— О китайцах можно забыть, — резюмировал Жагрин. — Опоздали.

Зотагин отнёсся к этому до странности спокойно. Может потому, что практически не контактировал с этими непонятными геологами. Не считая Ленки, конечно. Ленка была своя, Ленку было жалко. Но тоже как-то не так. Не от души. Словно сухое “соболезную” на похоронах когда-то знакомого человека. Похоже, совсем окостенел он душой за последнее время.

Пока Зотагин пытался разобраться в своих чувствах, бригадиру передали сверху микрофон.

— Слушай сюда, юзбаши! — загремел мегафоном Жагрин. — С тобой говорит офицер Сил Самообороны Сибири, и церемоний я тут разводить не собираюсь! Злопамятный я, сразу предупреждаю! А здесь, вот на этом самом месте меня очень обидели! Поэтому любое шевеление пяткой с вашей стороны посчитаю за новое оскорбление и разнесу тут всё к такой-то матери! Возможности вы видели. Превращу ваше корыто в плавучий гроб, даже икнуть не успеете! Понял меня, юзбаши? Не слышу ответа!

— Что тебе надо, иноверец? — откликнулись с баржи. — И не тешь себя мыслью, будто мы испугались твоих угроз! Мы снизошли до ответа исключительно благодаря твоему офицерскому званию, хотя и о том знаем только с твоих слов!

— Вот же сволочь недоверчивая. Патент ему для убедительности подавай, — проворчал Жагрин, прикрыв микрофон ладонью. — Я хочу говорить с Ириковым! — потребовал он.

Оказалось, это невозможно. Здешний представитель Великого Турана арестован и отправлен в столицу. Его обвиняют в попытке мошенническим путём присвоения особо крупной суммы из казны Эмира. Вину усугубляет сговор с грабителем, уже числящемся в международном розыске за подобные преступления. Более того, этот грабитель на момент преступления был у него в помощниках. Так что судьба Ирикова не предрешена. После быстрого и справедливого суда милостивого Эмира Тимурида Адли мудрого правителя Великого Турана, да пребудет он славен в веках всеми живущими народами, бывшего чиновника казнят огненным колесованием.

— Доигрался Сергей! Ведь сколько раз предупреждали, а всё без толку! — не сдержался Дзьонь.

— Хоть бы сам жив остался, — добавил Тихон. — Хуже, если его вместе с Осокиным тоже на суд в столицу увезли.

Не увезли. Много чести возиться с рабами. Рабы просто пробежались по воде.

— Там, — брезгливо махнул рукой в сторону кормы юзбаши. — Сами можете убедиться.

Зотагин не сразу сообразил, о чём говорит турок. И только взглянув на корму баржи, увидел, что здесь означает “пробежаться по воде”. Остальные тоже увидели. Жагрин, не сдержавшись, выдал прямо в микрофон длинную тираду, густо сдобренную отборным армейским матом, где упоминание о бешеной собаке было единственным, что не оскорбило бы строгой нравственности какого-нибудь завзятого моралиста. Но почему-то именно сравнение с четвероногим другом человека вывело турка из себя. Он прямо-таки слетел с кресла и что-то проорал на своём языке, указывая на корабль. С баржи грянул нестройный ружейный залп.

— Ё-оо-жики колючие… — как-то по-детски удивлённо произнёс рядом Тихон и навалился на леер, жадно хватая ртом воздух.

С палубы в ответ короткими очередями застрочили автоматы. Режущим визгом прошлась по барже спарка шестиствольных пулемётов, оставляя за собой косую полосу рваного железа от палубы к ватерлинии. Стрельба с баржи сразу прекратилась, но из-за её длинного корпуса, громко зудя моторами, вылетела стая аэроглиссеров. В каждом было по десятку лесовиков. Видно заранее готовились. Охватывая корабль в клещи, они собирались взять его на абордаж. Зотагин от вида всего этого впал в ступор.

— Уходи, дурак! — вызверился на него Жагрин. — Не стой пнём!

Он и Павел помогали раненому Тихону. Буквально затаскивали того в отсек. Тихон висел у них на плечах и едва передвигал ноги. Матросы, прикрывая им отход, стреляли из автоматов по лодкам. В спешке, больше для устрашения. Глиссеры скакали на поднятых ими же волнах, закладывали крутые виражи, поэтому попасть в сидящих там было почти невозможно. Лесовики атаковали молча. Не хотели до поры до времени попусту жечь патроны. Корабельные пулемёты тоже почему-то молчали.

Старшина втолкнул Зотагина внутрь отсека и задраил дверь. Тихона, откинув стол, осторожно уложили на лавку.

— Медицину зови, старшина! — приказал Жагрин. — Срочно!

— Нет у нас медицины, — растерялся тот. — Они только с десантом здесь бывают.

— Твою же ж мать! — выругался бригадир. — Ну хоть пипины у вас тут есть? Пакеты перевязочные? Слышал про такие? — старшина кивнул. — Уже лучше! В общем так, сержант! — взял инициативу в свои руки Жагрин. — Срочно веди сюда кого из старших. Пакетов этих самых пусть побольше с собой прихватит. Трёхсотый, скажешь, здесь тяжёлый. Понял? Тогда мухой полетел, чего ждёшь!

Старшина нырнул за дверь ангара в гул работающих силовых установок.

Зотагин воспринимал происходящее будто со стороны. С момента, когда он увидел т-образную виселицу у борта баржи с двумя верёвками на перекладине, натянутыми под тяжестью наполовину утопленных в воде тел, им овладела холодная апатия. От осознания, что верёвок могло быть на одну больше, и это он, Зотагин, мог составить компанию вечным спорщикам Серёге и Лёне. Теперь их нет. Зотагин сжал кулаки шумно выдохнул. Апатия схлынула. Вместо неё внутри багрово нарастала злость. Захотелось самому, своими руками, разнести на баржах это кочевое кубло. Всех, в придачу с живностью! Вспомнилась Вероника-Настёна. На этот раз он её понимал и живо представил себя в кузове той «шишиги». Только почему-то здесь. Грохот выстрелов, звон гильз, заполошное кудахтанье теряющих перья кур и ор перепуганных лесовиков бегающих по барже вперемежку с турками. Получилось настолько глупо, что самому смешно стало, зато прошла выжигающая нутро злость. Вернулось ощущение реальности.

На палубе промелькнули тени. Снаружи к стеклу иллюминатора прилепилось чьё-то лицо, оглядело отсек и довольно ухмыльнулось. Но ухмылка сразу же сменилась испугом. Двигатели корабля взвыли, он качнулся, приподнялся над водой и, набирая скорость, двинулся прочь от стоянки кочевников. Лицо исчезло.

Зотагин, как и остальные в отсеке, не мог сейчас рассмотреть, что происходит снаружи. Но, будь у них такая возможность, увидели бы, что кара за гибель друзей не заставила себя долго ждать. Баржа быстро принимала воду вскрытым бортом и начала крениться. Возле неё плавал какой-то мусор вперемежку с обломками досок разбитой кормовой надстройки. За них цеплялись барахтавшиеся тут же люди. Но этим ещё повезло: остались живы. Хуже пришлось тем, кто атаковал корабль и уже был на его борту, когда заработали маршевые двигатели. Быть втянутым под их лопасти означало гарантированную гибель. Для пытавшихся преградить путь кораблю на аэролодках, это утро тоже стало последним. Корабль просто прошёл над ними, утопив всех мощными нагнетателями воздушной подушки.

Старшина вернулся в сопровождении худого глазастого лейтенанта. Тихона перевязали, вколов обезболивающее из армейской аптечки. Пока больше ничем помочь не могли. От лейтенанта узнали, что команда корабля тоже понесла потери. Были ранены двое матросов из тех, что находились в тот момент на палубе. К счастью, легко. Ещё один получил сильный ушиб от попавшей в бронежилет пули. Им уже оказана помощь. Но здесь случай серьёзный. Необходимо квалифицированное вмешательство. Причём срочно. Иначе… Лейтенант не стал продолжать. Было и так понятно. Он собрался уходить, когда старшина, показав на свой наушник, сказал, что командир требует Жагрина на мостик. Лейтенант сказал, что проводит, и они с бригадиром вышли в ангар, впустив через открытую дверь воющий рёв работающих на полную мощь двигателей.

Время медленно тянулось, как это обычно бывает при вынужденном безделье. Зотагин сначала пытался хоть что-то разглядеть в иллюминатор, но потом понял, что бесполезно, что кроме воды ничего там не увидишь, и бросил это занятие. Корабль шёл ровно, лишь иногда раскачиваясь и будто подныривая. Шум двигателей стал привычно-терпимым и уже воспринимался как нечто само собой разумеющееся. Звукоизоляция отсека хоть и помогала, но разговаривать всё равно приходилось на повышенных тонах, а в ушах словно застряли пробки. Поэтому все больше молчали. Тихон приходил иногда в сознание и просил воды. При его ранении пить было нельзя, Дзьонь смачивал ему губы влажной салфеткой. Но такое случалось всё реже. У Зотагина было нехорошее предчувствие, что Тихон скоро уйдёт. Понимали это и другие, но ничего не могли поделать и были подавлены своей беспомощностью. За исключением старшины. Тот относился к происходящему без особых эмоций, но ему простительно: он Тихона совсем не знал. Только сегодня утром впервые увидел. Самому же Зотагину хотелось, чтобы всё поскорее закончилось. Устал он. Смертельно устал.