаяся, да вдобавок еще обретшая легкий нафталиновый аромат. Ну да это не самое страшное.

Бульбаша, который по телефону бодрился, но все равно не сумел скрыть усталость, я заранее предупредил, что планирую до конца недели вернуться. А при успешном раскладе даже раньше. С планеркой решили так: если я успеваю к среде, значит, провожу ее в обычном рабочем порядке, а если нет — Виталий Николаевич ждет четверга и уже действует сам. Тем более что дежурные темы мы с ним заранее обговорили, и журналистам точно было чем заняться после выхода номера от двадцать восьмого января, сданного накануне.

Знать бы заранее, какой сюрприз меня ожидает… Для начала моему возвращению, конечно, обрадовались. Первым меня увидел Арсений Степанович Бродов, отважно курящий на крыльце без пальто. Еще и рукава рубашки оставил закатанными. Заметил, подслеповато прищурился, узнал и принялся трясти мою ладонь.

— Евгений Семенович, как же я рад… — говорил он. — Точнее, как мы все рады! Хорошо, что планерку не стали проводить, а тут и вы. Кстати, что Зоя и Клара Викентьевна? С ними все в порядке? Их тоже выписали?

— Стоп-стоп-стоп, Степаныч! — остановил я толстяка, заподозрив неладное. — Во-первых, товарищи Шабанова и Громыхина выполняют приказ руководства в моем лице и поправляют здоровье. А во-вторых… Какая планерка? Мы же с Бульбашом все обсудили, я думал, он тебя в известность поставил.

Мой второй зам помрачнел, и я уже практически стал уверен, что случилась беда.

— Бульбаша со вчерашнего дня на работе нет, — помедлив, сообщил Бродов. — Ты не представляешь, Женя, каких трудов вчера было газету сдать… Я ведь уже не тот…

— Еще какой торт! — неожиданно зло сказал я, потом быстро пришел в себя. Степаныч же точно не виноват, зря я на нем сорвался. — Ты молодец, ни капли в тебе не сомневался. Представляю, как тебе нелегко пришлось. А что с Виталием Николаевичем? Болеет?