— Правда? — усмехнулась женщина. И растянула взвизгнувший аккордеон.

— Правда, — сказал Яр, выворачивая карман. — Я уверен. Я все сделал, как надо.

— Хоть кто-то сделал все как надо, хороший, — печально сказала женщина. Положила подбородок на аккордеон. — Я вот не могу таким похвастаться.

— У тебя много времени все исправить.

Яр схватил ее за руку — сегодня ничему не стоило удивляться — стянув перчатку, и рука была горячей. Живой.

— Глупый ты, — вздохнула женщина, забирая руку и медленно надевая перчатку. — Но не злой. Такой день паршивый, муторный, длинный. И ночь будет такая. Пойдем со мной? Может, тогда меня и правда сегодня не убьют.

Яр покачал головой.

Женщина фыркнула и больше на него не смотрела. Он стоял, засунув руки в карманы, и наблюдал, как она выбрасывает из чехла окурки, а потом прячет окровавленный аккордеон, не вытирая клавиш.

Яр верил, что она будет жить.

… Он остановился у дома Яны. Позвонил в домофон и сказал, что Яна просит отца срочно приехать в прокат.

Потом они долго ехали, через город, трассу и проселочные дороги. Сергей Степанович сидел на пассажирском сидении, близоруко щурился, когда протирал очки. Когда они выехали за город, он вздохнул и начал говорить. Почему-то все время говорил о правах. Что ему вообще-то были не положены, и что он ездил с фальшивыми. Что его не нужно сдавать милиции, потому что его все равно не посадят — он невменяем. А таблетки давно не пьет, потому что они нужнее тем, кого он убивает. Кого убивает? Он убивает свою дочь. Каждый раз, когда он делает это своими руками, ему становится немного легче. Зимой вот только тяжело, но он не мог отступать от сложившегося сценария. С поздней осени он начинает пить таблетки, и этой весной почти решил не прекращать. Но у него не получилось. Весна — тяжелое время для таких, как он.

Поэтому он только пытал, но никого не насиловал. Это те люди убивали дочку должника, а он все-таки свою дочь. Это те люди виноваты. А он даже сдаться хотел, и Яну просил в милицию пойти, но все что-то не складывалось.

Яна ему два раза даже помогала гараж мыть. Себя наказывала. И его. Парик светлый надевала, чтобы быть как раньше, и чтобы быть как Вета. Они оба, наверное, нездоровы. Это все-таки по наследству передается иногда.

А может, Яна просто бедная девочка, которой пришлось смотреть, как убивают ее сестру, потому что ее отец подонок. Он ничего не знает, у него мысли давно путаются. Он недавно убил девочку, которая ходила к Яне, специально ее выбрал, потому что она наркоманка и все равно болела — думал, вдруг так справедливее будет. А вот мальчика он убил зря. Разозлился. Но Яна ведь его любила, а он так поступил. Наверное, Яна теперь злится.

Яр слушал все это и жалел, что не убил этого человека посреди города и не сел рядом с трупом ждать милицию.

Но Яр сделал все по-другому. Теперь эта женщина с аккордеоном будет жить и петь свои песни.

Нора заберет Айну, если его посадят в тюрьму, а если нет — он поедет на север, на острова у самой границы ледников.

Там найдется работа.

Там будут самые долгие ночи и самая холодная, никогда не согревающаяся вода. Айна вырастет в злую рыжую овчарку, и у его жизни будет смысл — должен же кто-то выгуливать собаку. Нора за ней так далеко не поедет.

Там будет катер с золотым фонарем, на котором он будет выходить в черный океан.

Оба варианта его устраивали. Сдаваться сам он не собирался.

Оставалось сделать последнее дело.

Утром будут хоронить Артура Маянского. В неосвещенной земле, а вместо креста будет палка с прибитой к ней латунной табличкой. Яр приедет на похороны и вложит ему в руки резной деревянный гребешок.

Пусть отдаст его дочери.

… которая представляет ценность только для тех, кто читал цикл "Мы никогда не умрем".

Яр понял, что этот человек ничего не расскажет, едва заглянул ему в глаза. Все слилось — месяцы поисков, четыре часа ожидания в белом больничном коридоре, стерильный шершавый воздух, исцарапавший легкие. Все слова, которые он надеялся услышать. Яр чувствовал, что все было зря, но все еще надеялся, что ошибся.

Яр очень редко ошибался.

— Вы не пациент.

Голос у врача был хриплым, какой бывает у изможденных бессонницей людей. Когда слова спят в горле и не хотят, чтобы их тревожили.

— Мне нужна помощь, — пожал плечами Яр. Сел на белоснежный табурет, посмотрел на часы. — На прием сколько положено, десять минут?

— Допустим.

Яр не скрываясь рассматривал врача. Молодой, скорее всего студент последних курсов. Странный, впрочем, Яр привык к странным людям. Волосы почти белые, будто седые. Неприятное лицо, носатое лицо, угрюмо сжатые губы. И словно все в его лице, одежде и манерах противоречило друг другу. Не подходили бледному лицу темно-серые глаза, нервные пальцы не походили глубокой морщине между бровей. Даже в никотиновых пластырях, виднеющихся из-под манжеты черной рубашки было что-то неправильное.

На фотографиях этот человек выглядел совсем иначе. А в юности это был совсем другой человек.

— Вы — Виктор Редский? — спросил Яр.

Он молча показал на бейдж.

— Знаете эту женщину?

Яр достал из кармана вырванную из книги страницу. Мятую, с обтрепавшимися краями. Яр доставал ее слишком часто. Он хорошо помнил голос: «…не злой. Такой день паршивый, муторный, длинный…», но все время забывал лицо аккордеонистки. Помнил свитер и длинную юбку, спутанные светлые волосы и алый платок. Ледяные клавиши аккордеона, ее горячие пальцы, перепачканные в его крови.

«Может, тогда меня и правда сегодня не убьют».

Он помнил. Мог бы забыть, если бы эту женщину не убили через три дня. Яр узнал об этом много лет спустя, когда все-таки полез читать новости в интернете, хотя зарекался никогда этого не делать.

Мария. Яна сказала, что это горькое имя.

Ее не должны были убить, а он не должен был забывать ее лицо.

— Нет, — наконец ответил Виктор, возвращая ему страницу. — Впервые вижу.

— Вы лжете. Вы учились у нее больше десяти лет назад.

— Вот как?.. А, кажется, я припоминаю… она вела какой-то театральный кружок, а? Простите, это было слишком давно, и вообще школьные кружки редко кто хочет вспоминать…

— Она умерла, — перебил его Яр.

— Очень жаль, — неожиданно ядовито выплюнул Виктор. — Кажется, она очень много курила, просто не вынимая…

— Ее убили.

— И характер у нее был дерьмо, — цинично сообщил он. — Да, точно, я помню — такая молодая истеричка, «котятки», «хорошие», если не курила сигареты — курила траву, хорошо читала Бродского и хреново — Мандельштама. Очень жаль, что так получилось, удивительно, как такое могло произойти и все это очень несправедливо, а десять минут уже прошли.

— Послушайте! Мне сказали, что вы хороший человек и обязательно захотите разобраться…

— Кто сказал? — Серые глаза посветлели, стали почти прозрачными. — Кто сказал вам такую глупость?

Яр молчал. Виктор его не боялся, и это было хорошо, но врал ему — и это было плохо. Это значило, что придется опять сидеть в больничном коридоре до конца его смены. Придется выяснять, где он живет. Снова придется нестись по тающему следу, подбирать оборванные нитки и вязать из них узлы до тех пор, пока не получится вернуть истории первоначальный узор.

И может, тогда Яр узнает, кого еще стоило убить. Или узнает, что все же следовало сдаться, потому что тогда, много лет назад, он непостижимым образом ошибся и убил не того человека.

— Девушка, с которой вы учились. Маргарита. — На этот раз Яр показал фотографию на экране телефона. У него был ответ почти на любой вопрос.

Виктор смотрел на нее долго — почти минуту, смотрел замерев, сжимая белую обложку справочника фармакологических сокращений. Яр был доволен — он специально выбирал день, когда на приеме не будет медсестер.

Давай, вспоминай. Вспоминай, как я помню, а если не хочешь — я тебя заставлю.