Они легли сразу же после скромной трапезы, усталые и удручённые, но, проснувшись среди ночи, Мстиша снова обнаружила на себе поношенный, пропахший дымом и луговой травой плащ.

Они брели по лесу несколько дней, пока не вышли на большую дорогу. Солнце палило с самого утра, и Мстислава раздражённо пыталась спрятаться от ярких лучей, надвигая на самый лоб Векшин платок.

— Где же твой обещанный дождь? — сварливо спросила она Нелюба. После очередной ночи в лесу болели бока, искусанное тело саднило, а зазимец поднял её ни свет, ни заря. Вдобавок ко всему Мстишины лапти грозили вот-вот развалиться. — В лесу хоть тень была, а тут я мигом почернею, словно страдница. Дома меня Векша всякий раз после бани ячменной водой умывала, чтобы кожа белей была. Совсем замарашкой сделаюсь, Ратмир на меня и смотреть-то не станет.

— Будет тебе дождь, погоди, потом солнца устанешь кликать. А что замарашкой сделаешься, может, оно и к добру. Оно ведь незачем, чтобы оборотень на тебя лишний раз зенки свои звериные пялил, — косо усмехнулся Нелюб, и Мстише снова захотелось огреть его чем-нибудь тяжёлым.

Несмотря на жару, чувствовалось дыхание осени. На берёзах почти не осталось зелёных листьев, и деревья шелестели, тоненько позвякивая золотыми монистами. Дорога вилась через пожню, и путникам начали попадаться встречные повозки, спешащие на торжище.

Мстиша хмуро и завистливо оглядывала степенно покачивающихся в телегах мужиков, наряженных в лучшие рубахи, круглолицых девиц, возвышавшихся на мешках с житом и лениво щёлкающих орехи, озабоченных весёлых женщин, тоже разодетых и трепетно прижимающих к груди переполошенных несушек. Встречные же глядели на пеших путников со снисходительным любопытством, но лицо Мстиславы приковывало все без исключения взгляды. Даже в Векшиных лохмотьях она выделялась на этой грязной дороге, точно блестящий лал среди речной гальки.

Теперь, снова получив привычное внимание (пускай и от чёрного люда, думала про себя Мстиша), девушка почувствовала былую, едва не пошатнувшуюся Нелюбовыми стараниями уверенность в своей силе, и свежая волна негодования захлестнула княжну. Уж если тот белобрысый подлеток раскрыл от изумления рот и всё сворачивал голову, с глупой улыбкой беззастенчиво разглядывая Мстишу, то разве Нелюб мог не замечать того, как она хороша? Впрочем, судя по всему, зазимец просто был бесчувственным чурбаном, лишённым души и сердца. Что ж, тогда она не завидовала невесте помытчика, которая, оказывается, ждала его в Зазимье. Впрочем, Мстиша не завидовала ей в любом случае. Княжна не могла без содрогания подумать о том, каково это, стать женой подобного человека.

Хорошо, что они догадались набрать в лесном роднике воды. Не они, конечно, а Нелюб. Мстише бы такое и в голову не пришло. По пути долго не попадалось ни реки, ни маломальского ручейка, и Мстислава сполна оценила предусмотрительность помытчика.

Там, где дорога делала крутой поворот, они встретили очередную повозку, хозяину которой не повезло. Подойдя ближе, Мстиша рассмотрела, что оглобли были повёрнуты в противоположную Осеченкам сторону. Сухопарый старикашка в очень чистой белой рубахе копошился возле вывихнутого колеса. Седая дряхлая кобылка уныло переступала в пыли.

Нелюб приподнял шапку и коротко поклонился.

— Мир по дороге, отче!

Старик задрал голову и подслеповато сощурил глаза, а, разглядев Нелюба и Мстишу, светло улыбнулся.

— Мир, добрые люди, мир и вам! — Несмотря на то, что смуглое, закопчённое солнцем лицо было сплошь изборождено морщинами, голос его звучал звонко и молодо. — Что ж это, все на торг, а вы с торга? — ещё шире улыбнулся он, перебегая глазами с Нелюба на Мстишу и обратно.

— Да и ты, отец, красные товары глядеть не торопишься, — усмехнулся зазимец. — Что стряслось?

Нелюб совсем остановился и, неожиданно для Мстиславы, сунул ей в руки повод. Не глядя на принявшую оскорблённый вид девушку, он подошёл к старику и присел на корточки перед лежащим на песчаном ухабе колесом.

— Да вот, возил старшего сына с невесткой на торг. Усмари мы, я их с товаром в Осеченках оставил, а сам домой возвращался. Телега-то у нас одна, вишь, а падарь на носу, надо вывезти сено-то. Думал, в одну выть обернусь, да ось, окаянная, подвела меня, старика. Дёготь весь вышел дорогой, а до воды далече, вот и перегорела.

Нелюб нахмурено повертел ступицу.

— Долго ли до твоей деревни? Подлатать смогу, чтобы шагом дойти, а там уж новую ось справишь.

— Да бросма-брось вёрст десять, не боле.

— Вот и ладно. Погоди, вручье достану.

Не думая встречать возмущённый взгляд Мстиши, Нелюб начал развязывать притороченный к седлу мешок.

— Ох, помоги тебе Звёздный Пастырь, сынок, — обрадованно запричитал старичок. — С самого утра по жаре маюсь.

— Что ж ты, отец, сколько людей нынче этой дорогой прошло! Неужто никто не пособил?

— Да все на торжок поспешают, нечто я стану докучать со своей безделицей.

Нелюб неодобрительно покачал головой.

— И долго ты собираешься тут ковыряться? — сердитым громким шёпотом спросила княжна, недовольно отстраняя от себя морду кобылы, которая со скуки начала жевать её плечо. — Позабыл, что мы спешим?

—Тыспешишь, — не отвлекаясь от поисков, вполголоса заметил помытчик. — Да куда же он запропастился… — пробормотал Нелюб, тут же забыв о Мстиславе, словно она была надоедливой мухой.

— Да что ж ты, нарочно извести меня хочешь? — сквозь зубы прошипела княжна. — Приду, когда всё уже пропадёт!

Нелюб наконец впервые взглянул прямо в её прищуренные от злости глаза и спокойно ответил:

— А разве и так ещё не всё пропало?

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Мстислава — сжав кулаки и медленно тлея внутри, из последних сил сдерживаясь, чтобы не начать кричать при старике. Нелюб — невозмутимо, с призраком усмешки в щёлочках зеленоватых глаз. Они бы, наверное, ещё долго простояли, испепеляя один другого взглядами, если бы не появившийся рядом старик.

— Сынок, будет тебе! Идите своей дорогой, родимые. Что ж ты станешь со своей молодухой из-за старого хрыча перечиться!

Мстиша открыла было рот, желая возмутиться и поправить старика, но Нелюб незаметно наступил ей на ногу.

— Не бери в ум, отец. Сядь, передохни. А молодуха моя тебе воды поднесёт. Поди, нажаждался с утра по такой сухоте.

С этими словами, больше не глядя на Мстиславу, Нелюб взялся за починку. Мстиша, задыхаясь от негодования и изумления, сама не веря, что подчиняется помытчику, принялась доставать мехи. Дрожащими руками она наполнила берестяную кружку и, перебарывая себя, подала её старику.

— Благослови тебя Пресветлая Пряха, дочка! — улыбнулся старик, то ли не замечая, то ли притворяясь, будто не замечает поджатых губ девушки. Он сдержанно, но с нескрываемым удовольствием сделал несколько глотков. — Уважили старика, сжалились. Пусть пошлют вам боги побольше деток!

Старичок умильно улыбнулся, а Мстиша метнула быстрый яростный взгляд на Нелюба. Тот, не отрываясь от своего занятия, лишь еле слышно хмыкнул и мотнул головой.

Делать было нечего, и Мстислава с тяжким вздохом опустилась на обочину у телеги. В полыни ошалело стрекотали кузнечики, по полю лениво пробегали знойные волны, приносившие терпкие, горьковатые запахи ромашки и тысячелистника. На бледно-голубом, точно выгоревшем небе не виднелось ни облачка. Мстиша закрыла глаза. Старик что-то негромко спросил, и Нелюб принялся отвечать спокойным, низким голосом. Княжна легко представила его сейчас — стоящим на коленях в белом песке, с закатанной до локтей рубахой, открывающей жилистые руки. Немного прищурив глаза, он обтёсывал деревянный клин и неторопливо говорил, изредка вытирая лоб об рукав, а непослушная чёрная прядь норовила выбиться из-под шапки. Его мерная, обстоятельная речь странным образом утешала и успокаивала — почти как Стоянина колыбельная.

Мстиша скинула с плеч Векшину накидку и, расстелив на траве, легла, подложив ладони под щёку. Где-то в вышине умиротворяюще зазвенел жаворонок, с поля жарко пахнуло шалфеем. На сердце вдруг стало бестревожно и хорошо, и Мстислава позволила себе провалиться в мягкую дрёму.