— Входи уж, входи, лиса, — пророкотал князь, хлопая большой ладонью по устланной узорочьем лавке рядом с собой, и девушка почувствовала, как от бархатистого отцовского голоса по коже побежали сладкие мурашки.

Мстиша проскользнула в дверь и, бесшумно пролетев по шелковистому ковру, в два счёта оказалась рядом с Всеславом.

— Тата, — промурлыкала девушка, прижимаясь к отцовскому боку и жмурясь от прикосновения тёплой, могучей руки.

— Лиса, ну одно слово, лиса, — продолжал ворчать князь, гладя дочь по голове, но в речах его было лишь одно обожание. — Ты почто мачеху обидела? — прищурившись, спросил он, застигнув разомлевшую Мстишу врасплох.

— Уже донесла, — недовольно проговорила девушка, подбираясь.

Она оскорблённо сложила руки на груди, так что серебряные запястья, поддерживающие пышные рукава, весело звякнули друг об дружку.

— Нехорошо, Мстиша, ай, нехорошо, — покачал головой Всеслав, опуская руки на колени. — А уж что неровней назвала, то совсем скверно.

Княжна нахмурилась и покосилась на отца. Никто не видел его таким — благодушно журящим любимицу-дочь, терпеливым и снисходительным. Мстислава могла вить из него верёвки, но для всех прочих Всеслав оставался тем самым Буй-Туром, которым прозвали его ещё в молодости, скорым на расправу с врагами, жёстким, бесстрашным. Пусть даже меж чёрных кудрей, словно пена в волнах, уже пробежала седина, князь был по-прежнему крепок и силён.

— А разве неправда это? — вздёрнула голову Мстислава, подспудно любуясь тем, как красиво заплясали жемчужные рясна у пушистых висков. — Хоть и из бояр она, да роду её против матушкиного — что воро́нам до соколов.

Всеслав насупился, а веселье помалу начало покидать его лицо.

— По любви её взял, и уж если мне было не зазорно с ней породниться, тебе до её знатности печали быть не должно.

— То-то же, — начала кипятиться Мстиша, — сам по любви жену взял, а меня за постылого выдаёшь!

— Нас с твоей матерью никто не спрашивал, когда женили. Мы и друг друга-то первый раз увидели на свадебном пиру. Ты с моё поживи сперва, а потом судись принимайся.

— Тебе хорошо говорить, авось, не на оборотнице женили! — в отчаянии выпалила девушка.

Брови Всеслава изумлённо взмыли, словно он не мог решить, рассердиться ему или рассмеяться.

— Неужто и ты туда же? Бабы болтают, а ты и уши развесила?

— То не одни бабы болтают. Будто сам не знаешь, какая молва за зазимским княжичем стелется, — поджала губы Мстиша.

— Чего обо мне только языки не мололи, — усмехнулся князь, разглаживая пышные усы. — Только ведь от того, что диким быком прозывали, копытами да рогами, кажись, не оброс, — лукаво подмигнул Всеслав. — Как люди говорят, не заслонить солнышка рукавицей, не убить молодца небылицей.

— Да что ж я, про́клятая какая? — в сердцах воскликнула княжна, видя, что отца ничем не пронять. — Чем я хуже Предславы?

— Ничем, донечка, — ласково проговорил Всеслав. — Верно ты сказала, Предслава по любви за Боряту пошла, да не всем такая судьба суждена. Ты другая, Мстиша. Ты сильная. Моего племени. Твои плечи крепче, значит, и ноша на них другая уготована. Ничего не попишешь. — Всеслав скупо улыбнулся и провёл ладонью по щеке погрустневшей дочери. — И не стоял враг над нами, когда Предславина пора пришла. Большое дело тебе суждено сотворить, славное, достойное. Свяжешь накрепко Медынь с Зазимьем, заручишься подмогой сильного соседа, чтоб, коли придёт беда, не остались мы одни против супостатов.

Княжна понурилась и хмуро смотрела в пол. Её больше не радовал перезвон серебряных усерязей.

— А о Сновиде не жалей, — добавил Всеслав после короткого молчания, и Мстислава вскинулась, чувствуя, как к очам подступили жгучие, обидные слёзы. — Он тебе не верста. Не твоего поля ягода.

Девушка несколько мгновений кряду смотрела на отца, шаря глазами по родному лицу в поисках хоть малейшей надежды. Но на суровом челе не отражалось ничего, кроме горькой правды. Может, Всеслав и баловал дочь сверх всякой меры, он всегда был с ней предельно откровенен и напрасных чаяний не дарил.

— Люблю его, тата! — бросилась она на грудь отца, давая, наконец, волю слезам, утыкаясь в жёсткую, пахнущую дымом бороду.

— Знаю, лисонька моя, знаю, — нежно перебирал Всеслав золотистые пряди дочери. — И говорит мне сердце, что ещё найдёшь ты своё счастье. А жениха не обижай и Хорта прими, как полагается. Тебе с ним путь неблизкий разделить предстоит. И скоро.

‿︵‿︵‿︵‿︵‿︵‿︵

Разговор с князем придал Мстиславе решимости. Дороги назад не существовало, и твёрдость отцовского намерения развеяла остававшиеся сомнения. Успокоившись и призвав всё возможное хладнокровие, княжна приготовилась встречать зазимское посольство.

Хорт со своей малой дружиной ожидал в гриднице, и при появлении Гостемилы и Мстиславы мужчины поднялись и низко поклонились. На лице княгини, с одной стороны, было написано облегчение, ведь, наконец, приличия оказались соблюдены, но с другой, его омрачало беспокойство. Наверняка падчерица заготовила очередную выходку. И теперь, видя, что зазимцы все как один замерли, кажется, потеряв дар речи, Гостемила не знала, радоваться тому или досадовать.

Что и говорить, Мстислава была хороша. Она постаралась предстать во всей красе, намереваясь сразить и смутить человека, который приехал, чтобы вырвать её из дома и как добычу принести в зубах своему хозяину.

Светло-голубая верхница тончайшего переливчатого шёлка приглашала полюбоваться мягко очерченными изгибами покатого стана и подчёркивала прелесть глаз и молочной, светящейся кожи. В толстой, как пшеничный сноп косе, перекинутой на грудь, поблёскивали жемчужные нити, которым вторило нарядное очелье и три ряда низок.

Не зря нынче Мстислава велела Векше доставить из холодного погреба льда — щёки и губы алели, а очи блестели, маня, дурманя мужа, что теперь не мог отвести от неё взгляда, который даже не слышал косных речей княгини, лепетавшей про немочь, якобы помешавшую её падчерице явиться к дорогим гостям раньше.

Нет, глядя в эти искрящиеся самодовольством и лукавством глаза, осенённые пушистыми бровями и длинными ресницами, только глупец поверил бы россказням о хвори. Мстислава лучилась здоровьем и красотой, и она видела, что Хорт, наверно подготовленный злыми языками, оказался безоружен перед её чарами.

Словно стряхивая с себя оцепенение, он несколько раз моргнул, и в прояснившемся взоре княжна с раздражением прочитала, что воевода справился с собой, и гораздо быстрее, чем ей того хотелось. Он прищурился, и его немного раскосые глаза заиграли насмешливыми огоньками.

— Слава Пресветлой Матери, ты в добром здравии, княжна. Не напрасно мы Богине требы клали.

Хорт снова поклонился, и в его стати было столько достоинства и уверенности, что Мстиша невольно окинула взглядом поджарое, ловкое тело воеводы. Возвращаясь к его лицу, девушка увидела, что уголок рта зазимца приподнялся — он подметил и то, как Мстислава нарядилась, пытаясь ослепить его, и то, как два дня продержала в унизительном ожидании. Ни тем, ни другим воеводу Ратмира смутить не удалось.

Что ж, она и не такие крепкие орешки раскалывала.

Мстислава сладко улыбнулась и чуть повернула голову набок, давая жемчугам огладить бархатистую скулу. Трое зазимских мужей, что стояли за спиной воеводы, и дышать забыли, следя за каждым движением Всеславны, но Хорт лишь улыбнулся, словно не замечая её колдовского морока.

— Княжич просит прощения, что дела держат его в Зазимье, вдали от своей прекрасной невесты. Он считает мгновения до встречи и посылает сии дары.

Хорт подал знак, и его люди поставили перед княжной пару увесистых ларцов и откинули крышки. Мстиша безразлично скользнула по содержимому ленивым взглядом. В одном лоснились чёрные меховые шкурки соболей — пара сороков, не меньше, из другого показывалась шитая золотом червчатая объярь. Княжна кивнула, да так небрежно, что зазимцы невольно поджали губы и покосились на воеводу. Но Хорт невозмутимо сделал новый знак, и поднесли ещё один ларчик, в котором поблёскивали украшения, произведшие на Мстиславу такое же малое впечатление. По её небрежному мановению пальцев смиренно склонившая голову Векша тотчас кинулась, чтобы исполнить немой приказ и принять у княжны подарок.