Рада обнимала его сзади и горячо шептала ему на ухо:

— Ярик, пожалуйста… у меня теперь не сломаны пальцы. Я снова могу играть, я тебе сыграю, хочешь? Только у меня сейчас музыки не получится. Мне в морге не расчесали волосы. Спереди расчесали, а сзади оставили, чтобы голова лежала ровнее… принеси мне гребешок. В волосах слишком много крови. Не забудешь? Тогда я смогу сыграть. Тебе и папе.

Потом лес обретал очертания, и Яр старался все это забыть, потому что казалось, что принесенные в явь видения быстрее станут реальностью, но вместе с тем знал, что однажды увидит все, о чем мутно грезил в морозной темноте. Иногда он надеялся заблудиться, но всегда возвращался к костру, даже если ему казалось, что он стоит на месте.

Однажды он привычно зашел в лес, щуря слипающиеся глаза, и вдруг понял, что пришел сюда позже, чем всегда. В следующий миг его по лицу хлестнул сырой теплый ветер, и Яр вдруг отчетливо понял, что все закончилось.

Что нужно возвращаться в комнату, потому что в лесу холодно, его сосед — старый сумасшедший мужик с варганом, и проще всего было пойти к коменданту и потребовать переселения, но из-за Яны, мертвых девушек, живых девушек, которые зачем-то продолжали ему врать про мертвую подругу, а еще из-за алкоголизма, недосыпа и постоянных вспышек агрессии, Яр и сам стал сумасшедшим мужиком. С губной гармошкой и гарротой.

Он понял все это, но пришел следующий порыв ветра и сдул все эти мысли. Вымел их из головы, потому что все было правдой, и было глупо сомневаться. Просто есть правда, на которую не стоит смотреть в упор.

Яр вздохнул и вернулся в комнату, где на этот раз было тихо.

— Понял? — сочувственно спросил его Иван.

— Нихрена не понял.

— Это хорошо.

Больше он никогда не слышал, как Иван играет на варгане. Через неделю он сдал спецовку, собрал сумку и уехал обратно в город, который дождался весны.

…

Нора с утра была не в духе. Ее коллега, Тоня, первой нашла воровку. То есть, конечно, не она нашла, просто пока Нора была занята, разыскивая клад Артура Маянского, Тоня первой раздобыла информацию и даже успела взять интервью — короткое и глупое, даже печатать нечего. Норе стоило почаще вспоминать, что кто-то ворует таблички с временных крестов над могилами жертв маньяка, но у нее было столько дел, кто мог ее обвинить?

Инну поймали прямо на могиле. Она была в пальто, которое явно украла у Яны — а точнее наверняка просто забрала с одной из вешалок, заваленных одеждой. Пальто было черное, с шнуровкой и рукавами, обшитыми сорочьими перьями. Этому пальто Тоня радовалась больше, чем девчонке, у которой под языком нашли три гвоздика, на которых держалась табличка. Четвертый она не успела выкрутить.

Пришлось долго уговаривать Тоню, а потом идти к шефу, Денису Горзоеву, который еще не окончательно потерял человеческий облик и был способен слушать, в отличие от прошлой начальницы Норы.

— Тоня разрешила, — проникновенно говорила она, закинув ногу на ногу и изредка клюя сигаретный фильтр. — Я эту девочку знаю, мне она больше расскажет.

— А почему ты не просишь, чтобы мы вообще не писали о твоей знакомой девочке? — усмехнулся Горзоев, блеснув желтыми глазами за толстыми стеклами очков.

— Ну я же хочу, чтобы вы мне разрешили взять чужой материал, а не послали меня, — вздохнула Нора.

— Перекрашивайся. Тогда разрешу.

— Чего?.. — она забылась и затянулась. Дым с непривычки обжег горло, никотин ударил в голову. Нора торопливо потушила сигарету.

— Перекрашивайся. Тебя уже месяц вся редакция уговаривает. Потом будешь выпендриваться и бросать кому-то там вызов.

Нора сделала глубокий вдох. Пригладила волосы — длинные, светлые и мягкие.

Ей и правда иногда предлагали. Но теперь наступила весна, и предложения превратились в шантаж.

Всем была глубоко безразлична девочка, которой недавно исполнилось шестнадцать. Мать которой убил маньяк, несостоявшийся отчим которой вместе с ней ходил к Яне и не делал вид, что можно жить дальше.

Нора тоже всем глубоко безразлична, она это знала. Но всем хотелось сделать доброе дело, которое им ничего не стоило. Заставить ее, предупредить, образумить.

Всем хотелось, чтобы вся ее следующая жизнь была хоть немного из-за них.

— Весна настала, Нора, — сказал он, выдыхая сизый сигаретный дым в ворот бежевого свитера. — Если бы ты была персонаж детектива — тебя убили бы именно сейчас.

На окне засыхала лиловая герань. За спиной Горзоева тускнел стеллаж, забитый собраниями классиков с неразрезанными страницами.

— Я сдам интервью в конце недели, — сухо сказала она.

— Тоне она сказала, что воровала таблички, чтобы на какую-то стену прикрутить, — бросил он ей в спину. — Врет.

— Конечно, врет, — вздохнула Нора.

…

Инна грела руки о чашку капучино, безнадежно испорченного корицей, и гоняла в уголке губ незажженную сигарету. Нора молча пялилась в стакан кубы либре и почему-то чувствовала себя предательницей.

Девчонка щурила темные глаза и без конца поправляла рукава широкой белой рубашки. Нора видела нацарапанные на ее запястьях петли-сердечки логотипа HIM, выжженную гранату Green Day и портаки с кривыми крыльями Placebo, но не знала, что ей делать. Она почти не общалась с гостями Яны. Она ни к кому не привязывалась. И ходила к ней только потому что они с Яром были уверены, что Яна что-то знает об убийствах. А теперь ей почему-то нужно разговаривать с девочкой-подростком, у которой крик о помощи написан на исцарапанных лезвием запястьях и намертво залит лаком в безумном начесе.

— Яна пропала, — наконец хрипло сказала Инна. — И Лем пропал.

— Она не пропала, она живет в прокате, — сказала Нора, нехотя приложившись к коктейльной трубке. Кола искрилась ромовой горечью, и Нора даже удивилась — она ждала теплой бурды с водкой.

— Из проката. И Лема нигде нет — ни на рынке, где он кассетами барыжил ни… Никто не справляется, Нора. Ты не поймешь, наверное. Но мы все… не можем справиться. Я хотела перекраситься когда маму убили. Папа когда увидел у меня порошок и окислитель орал так, что мне казалось ему усы сдует. За волосы оттаскал и сказал, что лучше б я героин домой принесла.

— А ты что?

Инна пожала плечами. Намотала на палец темную прядь, отпустила и тоскливо посмотрела в чашку. Достала из кармана полосатые митенки и натянула их, наконец-то скрыв следы своего подросткового отчаяния. Взяла чашку, подставив под нее ладонь и осторожно попробовала кофе.

— Ну и говно.

— Ну давай поменяемся, — предложила Нора, решив, что видела, как девочка пила пиво с Яной, и Яна выпила всего на пару бокалов больше. Правда, Инне никто в пиво не доливал виски, Нора тогда очень смеялась над этим педагогическим порывом.

Инна сцапала коктейль, не удостоив Нору даже кивком. Бросила трубочку на пол и выпила бокал тремя длинными глотками.

А капучино и правда было говном.

— Я решила не перекрашиваться. Буду как все — ждать, пока этот урод еще кого-нибудь зарежет, а потом плакать. Что мы еще можем сделать?

— Его поймают, — тихо сказала Нора.

Инна покачала головой.

— Мама сказала, что милиция никого не найдет.

— Инна, — вздохнула Нора, но потом заметила, как девочка брезгливо поморщилась, и исправилась: — Это Яна тебя научила?

Она осторожно кивнула, и Нора поняла, что ей до смерти хочется рассказать о той ерунде, которой ее научила Яна, но делать этого никак нельзя.

Нора жестом остановила официанта.

— Принесите нам по карамельному мороженому и еще по коктейлю, — попросила она. И снова обернулась к Инне: — Яна умеет говорить с мертвыми?

— Не очень хорошо. Я еще хуже, но Вета на Яну обижается, а мама на меня нет.

— Это когда она фильмы смотрит? С бубном, да?

— Нет, туда только Яна умеет ходить. У меня ни разу не получилось. Но я пила мертвую воду.

— Мертвую воду? — заинтересованно спросила Нора, вытягивая ногу так, чтобы диктофон в кармане широких брюк точно ничем не пережало.