— Рассказывай, — я повернулся к Бульбашу, который бессильно присел на четырехногую табуретку.

Чайник приятно зашумел, в кухню прошел старый кот «лесного» окраса, сел, посмотрел на меня, облизнувшись.

— Я испугался, Жень, — тихо сказал мой зам, все-таки найдя в себе силы честно признаться, а не оправдываться. — Как сдал в пятницу вечерку, перенервничал, так и понял: боюсь. Боюсь, что не справлюсь. Трус я, Жень. И всегда им был. Уволь меня.

Выдав это сумбурное самобичевание, он оперся локтями о стол и уронил голову на ладони.

— Не надо со мной носиться, — глухо продолжил он. — Ты на меня надеялся, а я тебя предал. Не оправдал. Уволь.

— Все сказал? — ледяным тоном спросил я. — А теперь меня послушай. То, что ты не выполнил обещание, сорвался и подвел меня в трудный момент — это ужасный поступок. Отвратительный. Но в то же самое время ты долго держался. Потому что я в тебя верил. И другие верили. Знаешь, как Сонька за тебя заступалась? А когда ты спортом занялся… Слушай, я тогда понял, что у тебя все будет отлично. Жаль, что ты сорвался. Жаль, что чуть не загубил газету. Но даже не смей думать, будто твое нытье что-нибудь тебе даст. Тебе не удастся перевести на меня ответственность. Я не буду тебя увольнять, и тебе придется собрать себя в кучу. И пойти работать! Впахивать, как краб на галерах!

От волнения я даже оговорился, ненароком повторив известный мем из прошлой жизни. Но главное, что эффект был достигнут.

— И ты будешь впахивать, — я продолжал. — Ты возьмешь себя в руки, пока окончательно не оскотинился, и исправишь все то, что натворил. С сыном давно виделся?

От неожиданности Бульбаш даже вылез из своего «домика» и в изумлении уставился на меня.

— С сыном?.. — Виталий Николаевич подумал, видимо, что ослышался. — Он меня знать не хочет.

— И его можно понять, — безжалостно сказал я. — Что ты сделал для того, чтобы он поменял свое мнение? Или, может, опять испугался?

В этот момент засвистел чайник, я повернулся, отключил газ. Плеснул крутого кипятку в заварочник, накрыл крышкой.

— Ты с сахаром пьешь? — обратился я к Бульбашу, и в сердце неприятно кольнуло.

Виталий Николаевич сидел с каменным лицом, а по щекам его текли слезы. Я подумал, что слишком переборщил, но мой зам вдруг перевел взгляд на меня.

— Ты прав, Женя, — с трудом разлепив губы, сказал он. — Я и в тот раз испугался. И в этот. Я всех подвел, всех предал.

— Знаешь, — в этот момент я почувствовал, что именно сейчас нужно расставлять точки над ё. — Знаешь, а хорошо, что ты наконец-то задумался. Я очень надеюсь, что искренне. И самое главное — что ты сделаешь правильные выводы и начнешь действовать. Перестанешь жалеть себя и окончательно бросишь пить. Помиришься с сыном. Прекратишь мучить мать. Тебе не стыдно, что пожилой человек тебя выгораживает? Не противно от себя самого?

— Противно, — хрипло ответил Бульбаш.

— Я надеюсь, она для тебя за бутылкой не ходит? — уточнил я.

— Нет, — Виталий Николаевич помотал головой. — До этого я, к счастью, не дошел. Это же мама…

— Вот и веди себя с ней, как сын, — твердо сказал я. — Не заставляй ее волноваться и бегать вокруг тебя, словно ты школьник. Дай ей покой. Это не она должна подрываться твоим гостям чай заваривать, а ты сам. И за ней еще ухаживать. Начни сегодня, Виталий Николаевич. Дай сам себе шанс и воспользуйся им. Завтра жду тебя на работе. Поможешь разгребать.

— Спасибо, Жень, — тихо сказал Бульбаш. — Но если уж и начинать жизнь с чистого листа, то по полной.

— О чем это ты? — меня охватило смутное подозрение.

— Я не смогу больше работать с тобой. Совесть замучает…

Вот ведь заладил! Я понимаю, конечно, стыдно ему. Но ведь ей-богу — не бесконечными реверансами и самоедством нужно заниматься! Хочешь что-то доказать — действуй!

— Еще раз, — терпеливо сказал я. — Мы забываем все, что было раньше, и ты выходишь на работу как Виталий Бульбаш в лучшем своем проявлении. Профессионал, честный и талантливый. Надежный и умеющий поддержать. Который живот готов положить на благо родной газеты. Душа коллектива.

— Не смогу, — упрямо покачал головой Бульбаш. — Я замарал себя навсегда. После «Правдоруба».

Мне как будто бы дали доской по уху, и в то же время… Я почему-то ни капли не удивился.

— После «Правдоруба»? — медленно проговорил я, все еще не веря. — Ты пишешь туда статьи?

— Да, — на Бульбаша было страшно смотреть, настолько он сгорбился и почернел. — А еще я мог запороть газету… Должен был.

— Кому должен был? — я присел на вторую табуретку, стоявшую у окна.

— Тому, кто меня взял в оборот, — грустно усмехнулся Бульбаш. — У них там какие-то игры наверху… Ничего не понятно, все запутанно. Сплошные комбинации, многоходовки…

— Стоп! — я понял, что разговор идет куда-то не туда. — Где наверху? О чем ты?

— На меня вышли из комитета, — неожиданно выдал Виталий Николаевич. — Позвонили, сказали, что проходит спецоперация по обезвреживанию опасного антисоветского подполья. «Правдоруб» финансируется из-за рубежа… А так как я оказался в нем замазан, и сидеть мне вместе с остальными, кто его делает.

У меня голова пошла кругом от этих откровений. Бульбаш вывалил на меня просто несусветную дичь, и пока я, честно говоря, мало что понимал. Хотя в то же время в мыслях мелькнуло что-то знакомое… Но для окончательных выводов надо было выслушать его полностью.

— Так, — я обозначил свой интерес.

— Тот комитетчик, который со мной общался, сказал, что все зашло слишком далеко, — продолжил Виталий Николаевич. — Это не просто антисоветская деятельность, а еще и работа на иностранную разведку. А я не хочу садиться, Жень… Ты видел мать, ей жить осталось два понедельника.

— И что ты сделал? — мои подозрения усилились, но нужно было окончательно убедиться.

— Я принял предложение, — сама ситуация, по всей видимости, заставила Бульбаша одолеть похмелье, и теперь он выглядел немного получше. И фразы формулировал тоже более складно. — Мне недвусмысленно намекнули, что можно сотрудничать со следствием. И тогда срок будет меньше, еще и условный. Меня оправдают.

Есть! Паззл сложился, и теперь я окончательно был уверен, что Виталий Николаевич попал в ловушку. Память из прошлой жизни подкинула многочисленные истории с телефонными мошенниками, которые заставляли доверчивых пенсионеров поджигать военкоматы якобы по заданию ФСБ и еще выманивали из них последние деньги. Но ведь в СССР подобного не было! Или я просто не знаю об этом? Зато мне теперь понятно, как действовать дальше.

— Что они просили взамен? — уточнил я у совсем уже поникшего Бульбаша.

— Запороть газету, — напомнил мой заместитель. — Нашу газету, «Андроповские известия». Как раз пока тебя нет…

Если до этого у меня еще были сомнения, то теперь я окончательно убедился в правильности возникшей ассоциации. Бульбаша обработали точно так же, как это будут делать потом, много десятилетий спустя, уже в двадцать первом веке. Кто-то, кому было известно об участии моего зама в подпольной редакции, позвонил и обвел его вокруг пальца. Определителей номеров ведь нет, а невидимый собеседник по телефону может представиться кем угодно. Особенно если имеет представление о психологии и действовать предпочитает уверенно. Сейчас, в советские времена, это работает — люди слишком доверчивы. А тут еще и надавить есть на что…

— А ты не подумал, зачем КГБ портить районку? — я попытался заставить Виталия Николаевича мыслить логически.

— Многоходовка, — уверенно пояснил тот. — Я срываю сдачу номера, он не выходит. Потом пишу признание, что меня специально заставили так сделать. Угрожали. И редакцию «Правдоруба» тут же арестовывают. Тот комитетчик сказал мне, что весь состав, а не только я, уже известен. Но так как наверху договоренность, что их… то есть нас не трогают, пока мы играем по правилам, значит, нужно было спровоцировать на нарушение.