— Ложись.

Мстиша недоверчиво села на ворох старых шуб, не спуская тревожного взгляда с зазимца.

— А ты?

Девушка теребила перекинутую на грудь косу. Чистая и пригожая, в свежей рубашке и с вымытыми волосами, Мстислава впервые за долгое время была довольна своим видом, а Нелюб всё равно не хотел смотреть на неё.

— Да я, пожалуй, в телеге лягу, чтобы тебя не стеснять. Ночь нынче тёплая, — с непривычной для себя неуверенностью проговорил он, делая неопределённое движение рукой.

Мстиша почувствовала, как на глаза навернулись непрошеные слёзы, а в груди встал ком обиды. Она вспомнила все непристойные намёки на Нелюба и вдову, что делали посадник и стражники, и к лицу прилил жаркий стыд. Хозяйка была далеко не старуха, да и не скрывала, что Нелюб ей приглянулся.

— К Словяте пойдёшь? — не своим голосом спросила Мстиша.

Нелюб удивлённо вздёрнул голову.

— Да ты никак ревнуешь? — догадался он и улыбнулся так светло, что у Мстиславы отлегло от сердца.

— Не уходи, — прямо попросила она.

Улыбка медленно сошла с лица Нелюба. Теперь он смотрел пристально, точно взвешивая что-то в уме. На миг помытчик отвёл взор в сторону, а потом снова взглянул на девушку, и Мстиша поняла, что он хотел отказать. Нелюб прочистил горло, но Мстислава опередила его, прошептав:

— Пожалуйста.

В глазах Нелюба мелькнула жалость, и, поколебавшись несколько мгновений, он повержено вздохнул. Зазимец сделал два больших шага к княжне и опустился подле неё.

— Спи. Не бойся, я буду рядом.

Мстиша уронила взгляд на кончик косы в своих руках. Не такой она представляла себе эту встречу. Та близость, что начала завязываться между ними, оказалась забыта Нелюбом за две ночи. Помытчик пришёл за ней, но вовсе не потому, что Мстиша была ему дорога. Он пришёл, потому что не мог иначе.

Мстислава легла.

— Обними меня, — тихо, едва слыша себя, попросила она. После того, как Мстиша навязалась Нелюбу, терять было нечего и падать ниже некуда.

Нелюб сглотнул и несколько мгновений сидел неподвижно, а потом, сдаваясь, опустился рядом и осторожно вытянул руку, невесомо обхватывая плечи Мстиславы. Его движения были выверены, и зазимец позаботился, чтобы не прикоснуться к ней лишний раз. Голова девушки лежала на руке Нелюба, но их разделяли добрых три вершка. Княжна судорожно выдохнула и закрыла глаза. По вискам скатились две тёплые слезинки.

Тело Нелюба было напряжённым, точно у насильно посаженной на колени кошки, которая терпела, но только и ждала мгновения, чтобы вырваться из-под ласки надоедливых рук. Мстиша открыла глаза и повернула голову к Нелюбу. Он лежал, не мигая глядя в потолок. Нелюб не мог не видеть, что Мстиша смотрит на него, не мог не знать, что она ждала — ответного взгляда, слова и того страшного и волнительного, что могло за ними последовать. Но он не повернулся к ней, и Мстислава поняла, что запас его жалости наконец исчерпался. Шмыгнув носом, она соскользнула с руки помытчика и, закутавшись в овчину, отвернулась на другой бок.

Как Словята ни уговаривала, ни Мстиша, ни Нелюб не были расположены задерживаться. Мстиславе не терпелось поскорее убраться из Волыни, которую она успела проклясть в душе, да и повторения прошлой ночи ей не хотелось. Мстиша вывернула себя перед Нелюбом наизнанку, была отвергнута и теперь не понимала, что довлело над ней сильнее — злость или стыд.

Нелюб же наверняка не чаял поскорее закончить затянувшееся путешествие. Он ничем не показывал, что давешняя откровенность княжны произвела на него хотя бы малейшее впечатление. Мстиша могла бы порадоваться тому, что помытчик не обращает её слабость в оружие, но вместо этого она закипала от его равнодушия. Нелюб был стеной, горой, которую Мстиславе не под силу пробить даже всем своим отчаянием.

Пришла настоящая осень. День задался непогожий и промозглый. Моросило, и на сжатых полях тут и там, точно позабытые нерадивыми хозяйками холстины, белели обрывки тумана.

Мстиша больше не жаловалась ни на мокрую одежду, ни на стонавшие от ходьбы ноги. Каким-то удивительным образом она успела притерпеться к этой жизни, словно и не знала никакой иной. Нужно было просто дойти. Скорее оказаться в Зазимье, чтобы только не слышать больше тихой поступи Нелюба, чтобы не надеяться мучительно на мимоходом брошенный и тут же отведённый в сторону взгляд светло-карих глаз, чтобы не вдыхать украдкой пьянивший запах дождя и скошенной травы, чтобы не смотреть на не знавшие покоя руки, к которым она желала и не имела права прикоснуться.

Хотелось, чтобы та, другая мука пришла на смену этой. Отстранённо глядя на чавкавшую под лаптями грязь, Мстислава с болезненным предвкушением думала теперь о Ратмире. О том, как она не станет юлить и скажет ему в лицо всю правду. О том, как он откажется после этого брать её в жёны и прогонит с позором к отцу. Или, что было больше похоже на истину, как княжич, несмотря ни на что, всё равно примет её и станет мстить, изводя со звериной жестокостью. Мстислава окажется в безграничной власти оборотня, и тот припомнит ей и побег к Сновиду, и прямоту, и глупости, что она расскажет ему о Нелюбе.

Небесная Пряха, знала бы сама Мстиша, что именно подразумевала под глупостями. Нет, она не станет об этом думать. Только не сейчас.

Ещё утром, когда они переходили через жиденькую мутноватую речушку, помытчик объявил, что отныне начиналась Зазимская земля. К Мстишиному смущению, она не смогла заставить себя войти в брод — после того, как девушка едва не утонула, вода вызывала у неё необъяснимый, почти безумный ужас. Но помытчик не стал ни смеяться, ни неволить княжну, а молча подхватил на руки и перенёс на другой берег.

До столицы оставалось совсем немного. Мстислава не спрашивала, сколько именно. На неё нашло странное оцепенение обречённости. Забавно, но они с Нелюбом в дороге потеряли почти всё, что имели — деньги, сундуки с приданым, лошадь, пернатого друга. А Мстиша ко всему прочему рассталась и с любовью, и со стыдом. Казалось, что терять и вправду было больше нечего, и от этой шальной лёгкости кружилась голова.

Княжна так ушла в собственные размышления, что удивилась, когда Нелюб объявил привал возле небольшой рощицы у поля. Разодетые в броский жёлто-алый убор клёны выглядели неуместно нарядными на серой рогоже пасмурного неба, словно не ночевавшие дома гости на утро после чужой свадьбы. Дождь разошёлся, и помытчик решил переждать его под одним из зародов, одиноко раскиданных среди кошенины.

Внутри оказалось почти не мокро. Душисто пахло свежим сеном. Нелюб собрал с вешала охапку посуше и устроил лежанку для Мстиславы. Блаженно вытянув ноги, девушка откинулась на сучковатую жердь, и, вытащив из соломы засохшую ромашку, приладила её к волосам. Нелюб уселся напротив. Было тесно, и ему пришлось согнуть колени. Мстиша с горечью вспомнила ореховый шалаш.

В котомке лежали остатки Словятиного пирога, но почему-то есть ни одному из них не хотелось. Раньше между спутниками никогда не возникало неловкости. Всё было просто и понятно, и каждый знал своё место. Но нынче привычный порядок невидимо сдвинулся. Всё поменялось, и им уже не притвориться, будто ничего не случилось. В воздухе, точно набрякшая дождевая туча, висела недосказанность.

Мстиша почувствовала приступ злого веселья. Хотелось раздразнить Нелюба, поддеть его, вывести из ненавистного ей равновесия. Чтобы он тоже ощутил, каково это, когда душа истерзана на клочки, когда раздрай в сердце и мыслях.

— Откуда у тебя это? — спросила княжна, дёрнув подбородком в сторону помытчика.

Брови Нелюба приподнялись, словно она вывела его из глубокого раздумья. Мстислава давно не говорила с зазимцем так. Это был голос той, далёкой уже Всеславны, которая величала его смердом и выходила из себя от любого сказанного поперёк слова. Этот голос звучал нынче слишком неискренне, и Нелюб чуть заметно поморщился, будто услышав перебор расстроенных гуслей.

— Это? — раздражающе кротко спросил он, прикоснувшись к рубцу на щеке.