— Плохо вы о советских людях думаете, — я прищурился, глядя на Хватова. — Мозгов у наших читателей на все хватит, надо только правильно преподнести. И потом, извините, конечно, но как бы я выглядел, забрав «Молнию»?

— Благоразумно, — нахмурил брови Богдан Серафимович. — Как редактор районной газеты, искренне заботящийся о читателях.

— Нет! — звонко воскликнула Зоя, тут же смутившись своей горячности. — Если бы Евгений Семенович отнял у людей ту листовку, получилось бы, что он ее скрывает. Или даже боится показывать. Что врет.

Хватов удивленно сложил брови домиком, а я кивнул, поддержав Зою. В ее голосе прибавилось уверенности, и она продолжила.

— Врет, будто там что-то неправильное. Ведь как человек думает? Вы мне не показываете, я сам своими глазами не видел, значит, и веры вам нет. Вдруг скрываете? Вдруг там на самом деле какое-то откровение? Что-то важное, о чем не хотят говорить?

— Отлично, Зоя Дмитриевна, — я улыбнулся. — Все так и есть. Поэтому я сказал людям, что в «Молнии» всякую ерунду пишут, но и оставил им возможность самим убедиться.

— Допустим, — внезапно согласился Хватов. — Но там же действительно глупость?

— Глупость, — подтвердил я. — Жалкая попытка вызвать панику.

— Ты о чем? — Богдан Серафимович нахмурил брови, а все остальные даже жевать перестали.

— Власти скрывают, — я бережно схватил бутерброд с килькой в томате. — Так там написано, если убрать эмоции и выспренные обороты. Скрывают, что опасность холеры все-таки есть, потому что в начале семидесятых она в Союзе уже была.

— Эль Тор, — с пониманием отозвался Хватов.

Лично я об этом читал уже в будущем, в своей предыдущей жизни. Вспышка забытой болезни случилась в СССР в 1970-м году и захватила южные регионы, курортные города. О ней не распространялись, но скрыть такое полностью, разумеется, было невозможно. Тем более когда в Керчи 7 августа умер человек, сторож морского причала. И там, за пятьдесят лет до ковида, ввели карантин. Въехать в город можно было только тем, кто участвовал в противоэпидемических мероприятиях, а выехать — исключительно после пятидневного наблюдения в обсерваторах, которые в народе метко прозвали «резервациями». Располагались они в зданиях школ и техникумов, в пионерлагерях и пансионатах, а еще, как мне рассказывали, в железнодорожных вагонах. В Одессе так вообще на круизных теплоходах людей карантинили.

Дело осложнялось тем, что на юге, в том же Крыму, например, было много приезжих — люди приехали на курорт, а оказались словно в интернате для трудных подростков с жестким графиком и режимом. Кто-то даже пытался подкупить местных водителей и владельцев лодок, но в Союзе все было строго — карантин обеспечивали военные. По слухам, даже пожарные из брандспойтов разгоняли с пляжей тех отдыхающих, кто не желал по-хорошему… Но я этому не верил. Как у Стругацких, мало ли что болтают про страну варваров.

— Зараза тогда проникла к нам из Ирана, — сказал я уже вслух, и на меня тут же воззрились многочисленные удивленные глаза.

Точно, это же я опять-таки уже в будущем читал. А здесь об этом не факт даже, что Аглая в курсе. Хватов-то понятно — как партийный функционер знает больше. А вот остальные…

— Одна из версий, — я поспешил замылить вопрос. — Кажется, кто-то из медиков говорил мельком. Может, Варвара Афанасьевна, она же инфекционист… Или даже кто-то из калининских профессоров, знакомых доктора Королевича.

Обращение к авторитету, причем даже не к одному, сразу всех успокоило.

— Как бы то ни было, не из старого кладбища, — покачал головой Якименко, и Аглая его поддержала.

— Значит, нам точно придется опять покрутить эту тему в обеих газетах, — резюмировал я. — Эх, вот не хватает нам радио и телестудии. Даже корреспондент Дорофей Псоевич Хлыстов со Всесоюзного есть, а самим вещать неоткуда…

— Уймись, Кашеваров, — рассмеялся Богдан Серафимович. — Телерадиостудию скоро в Калинине будут открывать, планы такие есть. Или ты всерьез хочешь в Андроповске то же самое сделать?

— Честно, хотел бы, — кивнул я. — Скрывать не буду.

— Ладно, поговорю в Калинине кое с кем, — покачал головой Хватов. — Только давай пока с теми силами, что у нас есть, работать будем. Что там еще в этой цидульке?

Я проглотил последний кусочек, прикрыл глаза, вспоминая содержание «Молнии», и процитировал близко к тексту:

— Перед лицом масштабной эпидемии власти скрывают от населения большие запасы индивидуальных аптечек АИ-2, в которых содержится в том числе специальный препарат, защищающий от инфекций…

— Что? — у Хватова натурально глаза полезли на лоб. — Какой бред! Они же для нужд гражданской обороны хранятся! На случай большой войны! Надеюсь, никому не хватит дурости пойти силой их добывать…

Он осекся. Я тоже сплюнул через левое плечо, держа в голове один эпизод из своей прошлой жизни, который как раз и мог мне помочь здесь, в перестроечном СССР.

Будучи молодым журналистом, я освещал одно необычное мероприятие. Работал я тогда в Твери, и одна крупная транспортная компания родом еще из Союза в начале двухтысячных пыталась стать «своей» в современной России, решив избавиться от тяжкого груза прошлого.

Тогда, в конце девяностых — начале нулевых, в тренде было экологическое движение. Законодательство поворачивалось лицом к природе и людям, заправкам запретили работать в жилых кварталах, а заводы обязали следить за выбросами. Как это водится в таких случаях, моментально появились коммерческие экспертизы, выполнявшие за чеканную монету всю бумажную работу, не чураясь при необходимости погружаться в грязь.

Один мой друг, получив экологическую специальность, устроился в подобную контору и помогал постсоветскому динозавру утилизировать отработанные покрышки, ртутные лампы и прочие вредные отходы. А руководству предприятия захотелось наладить под это дело информационное сопровождение. Попросту — написать, какие они модные, современные и хорошие. Экологической фирме тоже показалась не лишней идея рекламы. Вот друг и попросил у меня помощи в этом вопросе, а я не смог отказать, заинтересовавшись самой темой. Тем более что и с моим тогдашним начальством он договорился.

И вот довелось нам утилизировать содержимое старого бомбоубежища на том предприятии. Плакаты еще лохматых шестидесятых годов, просроченные консервы и… те самые аптечки АИ-2, которые потом запретили. Просто в новой стране они стали весьма популярны среди людей с наркозависимостью, потому что помимо всего прочего содержали еще и мощное обезболивающее. Да и угроза глобальной ядерной, химической или бактериологической войны уже перестала быть актуальной.

Там, в душном замкнутом бомбоубежище, последней отрыжке глобального противостояния и атомной истерии, этих оранжевых пластиковых «Аптечек индивидуальных» нашлось несколько сотен… И мы с приятелем в компании его заказчика тупо сжигали просроченные химикаты в большом костре. Такая вот реновация.

В состав советских аптечек входило обезболивающее, которое обладало наркотическим эффектом, а потому эти самые АИ-2 стали неожиданно ценными для непорядочных людей. Увы, оказался среди таких и тот мой приятель. Потом уже выяснилось, что сжигал он не все, собирая пресловутые ампулы с обезболивающим. Силовики тогда накрыли целую артель таких вот «сталкеров» от наркомафии… Меня самого даже в милицию несколько раз таскали, к счастью, в качестве свидетеля. Как жаль, что я в то время был неопытным и не смог написать громкое журналистское расследование…

Вот только сейчас у меня есть опыт. И есть послезнание, которое, я надеюсь, поможет решить разом две проблемы. Первая — мнимая эпидемия холеры и «специальный препарат», который должен быть в каждой аптеке. И вторая — поднимающая голову наркомания, которая в Союзе уже есть, просто не достигла еще бедственных масштабов. Но это потом, сейчас для начала разберемся с листком и его вбросами.

— Специальный препарат, — я обвел взглядом собравшихся. — Я же правильно помню, что это хлортетрациклин?