Всегда можно пойти в бар. Там много свидетелей, и это плохо, но еще ни разу не случалось такого, чтобы он не находил повода разметить своей злостью чье-нибудь лицо. А если однажды за ним придут, если его все-таки посадят в тюрьму — что же, там он найдет сколько угодно поводов.

Яр почти мечтал об этом.

Он остановился у подворотни, полной затхлой темноты. Постоял несколько секунд, а потом зашел в эту темноту, как в воду озера. Постоял, привыкая к тому, что нет больше ни света, ни вспышек, ни кровавых луж. Глубоко вздохнул и прислушался.

За спиной проносились машины, с шорохом разрезая холодную воду, залившую дороги. Шли люди, и за ними тянулись стук каблуков и шорох листьев. Где-то играла музыка. Кажется, кто-то хотел чувствовать себя злым, пил медный свет и осеннюю сырость, и думал, что он побеждает. Кто-то думает, что так будет вечно.

А перед ним — темные изгибы опустевших дворов. Можно расслышать, как вода падает с козырьков крыш.

Как со стуком закрывается окно.

Как кто-то идет, совсем рядом, торопится, подошвы шлепают по лужам. Визжат тормоза, хлопает дверь. Яр слышит, как капает вода с крыш, слышит голоса — два мужских, раздраженных, и еще один — мужской, но испуганный — но не разбирает слов. Словно разучился понимать человеческую речь. Словно никогда ее не понимал.

Пруст, как же. «Это ты ее убил». Начитаются своих шедевров словесности, а потом так подбирают слова, что приходится шататься по подворотням в поисках мордобоя, вместо того чтобы лежать дома и тоже читать Пруста. Или хотя бы смотреть новости.

Вдруг еще кого-то убьют. Вдруг в этом году рекордный урожай кабачков, а он и не узнает.

Вот глухой звук удара и придушенный вой — это хорошие звуки. Погас шорох машин и плеск воды, погасли человеческие шаги, музыка и голоса за спиной. Мир сжался до подворотни в нескольких поворотах от места, где стоял Яр. И он пошел туда.

Ему было совершенно наплевать, что там происходит. Он остановился посмотреть, что происходит, но не для того, чтобы разобраться, кто здесь прав, а кто виноват. Все, что он чувствовал в этот момент — смесь усталого человеческого и незамутненного животного любопытства.

Два мужика били ногами парнишку, лежащего на мокром асфальте. Может, он должен им денег. Может, они закончат и отберут его деньги. Яру не было дела, его собственная злость, достигшая того пика, когда она почти превращается в покой — она привела его к другой злости.

— Иди, мужик, куда шел!

— Да он обдолбанный. Убери…

Все слова не имели значения. Яр даже прикрыл глаза на мгновение, позволяя первому полному вдоху, этому прекрасному, влажному и черному воздуху, в котором была взвесь речного тумана — холодная вода и растворенная в ней кровь — наполнить легкие.

С любовью.

Первый мужчина — кряжистый и бритый, в кожаной куртке — ударил почти без замаха. Хороший был удар, просто отличный, только пришелся в воздух. Яр успел разглядеть расплывшиеся синие пятна татуировок на его костяшках. Одну руку он по-прежнему держал в кармане. А второй перехватил запястье нападавшего, и чем отчетливей становился хруст костей под сжимаемыми пальцами, тем больше воздуха становилось в каждом вдохе.

Он ударил коленом в живот человека, которого держал, но заметил движение сбоку — серый блеск, морщинистый кожаный рукав — и увернулся, выпустив руку первого нападавшего. Кажется, кончик лезвия скользнул по куртке, но Яр уже замахнулся кастетом, чувствуя, как металл, напитавшийся сбереженным в карманах теплом, словно сам ведет замах.

Теперь хруст был отчетливый и громкий, а следом — такой же отчетливый вой. Кастет скользнул по мокрым пальцам, и Яр машинально тряхнул рукой. На холодный асфальт, в блестящие лужи упали черные брызги.

Яр успел увидеть, как второй мужчина зажимает разбитое лицо.

Не успел увидеть, как первый бросился на него сзади. Шею поверх воротника свитера рывком сдавила сложенная вдвое проволока, и это будет так забавно, если его задушат, пока он пытается избавиться от удушья.

Яр машинально повернул голову в сторону, чтобы не дать сразу себя задушить и подался назад. А потом оттолкнулся от стены и упал на спину, легко и быстро, словно за его спиной не было человека, не было затягивающейся удавки, асфальта и рассыпанных по нему обломков кирпича и железных обрезков.

Падая, он успел извернуться и перехватить выпущенную нападавшим удавку — две черные рукояти и стальной росчерк между ними. Отбросил, а потом посмотрел в глаза человеку, который пытался вывернуться из захвата.

Что случилось дальше, Яр описать бы не смог. Но дышалось легко, дождь накапывал очень умиротворяюще. И, наверное, Яр сломал человеку руку. Челюсть точно сломал.

Он вытер руки о куртку мужчины и отпихнул его к ядовито-зеленой надписи на стене «Занимайтесь любовью и войной тоже занимайтесь».

Его подельник, кажется, сбежал.

Мальчишка сидел у перевернутой урны и смотрел в небо.

— Ты что там увидел? — прохрипел Яр. К нему вернулась способность говорить, и он почему-то не был этому рад.

— Нос разбили, — пробубнил мальчишка.

— Тебя как зовут?

— Казимир.

— Тебя не за такие шутки били? — лениво поинтересовался Яр, оглядывая кучу осколков, куда отбросил удавку.

— Вон туда полетела. Тебе паспорт показать? Так у меня нету. Вот у этого, — он кивнул на неподвижного мужчину, — в кармане может есть.

— Ну так не с носом возись, а документы ищи, дурень, — посоветовал Яр. Удавку он подобрал и теперь разглядывал, пытаясь понять, что с ней не так.

— Угу. Слушай, мужик, а ты чего за меня впрягся? Честный типа или че?

— Дома скучно, соседи всякое говно смотрят, — честно ответил он. — Шел по проспекту, искал кому бы морду набить.

— Там ребята восьмой раз орут про мужиков, которые мясо ели, вот им бы и набил.

Яр всерьез раздумывал, не набить ли морду еще и ему. Не для борьбы с драматически нападающим удушьем, а просто так, для души.

— Ты это, мужик… Спасибо, мужик! — прочувствованно прогундосил мальчишка, прижимая кулаки к груди. И по-прежнему держа голову запрокинутой. — Тебе может спереть чего-нибудь надо? Я не очень хорошо пру, но я научусь…

— Вижу, что не очень хорошо. Шел бы ты отсюда, а, пацан?

— Научусь, — пообещал он. — А ты если что Кузю спроси. Кузя — потому что Казимир и домовенок. Сам придумал, — гордо сообщил Кузя. — Домовенок, понял, да? Домушник типа.

— Иди отсюда на хер, мальчик, — попросил Яр, сворачивая удавку. — Честное слово, иди.

— Ага. Бывай. Это… удавку не выбрасывай. Это Черепа счастливая. Из струны.

— Что?

— Струна от рояля, — довольно сообщил Кузя. — Череп говорил, у него мамка в оркестре играла.

Яр усмехнулся и провел по струне кончиком пальца.

С любовью, твоя Рада. Может, она это она передала ему струну. Может, удавка и для Яра станет счастливой. Он еще раз вытер руки, уже о свою куртку, и пошел к проспекту. Туда, где медный свет и кровавые лужи.

Яр слышал, как смеются люди и надрывается аккордеон.

Через две недели пришел ответ — заключенный согласен встретиться. Той же ночью Яр сел на поезд. Выспаться не получилось — он постоянно балансировал на грани, мешая сон с реальностью. И там, и там его подстерегал грохот, тяжелые вздохи и взвизгивания локомотива, запах мокрого стекла и ржавчины, да пятно желтого света от фонарика, с которым читала книгу девушка-подросток на соседней полке. На перрон он вышел еще затемно, и до самого рассвета сомневался, не снится ли ему эта абсурдная мутная реальность.

Потом был душный, постоянно подпрыгивающий автобус с продавленными сидениями. Яр пытался спать, то прижимаясь затылком к подголовнику, то роняя голову на грудь, но каждый раз его будил очередной толчок или шорох, вой ветра, когда двери открывались и резкие хлопки, когда они закрывались.