Девушка вспыхнула и влетела обратно в предбанник.

«Жихарь тебя понеси!» — подумалось Мстиславе Стояниными словами.

— Не гляди, — услышала княжна спокойный голос и, зажмурившись, торопливо отвернулась к стене. Раздалось недолгое шуршание. — Всё.

Мстиша недоверчиво открыла глаза. Помытчик переоделся в сухие штаны и, слава Пряхе, надел свою неизменную рубаху. На смуглых скулах разлился румянец, а очи непривычно блестели. Если до этого у Мстиславы и были сомнения, то зависть к его отдохнувшему, посвежевшему виду разом пересилила всё остальное. Ведь она уж и забыла, что такое тёплая вода. Неизвестно, когда ещё выпадет возможность как следует вымыться.

— Пойдём? — спросил Нелюб, собирая вещи.

— Погоди. Я… Я тоже стану париться.

Зазимец сделал нарочито удивлённое лицо.

— Ладно, — пожал он плечами, — буду в избе.

Мстиша округлила глаза.

— Нет! Не уходи!

В ответ на недоумённый взгляд помытчика она поспешно прибавила, потупившись:

— Пожалуйста, не уходи. Я банника боюсь.

Нелюб хмыкнул и по своей привычке мотнул головой, так что с мокрых волос на пол полетели брызги, но всё-таки остался. Когда, смущаясь, Мстиша выглянула из парной, зазимец уже сидел с поленом и ножом в руке.

— Мне бы студёной воды, — тихо попросила девушка.

В отличие от Мстиславы, Нелюб не стал отворачиваться, а, напротив, окинул её долгим взглядом. Всеславна, прикрывавшаяся накидкой, стояла в одной рубашке, и зазимец обошёл глазами и распущенные волосы, доходившие до бёдер, и белые ступни, выглядывающие из-под подола.

Мстиша подумала, что сейчас помытчик велит ей не ломаться и идти окунуться в реку, но вместо этого он, наконец, перестав рассматривать её, отложил нож и, молча подхватив ведро, вышел. В бане, видно, браниться язык не поворачивался.

Когда, чистые и притихшие, Нелюб с Мстиславой вернулись, Томила позвала их к столу. Войдя в избу, Нелюб поклонился красному куту, а потом печи. Мстиша нехотя повторила за ним. Гневить богов — даже этих, тёмных и закопчённых, сумрачно взиравших прорезями деревянных глаз из бедного, украшенного лишь пожинальным снопом угла, ей не хотелось.

Гостей усадили за стол рядом с остальной бывшей в доме семьёй — стариком, младшей снохой и ребятнёй мал мала меньше. В избе стоял такой же кислый запах, что и в телеге, только гораздо сильнее, и Всеславна гадливо прикрыла нос рукой. Поджав локти, девушка принялась неприязненно озираться.

Сквозь заволоченные бычьими пузырями окна пробивался слабый свет, но и его хватало, чтобы заметить, насколько это жилище не походило на княжеский терем. В плохо проконопаченных стенах между брёвнами торчал мох, голые лавки были почти до блеска вытерты многочисленными домочадцами, дубовый стол стал чёрным от старости. Впрочем, несмотря на бедность, в избе было чисто и опрятно. Большуха постелила старую, расшитую по краю незамысловатыми узорами скатерть — «должно быть, ещё из девичьего приданого», ядовито подумала Мстиша, — и поставила два горшка щей, подбелённых сметаной, лук, варёные яйца и хлеб.

— Кушайте на здоровьечко, — пожелала Томила гостям, положив подле них две новых ложки. От Мстиславы не укрылось, как пристально хозяйка оглядела её руки. Ещё бы, у самой-то старухи кожа была задубевшая, взбугрённая синими прожилками.

Трапеза проходила чинно и скучно, все молчали. Было противно черпать из того же горшка, откуда брали хозяева. Мстиша покосилась на Нелюба, который, не чураясь, ждал своей очереди и невозмутимо отправлял в рот ложку за ложкой. А говорил, с боярами сиживал. Где уж ему, вахлаку.

Когда ужин закончился, было ещё не темно, и все расселись по разным углам сумерничать. Нелюб со своими деревяшками расположился подле старика, плётшего лапти на воронце, женщины сонно перебирали чернику в огромных решетах, дети возились на полу. Мстиша устроилась на лавке поодаль ото всех и лениво отщипывала от пирога с капустой.

— В волка и гусей, в волка и гусей! — послышался требовательный детский крик, и княжна вздрогнула. Разразилось тоненькое многоголосие:

— А вы гуси, гуси?

— Га, га, га!

— Далеко летали?

Кого видали?

— Мы летали и видали,

Га, га, га!

Мы серого волка,

Га, га, га!

Украл волк овечку,

Утащил за речку!

Кусок встал поперёк горла, и Мстислава побледнела.

Ребятня с визгом бросилась в рассыпную, и большуха притворно грозно прикрикнула на них:

— А ну, жуклята, кыш на двор бегать!

Княжна сама не могла объяснить, почему всякое упоминание волка заставляло волоски на руках вздыматься. Верила ли Мстиша, что Ратмир был оборотнем, или образ дикого зверя просто стал воплощением чужого чуженина?

Девушка посмотрела на Нелюба, но тот, не замечая Мстишиного смятения, под восторженный писк раздавал детворе сработанных из дерева игрушечных птичек.

Мстислава вдруг почувствовала себя невыносимо лишней здесь, среди этих людей, с которыми у неё не было и не могло быть ничего общего. И то, что неразговорчивый, скупой на слова Нелюб сумел ненавязчиво и гладко влиться сюда, стать на вечер частью этой семьи, почему-то задевало Мстишу. Он был с ними, не с ней, и, хотя княжна не имела на это права, она ощущала себя преданной.

Оставаться было тошно, и Мстислава выскользнула из избы. Ноги сами принесли её на мостки.

Дождь по-прежнему моросил, оправдывая мрачные предсказания Нелюба, но Мстиша уже не переживала о том, что намокнет. Усевшись на самом краю, княжна достала из-за пазухи заветные бусы. Она медленно разжала пальцы, любуясь гладкими, голубыми с коричневыми вкраплениями шариками. Было уже слишком темно, чтобы разглядеть тонкие переливы цвета, но Мстислава столько раз видела ожерелье, что могла бы представить их с закрытыми глазами.

Забросить бы низку в чёрный омут! Но что толку, если боярин, с которым девушка подобным образом надеялась поквитаться, не увидит этого. И потом, бирюзовые бусы были последним, что осталось у Мстиши от той, несостоявшейся жизни. Пока княжна могла надеть их, казалось, жива была надежда. Надежда… Он ведь чей-то муж, да и сама Мстислава скоро станет чужой женой.

Всеславна смотрела на холодные камешки на своей ладони, не замечая, как по щеке сползает слеза.

Где же ты?! Где ты, когда ты так нужен мне?!

Мстиша зажмурилась. Наступала ночь, и Сновид, конечно, был в постели, которую теперь грела ему жена.

Она не услышала лёгких шагов и вздрогнула, когда позади раздался негромкий голос:

— Вот ты где…

Девушка порывисто обернулась и увидела Нелюба. Его взгляд задержался на бусах, зажатых в Мстишиной руке, а затем внимательно обшарил лицо.

— Идём спать.

‿︵‿︵‿︵‿︵‿︵‿︵

Перед тем как лечь, они проведали Бердяя. Нелюб устроил его в пустовавшем овине, оклобучив и привязав должиком к деревянной балке. Ястребу, привыкшему к воле, это явно не пришлось по нраву, но селяне не без основания с опаской относились к хищнику, который не погнушался бы и домашней птицей.

В скотнике, где постелили гостям, под клюками у крыши свисало десятка два отопков — как растолковал ей Нелюб, от сглаза. В полумраке чёрные очертания лаптей походили на гроздья летучих мышей, и Мстиша жутковато поёжилась.

После бани и горячего ужина лесная жизнь под открытым небом успела позабыться, и Мстиша с отвращением думала о ночёвке на скотном дворе, где пахло свиньями и лошадиным потом.

Взобравшись на сеновал по шаткой лестнице, Мстиша не особенно удивилась, увидев, что вся постель состояла из большой овчины, накинутой прямо поверх сена. Вспомнились недавние размышления о Сновиде, и девушка невесело усмехнулась.

— Полюбуйся, чего ты добился своим враньём, — обернулась она к Нелюбу с кривой ухмылкой и нарочитым широким движением указала на шкуру. — Поистине роскошное супружеское ложе!

Ничего не отвечая, зазимец бросил в сено дорожную торбу и, улёгшись на неё головой, накрылся плащом и отвернулся к стене. Хоть он и постарался устроиться подальше от Мстиши, сеновал был тесным, и их разделяло не больше аршина.