— Вы готовы раскрыться не только передо мной? — немного успокоившись, спросил я обоих.

Мой вопрос оказался настолько неожиданным, что журналисты просто молча воззрились на меня. Первым опомнился Виталий Николаевич.

— Раскрыться? — переспросил он. — Ты о чем говоришь, Женя?

— Помните, я говорил о том, что вам дали шанс? — я внимательно посмотрел на обоих и дождался подтверждающих кивков. — То, что происходит сейчас, беспрецедентно для нашей страны… Да, самиздат появился еще лет двадцать назад, но все это время существовал вне правового поля. А скоро, как мы говорили на планерке, произойдет именно легализация «Правдоруба». И многих других газет, которые появляются или вот-вот появятся в СССР. Можно будет писать по-другому, по-новому. Но в рамках закона. Журналисты не должны работать из-под палки или под угрозой жизни родных людей. С этим мы будем беспощадно бороться. А потому от вас потребуются все ваши старания, чтобы помочь следствию.

По мере того, как я говорил, на лицах Виталия Николаевича и Никиты мелькнуло понимание и… как мне показалось, облегчение.

— Я готов, — первым снова ответил Бульбаш. — Что нужно? Написать покаянное письмо? Рассказать, что я был неправ, что совершил преступление и стал предателем?

— Ну, ну, не гони так, Виталий Николаевич! — я даже руками замахал, словно отгоняя наваждение. — Ты что удумал? Что за самобичевание? Как тебе такое в голову могло прийти?

— Но как же… — смутился мой зам. — Ты же сам сказал — раскрыться…

Вот все же не докрутил я. И как минимум Бульбаш понял меня неправильно. Включил логику «врага народа» и решил публично покаяться. Наверное, где-то такое бы и сработало. Но я знал, что так не работает. Ведь в моей прошлой жизни были извинения на камеру, посты раскаяния в соцсетях… Разумеется, журналисты и блогеры, публично признавшиеся в ошибках, заслуживали уважения. Вот только в реальности было по-разному. Я лично знал коллег, которые извинялись после беседы с влиятельными людьми. Да что там говорить — я и сам по работе сталкивался с так называемым «запретом на негатив», когда СМИ приплачивали за молчание. Противно, но такова правда жизни. Однако хуже того, когда журналист пишет или не пишет то, как на самом деле думает, из-за угроз физической расправы. И если кто-то думает, что подобное было лишь в девяностых, он ошибается…

— История нашего противостояния с «Правдорубом» прославится на весь Союз, — я принялся объяснять. — Всплывут многочисленные детали. И ваши прегрешения тоже. А потому вы обязаны найти в себе смелость открыто говорить об этом, когда придется. Рассказать, что совершили ошибку, рассказали, как до этого дошли — чтобы другие не попались в ту же ловушку. Криминал пытается выбраться из угла, в который его забила милиция. И то, что случилось с вами, может уже скоро коснуться многих.

— Мы не должны этого допустить, — Никита сжал кулаки, да так, что костяшки побелели.

— Именно, — кивнул я. — Мы должны показать всем, что соглашаться на требования преступников — это признавать их силу. И даже того хуже. Их правоту. Да, журналист обязан держать себя в рамках. Но в рамках закона, а не бандитской прихоти. Так вот, Никита и Виталий Николаевич, вы готовы заявить об этом своим примером? Готовы рассказать о своем печальном опыте и поделиться им уже завтра?

— Готов хоть сейчас, — улыбнулся мой зам. — Это же такой, мать его, репортаж!.. Рубрика «Испытано на себе», а статья будет называться «Как я работал в самиздате»!

Журналистика — это удел психов. Так говорила мне в свое время одна из знакомых девушек, с которой у меня не заладилось. А потом это же, только уже в позитивном ключе, говорил Рокотов. Тот самый, с кем меня свела судьба еще и в этой новой жизни. Маленький мальчик, который в будущем станет директором холдинга. Моим конкурентом, неожиданно понял я и усмехнулся.

Да, мы в какой-то мере все психи. Готовы в новогоднюю ночь мчаться в соседний город, где произошло загадочное преступление или крупная катастрофа. Лезем под пули в горячих точках. Рискуем жизнями, чтобы добыть ценные кадры или непередаваемые ощущения, которыми готовы поделиться в статьях. Безумцы, умеющие из всего сделать инфоповод.

— Сделаем, Виталий Николаевич, — я поднял руку с растопыренной пятерней, и Бульбаш с готовностью хлопнул по ней своей ладонью с оттяжечкой.

— А я, получается, напишу материал о том, как стал террористом, — попытался натянуто пошутить Никита.

Слишком, пожалуй, весело. Я внимательно посмотрел на парня. Похоже, он просто напуган и не понимает, как правильно реагировать, мечется. Помогу ему.

— Не гони лошадей, Никита, — я покачал головой. — В твоем случае уже так не получится. Это же не игра, не шутка, а попытка загладить вину и помочь другим. Так что нужен другой формат. Ты не террорист, ты — жертва шантажа. Жертва, которая испугалась, повелась на уловки преступников и… в итоге чуть не наломала дров.

Я довольно мягко напомнил о том, что Никита отправил в больницу полтора десятка человек. Парень понял это и помрачнел. Еще сильнее, чем раньше.

— С ним все в порядке? — вдруг тихо проговорил Никита. — С тем высоким в очках, Котенком?

Волнуется. А я окончательно убедился, что мой журналист — просто хулиган поневоле, который еще способен вернуться к нормальной жизни. И хорошо, что я заранее выяснил, как дела у моего сопредседателя. Словно чувствовал, что пригодится здесь и сейчас.

— Пока не очень, — ответил я. — Ему стало лучше, я как раз недавно звонил в больницу, перед нашей беседой, но сам факт, что он неделю на койке под капельницей… Такое себе.

Я понимал, как трудно сейчас Никите. Но скрывать правду в такие моменты — лишь делать хуже. Во-первых, парень все равно узнает, как все обстоит в реальности. А во-вторых, ложь, даже во спасение, может легко привести к потере доверия. Да, Никита сделал ужасную вещь. Но он раскаялся, хочет все исправить и рассчитывает на мою поддержку.

— Значит, я должен понести наказание, — Никита поднял взгляд. — Да, меня заставили. Угрожали. Но я ведь и вправду мог пойти в милицию, защитить Анфису… А я струсил. Решил, что всего-то подниму панику, сорву заседание вашего клуба, и от меня отстанут. Вот только в итоге я ведь людей чуть не погубил. Так что я все же пойду в милицию.

— Ты и себя чуть не погубил, — тихо добавил я. — Ты, конечно, молодец, что все признаешь и даже ответить хочешь по закону. Вот только будет ли от этого лучше Котенку? Или твоему дяде? А тебе самому? Нет, я не предлагаю тебе уйти от ответственности.

— А разве нет? — выдохнул Никита.

— Нет, — я покачал головой. — Я предлагаю воспользоваться шансом. Ты не уходишь от наказания, ты исправляешься. И исправляешь то, что наворотил. Помогаешь поймать оставшихся на свободе преступников, вдруг возомнивших себя вершителями судеб. Делишься с коллегами и читателями пережитым, помогаешь убить подобное отношение к людям в зародыше. Чтобы каждый, кто лишь подумывает о том, чтобы заставить кого-то действовать под угрозой, знал: этого не будет. Да ты еще лекции читать будешь о противодействии журналистов мафиозным структурам!

— Скажешь тоже, Семеныч, — вдруг фыркнул Бульбаш. — Это вон в Италии мафия, я в «Спруте» видел. А у нас так, бандиты.

— Я бы не стал их недооценивать, — я покачал головой. — Бояться и раскланиваться не нужно, вот только и не видеть угрозы тоже наивно. Впрочем, мы не об этом… Не делай резких движений, Никита. И все будет хорошо.

— Я бы очень хотел все исправить, Евгений Семенович, — парень вроде бы начал успокаиваться. — Вот только не думаю, будто того, что вы предлагаете, будет достаточно…

— Мне нужно кое-кому позвонить, — сказал я, и Никита кивнул.

— Мы с вами стали часто встречаться, Евгений Семенович, не находите? — приветливо улыбнулся Евсей Анварович.

Серая «Волга» рассекала улицы зимнего города, и народу было заметно больше, нежели обычно. Хотя сегодня четверг, да и холодно для прогулок. Неужели перестройка выгнала всех из теплых квартир? Да ну, полная ерунда.