Позволить нервной наркоманке, которая хорошо знала Раду и почти додумалась до ответов, дальше носиться по городу со своими фотографиями? Позвонить? Сказать Яру, чтобы угомонил подружку своей девушки? Яна тогда решила никому не помогать. Ей хватало своих проблем, и она еще не была готова говорить правду.

А теперь Леся умерла. И Лем умер. А она почему-то все никак не может умереть.

— Лена?.. Лен, хочешь я расскажу тебе сказку? — прошептала Яна, опускаясь на пол.

За ее спиной щелкнул замок — Лена заперла дверь. Яна позволила. Запирать двери, поднимать себя с пола и тащить в собственное кресло — прокат все еще принадлежал ей, и никуда от него было не деться — кутать в чужой кардиган. Взяла чашку кофе с коньяком и даже пила его, позволяя себе слушать, как ее пытаются утешить.

Если бы Лена знала правду. Стоило ее выставить и ждать Нору с кассетой, но Яне вдруг захотелось побыть напоследок циничной сукой, которой она была все эти годы.

Рассказать сказку. Подогнать слова, чтобы когда придет время рассказать ее всем, они прозвучали в том порядке, в каком положено.

— … И девушка пожалела, что отдала шкатулку. Но решила, что однажды у нее будет много-много таких шкатулок, что она узнает, куда приведут спрятанные в них нитки, а еще что в ее проемах никто не будет темноты. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.

С тех пор не стало ей покоя. Ее сестра нашла того, кто распутал ее ленты, и она каждый день видела свое счастливое лицо в ее лице. Но сама не могла найти счастья — все думала о волшебнике и его шкатулках. «Пойди к нему и спроси, не продаст ли он свою корзину», — посоветовала ей сестра.

Скоро сестра должна была уйти с тем, кто всегда узнавал ее лицо. Девушка говорила ей что там, за дверями родительского дома, водится Смерть, и у нее глаза того, кого ты любил при жизни больше всего. А сестра смеялась и говорила, что у Смерти, которая придет за ней, будут черные прямоугольные провалы вместо глаз — до того заворожили ее волшебные шкатулки. Она не боялась Смерти и смеялась над ней так легко, как только умеют те, кто одной ногой стоит на пороге, бросив распутанные ленты. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.

Отец обещал каждой из дочерей в приданное по пять вишневых косточек. Уходя из дома, каждая из них бросит свои косточки через плечо. Их отец был человеком мудрым. «Ты уходишь, и следы твои зарастают травой. Берешь себе новое имя, хоронишь то, что носила до того. Но позволь вишне расти на твоих следах, позволь питаться прахом твоего прошлого имени, и увидишь, как деревом крепнет твое счастье. Пока ты молод, тебе не нужно много счастья. Ты не боишься ветра и не чувствуешь жажды. Пусть все это время растет твоя вишня, и когда Смерть вспомнит о тебе, когда ветер станет сбивать тебя с ног, а горло пересохнет, ты обнимешь свое дерево и утолишь жажду его плодами. И Смерть придет за тобой в его тень, и весной, напитавшись прахом твоего последнего имени, вишня снова расцветет».

Она снова нашла бродячего волшебника. Предложила ему пять камней небесной синевы, пять камней темных, как капли крови, свои косы и все свои ленты — все, что у нее было. Но волшебник просил за свои шкатулки пять вишневых косточек. Она дождалась, пока сестра уйдет из дома и бросит свои косточки через плечо, и той же ночью украла свои. Она не видела в этом греха. Знаешь, что было дальше? Вижу, что знаешь.

Однажды она вернулась домой и обнаружила, что Смерть сидит у костра рядом с ее отцом. Они смотрели друг на друга, и она не могла разобрать, какие у Смерти глаза, зато видела глаза своего отца. «Солнце становится безжалостным даже ко мне. Я хочу отдохнуть в тени, — сказала Смерть. — Меня мучает усталость и жажда. Ты знаешь, чьими глазами я смотрю сейчас, и знаешь, кто должен будет их узнать. Отдай мне пять вишневых косточек из своего ларца — я выращу вишни на своих следах, и смогу уснуть в тени. Я буду спать долго».

Она отдала бы Смерти все вишневые косточки, все шкатулки и дырявую бамбуковую корзину. Отдала бы свои косы, камни и ленты, отдала бы все, что у нее было. Проглотила бы косточки и позволила похоронить себя заживо, чтобы тени деревьев, которые вырастут на следах ушедшей из их дома Смерти были гуще. Чтобы Смерть спала дольше.

Но у нее больше не было вишневых косточек, только нитки чужих дорог в черных шкатулках. Смерть ушла от костра ее отца, ушла из их дома, и скоро пришла за ее сестрой.

Яна замолчала. Свернулась клубком, положила голову на подлокотник.

— Яна?.. Эта метафора какая-то наверное, да? Давай может я в скорую позвоню… или Володе, пускай он…

— Сейчас придет Нора, — прошептала она. — Принесет кассету. Открой Норе и уходи, ладно?.. Я скоро… скоро.

Но Лена не ушла. Она хмурила светлые брови и морщила тонкий нос, кому-то звонила, говорила с кем-то строгим голосом и требовала от кого-то то каких-то таблеток, то какого-то чая. Яна устала ее слушать. Яна боялась ее и ничего не хотела так сильно, как выставить ее, запереть двери, задернуть шторы и попытаться убедить себя, что она уже лежит в могиле, а значит, перерождение вот-вот состоится. Но она не могла.

— Лена?.. — прошептала она. — Дай, пожалуйста, телефон и записную книжку из ящика под кассой…

Она долго грела в ладонях ледяную черную трубку и шептала заговоры в молчащий динамик. Будто пыталась убедить себя, что решение еще не принято. А потом все-таки набрала номер.

— Кто? — раздался в трубке спокойный голос. Такой спокойный, такой знакомый — Яна обрадовалась ему.

Так обрадовалась.

— Яр?..

— Кто это?

— Лем умер, — сообщила она.

— Яна? Это ты? Здравствуй, Яна. Я тоже знаю, кто убил Лору Палмер.

— Хорошо… Яр, это так хорошо… Ярик?.. Я хочу, чтобы ты его убил.

…

Яр начал копать в сумерках. Контейнер похоронили в лесу, за оврагом. Земля еще не прогрелась, и сначала он вырезал дерн, потом разбрасывал мокрый песок, а следом — мерзлую глину. Сторож стоял рядом и ухмылялся. Он был уверен, что ничего ценного в контейнере нет и быть не может.

— У него и денег-то не было, — сочувственно говорил он откуда-то сверху. — Ему девчонка перед его побегом в подполе тоже нычку закопала, он рассказывал. Там знаешь что было? Две тысячи рублей, которые она проезде сэкономила, его старые документы, шмотки, ботинки и блок сигарет. Он ходил всем про это рассказывал, будто там клад. Говорил, в Синем доме, что в Чаще, у меня новая жизнь была закопана. Две тыщи и ботинки, как тебе?

Яр решил, что сейчас выкопает контейнер, выберется из этой чертовой ямы и проломит этому уроду башку лопатой. Даже хоронить не будет, а в милиции скажет, что не нашел виски-бар, поэтому все должны умереть. Пускай его наконец-то закроют в дурдом, хоть на нормальных людей посмотрит.

— Давно закопали?

— В августе.

Яру ответ не понравился. В августе умерла Рада.

— Знаешь, кому он тачку продал? — флегматично спросил он, отбрасывая лопатой перерубленный корень.

— Знаю, — хмыкнули сверху.

Яр даже смотреть на него не стал. Если знает — значит, скоро он, Яр, тоже будет знать. В конце концов они почти друзья, и контейнер они вместе нашли, и вообще у них завязываются тесные доверительные отношения.

Лопата пробила крышку. Яр аккуратно вытащил ее. Сделал глубокий вдох. Достал из кармана небольшой фотоаппарат. Сфотографировал сначала ошалевшего сторожа — снизу вверх — потом контейнер у себя под ногами. Убрал фотоаппарат и вытащил из кармана рабочие перчатки.

— Так кому, говоришь, он продал машину? — проникновенно спросил он.

— А ты…

— Нагнись пониже, — посоветовал Яр. — Чуешь? Давай договариваться, пока контейнер не открыт.

— Быть не может, — пробормотал сторож. — Быть такой херни не может, смотри, там же все скобы болтаются…

— Значит, нам мерещится. Я за себя-то не ручаюсь, мне много чего мерещится. Так я открываю и еду домой? Звоню ментам, все им рассказываю, фотки отдаю?