Выйдя из автобуса, он кое-как умылся остатками теплой воды из бутылки, которую купил еще на вокзале в своем городе. Отражение в витрине булочной говорило, что лучше не стало.

Чай, сигареты и несколько плиток шоколада он купил в тюремном магазине. Наценка была такой, что хватило бы бутылку дорогого коньяка, бельгийские конфеты и кофе из магазинчика при таможне. Но он платил за надежду, за след, который может указать этот человек, а ценнее надежды и следов у Яра ничего не осталось.

Потом его долго водил по затхлым тюремным коридорам нервный пожилой мужчина в мятой рубашке. Они ходили из кабинета в кабинет, Яр снова и снова подписывал бумаги, его обыскивали, задавали странные вопросы, а потом он снова подписывал бумаги.

Все, чтобы попасть в душный, пропахший хлоркой кабинет, где за стеклянной перегородкой его ждал сухопарый мужчина с серым лицом и сизыми тенями на впалых щеках.

Мужчина молчал. Водил бессмысленным взглядом по белой раме перегородки. И молчал.

— Убили ее, да? — наконец выдохнул он в трубку. Яр только сейчас вспомнил его имя — Эмиль. Имя, указанное на каждой из бумаг, которые он подписал, но так и не получившее значения.

— Кого? — уточнил Яр.

— Дочку Артура. Убили, а? Раду?

— Да.

— Девчонка хорошая была, — просипел Эмиль. На Яра он по-прежнему не смотрел.

А Яр смотрел на него внимательно — на сжатые плечи, словно окаменевшую спину. На дергающийся уголок рта, нервные пальцы, размытые наколки и неровно сросшийся нос.

— Откуда знаешь? — равнодушно спросил Яр.

— Сигареты купить не забыл?

— Откуда?

— Она приходила. А я только на фотографии ее видел. Ко мне такие девчонки не ходят. — Его губы разъехались в масляной усмешке, а потом лицо снова затянуло равнодушием. — Дочки у меня в смысле нету. Никто сигареты не носит. А ему дочка носила. Книжки носила еще. Ему предлагали меняться — на кофе, сигареты, карамельки, даже на водку. Он не менялся.

Значит, Рада знала, куда писать письма. Так почему указала несуществующий адрес?

— Знаешь, почему он сбежал?

Эмиль впервые поднял глаза — колючие зрачки в сетке красных и желтых прожилок — и покачал головой.

— Говоришь, не менялся. Так книжки любил? А какие больше всего любил — знаешь? Пьесы, а?

— Да херню какую-то. Не помню. Ну, про радиацию помню что-то. И про шары какие-то золотые, а, там еще ноги кому-то оторвало. Говорю же — херня. — Он вдруг прижал трубку к губам и забормотал, так часто, что слова слипались в одно, торопливое и неразборчивое: — Он-аду-юбил, ты не думай-дже — не стал бы он ее-убивть. И других девчонок не стал бы, не такой он-елвек, да, не злой…

— Мне сказали, он убил ребенка.

Его глаза опасно блеснули и погасли.

— Другие убили. Он не убивал.

— И сокамерника.

— Того убил. Срок Артуру подходил, а он хотел остаться.

— Почему?

— Говорил, другие убили, а он украл. Один раз говорил, нашло чавой-то. Его и выпустить хотели, потому что он не убивал.

— А потом он передумал сидеть и сбежал?

— Не знаю. Мне не доложился. Начальство сменилось, кормить хуже стали — не знаю, он же такой был… Ну, книжки не отдавал, понимаешь? Давай я тебе скажу чего, а ты мне еще сигарет пришлешь, а? Ты же нормальный, по лицу вижу! Пришли, а я скажу, я знаю, чего я знаю — тебе никто не скажет… — забормотал он и начал закатывать глаза.

Яр молча кивнул. Он видел, что Эмиль ему не поверил.

— На Боровую улицу пойдешь, в городе, где Артур жил, там дом синий, э? Если не сожгли — ищи синий дом. Артур говорил, там спрятал что-то. Закопал. Говорил — нельзя, чтобы кто-то нашел. А ты найдешь, найдешь — меня вспомнишь, и пришлешь, не кинешь.

— В городе нет Боровой улицы.

— Найдешь, — ухмыльнулся он. — Найдешь. Артур говорил — Боровая. Сигареты пришлешь. Когда найдешь, чего он там закопал. Мальчишка сюда приезжал, тоже вопросы задавал. Он сигарет прислал, не обманул.

— Какой мальчишка?

Его глаза полыхнули колючим злорадством, а потом открылась дверь.

— Кудрявый. Сказал, что знает, кто убил какую-то Лору. А мне какое дело, кто убил… пришли еще, а, парень…

— Что ты ему сказал? О чем он спрашивал?

— А он все про Раду спрашивал. Будто мы знакомы. Я ему тоже про Боровую сказал, только будто названия перепутал… так что может он ничего не выкопал. Ты ищи-ищи, парень, сигареты не забудь прислать, — хихикнул он, а потом положил трубку.

Скучавший в углу милиционер поднялся, не глядя на Яра кивнул Эмилю.

Яр молча смотрел, как за ними закрывается дверь.

…

Яр приехал домой. Заставил себя умыться, раздеться и опустить штору. Лег в кровать, закрыл глаза и пообещал себе не открывать их, пока не прозвенит будильник. Но мысли расползлись в темноте и проникали в голову с каждым вдохом и своими укусами отгоняли сон.

Что он узнал? Была ли вообще Боровая улица, или Эмиль решил, что Яр будет возить ему сигареты каждую неделю?

И еще что Лем ездил в тюрьму. Наверняка это был Лем. Ну, про него Яр никаких бумажек не подписывал. Можно спросить прямо, а если не захочет отвечать — можно и рыло начистить. Яна, конечно, расстроится, но жизнь Яны и так полна расстройств, а начистить Лему рыло явно стоило.

В прошлую попойку Яр разглядел бумажки, которыми был облеплен знак анархии в гостиной — это были вырезки из статей, строчки из молитв, и сотни вырезанных из газет имен погибших. Имя Рады встречалось часто, так часто, что он не смог прочитать остальное.

За это он был Яне благодарен. Кто-то еще возводит постамент для памяти о Раде, кто-то еще будет носить к этому памятнику цветы.

А все же в его дозорах на мостах было больше смысла. Хреновый из него выходил детектив.

Словно отзываясь на его мысли, в кармане хрипло застрекотал телефон. Яр успел подумать, что нужно купить новый, и принял вызов, не глядя на номер.

— Да?

— Яр? Ярик, я так рада, что тебе дозвонилась! — защебетал динамик искаженным голосом Яны. — Ты занят? Не говори, что занят, очень нужна твоя помощь!

— Чего хочешь? — вздохнул он.

— Сходи со мной к родителям, — взмолилась Яна. — Я по дороге все расскажу, только пожалуйста, сходи со мной, не хочу одна… Приходи сразу ко мне, ладно? Я тебе кофе сварю, мне Володя хороший принес…

— Сейчас буду, — обреченно вздохнул Яр и нажал на отбой. Каждое ее слово вонзалось в череп крошечным раскаленным гвоздем.

…

Через полчаса он звонил в дверь Яны и думал, обрадуются ли ее родители такому спутнику дочери. Еще утром он выглядел вполне прилично, даже надел чистую белую рубашку, но после поездов, автобусов и тюрьмы от приличности не осталось и следа.

Яна встретила его в черной рубашке и капроновых колготках. В зубах у нее был зажат десяток заколок, а руками она придерживала волосы, свернутые в узел на затылке.

— Сходи на кухню, — процедила она. — Там на плите кофейник и кастрюля, — Яна вытащила шпильку изо рта и с ненавистью воткнула в прическу. — Лена сварила суп, — вторая шпилька, — вроде, жрать можно, а я сейчас.

Она ушла, ругаясь себе под нос и продолжая закалывать волосы такими движениями, будто представляла на месте пучка чье-то сердце.

Яр снова пожал плечами и пошел искать суп.

Кастрюля действительно стояла на плите, а вот половника не наблюдалось. В ящиках были вперемежку навалены крышки от банок, открытые упаковки круп, пожелтевшие вырезки с рецептами из журналов, старые полотенца и ржавые инструменты, похожие на пыточные орудия.

— А я так наливала.

Яна стояла в проеме и поправляла складки шерстяной клетчатой юбки.

— Пятилитровую кастрюлю над тарелкой наклоняла? — удивился Яр.

— Ага. Крышкой прижимала, чтобы только бульон лился, ну как когда воду с макарон сливаешь. А потом ложкой остальное вылавливала и накладывала, — улыбнулась она. — Лем меня отчитывает, говорит, я много движений лишних делаю.