— Я же вам объяснил! — Тяпин начал раздражаться, а его приятель из толпы засвистел. — Он совершил проступок, предал коллектив и интересы страны! Мы хотим, чтобы он ответил!

Несколько человек в передних рядах загудели. Их моментально одернули несколько крепких парней с пролетарскими лицами и такими же рабочими кулаками. Возмущенные быстро притихли, Тяпин же, потеряв поддержку, опять сбился.

— А вы кем, позвольте, себя возомнили, товарищ? — Краюхин, внимательно слушавший нашу короткую беседу, тут же вмешался. — На что, как вы думаете, у нас милиция? А партийные органы?

— Давайте, товарищи, поступим проще, — я понял, что разобраться здесь могу только я, и обвел взглядом толпу. — Кто хочет судить Арсения Степановича?

Нет, пока это еще отдельные люди, но уже скоро… За частью могут последовать остальные.

— Все!.. Все-е! — глотки надрывали не больше десяти человек.

— Он же предатель! — набравшись храбрости, заявил Тяпин.

На площади повисла тишина. Не меньше пары сотен человек, заполонивших все пространство перед зданием, терпеливо молчали. Ждали, что я отвечу.

— На страницах «Вечернего Андроповска», — начал я, — напечатаны бюллетени. Те, кто действительно читал, наверняка обратили на них внимание. И каждый, у кого есть экземпляр вечерки — обратите внимание, каждый, а не только одна инициативная группа! — может оставить свое мнение о покаявшихся журналистах. А может просто ограничиться коротким ответом: простить — да или нет. Это и будет ваш читательский суд.

— А если «да» будет больше? — спросил приятель Тяпина из толпы.

— Так тут все просто, — я улыбнулся. — Это в любом случае будет решение жителей нашего города. Настоящее решение, а сейчас… Извините, Валерий Васильевич, ничего личного. Ни Бродова, ни кого бы то ни было еще я вам не выдам.

Раздались возмущенные голоса сторонников Тяпина, однако их быстро заглушили остальные.

— Разрешите мне! — вдруг закричал кто-то, едва пробиваясь через гомон сотен людей.

Я поискал глазами и наткнулся на довольно улыбающегося Якименко. Он замахал мне рукой, я помахал в ответ. Краевед принялся пробираться сквозь толпу, милиционеры помогли ему, и вскоре Якименко оказался на крыльце рядом с нами.

— Рад, что вас выписали, Александр Глебович, — улыбнувшись, я крепко пожал ему руку.

— Спасибо, Евгений Семенович! — краевед развернулся к людям. — Я вот что хотел сказать… О произошедшем я узнал буквально только что, когда прочитал все три статьи. И могу сказать…

— А ты кто такой? — вдруг перебил его приятель Тяпина. — Может, я тоже хочу высказаться!

— Когда будет время и место, — заметил я, жестом попросив остановиться крепкого милиционера, решительно двинувшегося в сторону бузотера. — И когда будет что сказать по существу.

— Нет, а я-то что? — пожал плечами оказавшийся еще не старым мужичок в прохладной для текущей погоды беретке. — Ему ведь тоже тогда по существу надо!..

— Я пострадал от действий Никиты Добрынина, — заявил краевед. — Меня только сегодня выписали из больницы, где я провалялся после той дымовой атаки в ДК… А значит, как я думаю, у меня есть право судить или простить всех этих оступившихся людей.

Приятель Тяпина в беретке стыдливо умолк. А Якименко, осмелев, продолжил.

— Я мог бы сказать: «Судите Добрынина». И Бродова тоже. И Бульбаша. Но что это даст? Люди не побоялись признаться в своих прегрешениях не только милиции, но и нам, обществу. У нас ведь социализм? И идем мы, кажется, к торжеству коммунизма? Так вот я хочу напомнить вам, что первое понятие образовано от греческого слова socialis, то есть «общественный». А у второго латинское происхождение, и означает оно то же самое.

— Вообще, в современном виде слово «коммунизм» было взято из французского языка, — вмешался Козлов. — Но смысл и вправду такой.

— Спасибо, — Якименко кивнул, не глядя на второго секретаря. — Так вот именно нам, обществу, предстоит оценить поступки этих людей. Оценить и принять решение: что перевесит — вина или желание ее искупить?

— А как же советский суд? — ехидно спросил еще кто-то из свиты Тяпина. — Самый гуманный суд в мире!

— Мои сотрудники готовы ответить и на скамье подсудимых, — вмешался я. — И при необходимости они понесут наказание. Но именно от решения вас, читателей, будет зависеть судьба каждого из этих людей.

Ехидный пристыженно замолчал.

— Думаете, они боятся сесть? — спросил я. — Или, быть может, вы опасаетесь, что я за них заступлюсь, уберегу от тюрьмы? Нет, — я покачал головой. — Ни то, ни другое. Однако, поверьте: даже отсидеть срок легче, когда есть прощение. А от ухода от наказания нет никакой радости, если осталось осуждение общества.

Толпа загомонила, звук голосов напоминал гул самолетов на аэродроме. Потом кто-то выкрикнул:

— Ура Кашеварову!

Собравшиеся ответили громогласным эхом, до сих пор стоящий рядом с нами Тяпин от испуга присел. Потом заулыбался, вскинул правую руку со сжатым кулаком и тоже принялся скандировать.

— Ну что, Евгений Семенович? — тихо спросил меня Анатолий Петрович. — Разгребемся?

— А куда денемся? — я лишь улыбнулся в ответ.

Ничего еще не закончилось. Все только начиналось.

Андроповск (бывший Любгород), июнь 1987 года

Я сидел в кабинете, чуть развернув кресло к окну, и смотрел на ослепительно синее небо. Шелестела листва, скрипели угнездившиеся на пристройке чайки. На столе — макет будущего номера. Все как обычно. Только снимки теперь подбирать легко благодаря собранному фотобанку.

— Евгений Семенович, к вам Игорь Маркович Яблоков, — сообщила секретарша.

— Пусть зайдет, Валечка.

Тут же открылась дверь, и в кабинет прошел улыбающийся бородач-киношник. Я встал, чтобы его поприветствовать, мы пожали друг другу руки.

— Ну, рассказывайте, — я откинулся в кресле. — Чем порадуете на этот раз?

— Я вот подумал, — Яблоков хитро прищурился. — Раз уж мы стали так популярны, почему бы не провести собственный кинофестиваль под эгидой «Андроповских известий»?

— Так-так, — я придвинулся поближе и сложил руки домиком на столе.

— Смотрите, — оживился Игорь Маркович. — На базе нашего РДК мы проводим фестиваль любительских детских короткометражек, и к нам едут юные кинематографисты со всего Советского Союза. Учредим премию, отберем лучших…

— И кому-то даже предложим потом работу, — пошутил я, но руководитель кружка и по совместительству подшефной киностудии оживился.

— И это тоже! — обрадовался он. — Начнем привлекать кадры со всей страны! У нас будет кузница талантов!

— У нас и так уже кузница талантов, Игорь Маркович, — напомнил я. — А в целом мне нравится. Продумайте концепцию, план, распишите все. Потом обсудим бюджет и понесем проект Анатолию Петровичу на утверждение.

— Тогда я пойду? — Яблоков буквально изнывал от нетерпения скорей приступить к делу, едва получив мое согласие.

— Действуйте, Игорь Маркович! — я подбодрил его.

Как чувствовал, что Яблокову просто необходим толчок, и он горы свернет. Мало того, что он по-прежнему вел кружок и руководил созданной мной студией, этот энергичный человек по моему заданию подготовил вожатых для пионерлагерей. И теперь старшие ребята, выпускники его кружка, занимались с детьми в «Юности Пролетарки», «Романтике», «Кожевнике» и прочих «Ленинских путях».

Эх, каким же спокойным днем раньше была среда! Я улыбнулся, позволив себе слегка поностальгировать. Основная газета сдавалась накануне, а новый номер мы планировали с утра. Потом все расходились по кабинетам и «по полям», и я мог немного выдохнуть. Но за те три с небольшим месяца, что минули после январского Пленума, слишком уж многое изменилось.

Для начала мы тогда получили беспрецедентное количество бюллетеней, где читатели высказали свое отношение к исповеди журналистов. Всю троицу — Бульбаша, Бродова и Добрынина — простили с огромным отрывом. Никите это, правда, не помогло уйти от наказания, но срок ему в отличие от экстремиста Сало дали условный, а не реальный. Он остался в газете и всеми силами старался покончить с ошибками прошлого. Как и Бульбаш, по-прежнему остающийся моим заместителем. А вот Бродов все же ушел в новый «Правдоруб», который теперь возглавлял Алексей Котенок.