– Короче, стоп-игра, – обрубил Щац и повёл арбалетом. – Так кого первого продырявить? Сам выберешь? Или самому дерзкому достанется? Ты ведь знаешь, что такие штуки средневековые доспехи на излёте пробивали? А на вас даже бронежилетов не вижу. Играем дальше или что?

Тут-то их прыть и закончилась. Замерли.

На полу заворочался потерпевший.

– Стасян, ты как? Сам встать можешь? – спросил Боря.

– Да я… норм, – закряхтел Стасян.

Губа разбита, по рассечённой скуле кровь течёт, да и борща так и не поел, но честь не задета.

«А эго даже немного почесали», – подытожил внутренний голос, очень сочувствуя и сопереживая.

– Короче, он своё получил, – объяснил свою позицию Шац и арбалет на владельца здания перевёл. – Понял?

– Он с моей женой переспал!

– Ну так и дерись с ним один на один, без поддержки своей пехоты. Идёт?

– Нет, – оценив стать соперника, добавил хозяин.

– Тогда с женой своей сам разбирайся. Виноваты всегда оба, а связанных и изнасилованных я тут не вижу. Мы уходим.

– Нет!

– Давай еще раз объясню, сарацин, – заметно посуровел Лопырёв. – Форму видишь?

– Вижу.

– Нашивки видишь? Погоны?

– Вижу.

– Кто это?

– Со…солдат.

– Так запомни, сарацин. Честь Русского солдата – превыше всего. Мы своих не бросаем. Побить за дело мужика можно. В том тебя, как мужика понимаю. Но солдата трогать нельзя. Военное время сейчас. У воинов другие задачи на границе. А ветеранов бывших не бывает. И если я с ножом в бочине своего сослуживца увижу, то поверь мне… разговор с тобой будет короткий. Спросим с пацанами по закону военного времени со всего аула.

– Нет такого закона! – обронил рассерженный рогоносец. – Я свои права знаю!

– Есть, – оскалился Шац. – Неписанный он. Потому сам выбирай. Либо ущерб я тебе оплачиваю. Здесь и сейчас. И расходимся. Или семейная кремация со скидкой. А на там свете деньги не нужны.

От такого предложения даже Боря подзавис. По телу неприятные мурашки прошли.

– Сам понимаешь, земля ещё твёрдая, яму на всех не выкопать, – продолжил нагонят страху Лопырёв. – Но здание деревянное, старое, гореть хорошо будет. Сложу погребальный костёр и спичку поднесу к телам хладным. Ну чем не тризна? А? Отсюда и до утра полыхать будет. Мне-то, дураку, терять нечего. Душу я на фронте оставил… веришь?

Словно огнём фронтовым полыхнули глаза Шаца. Мужчина побледнел вдруг, нож опустил и переглянулся с сыновьями, чтобы тоже разоружились. С вояками шутки плохи. Не лохи на розовых малолитражках, что за любой намёк деньги на стол выложат и ещё долг привезут. Сами. Без вымогательства. Так по закону и не подкопаться. Дел не открыть. А где нет дел, там и судить некого.

Стасян не только поднялся, но погодя одного из обидчиков с люстры снял, как кот ёлочную игрушку. И кулак сжал перед мужиком. Хозяин поморщился. Но крановщик бить не стал, только сострадание на лице появилось.

Раскаянье понеслось следом:

– Прости! Бес попутал! – заявил Стасян неожиданно для всех. – Ой, в монастырь уйду! И грехи замаливать буду-у! Прости, Христа ради-и-и!

И такая искренняя исповедь от крановщика потекла из уст суровых, да немного подраспухших, что вскоре жена рядом хозяина горючими слезами заливалась:

– Да прости его, Ахмед. Сердце у тебя есть? Не видишь – человек раскаивается.

– Ты, Сулема, самая непутёвая из всех четырёх жён! – возмутился Хозяин, но всё же махнул рукой. – Ладно, прощу, если меня простишь за тот случай во вторник.

– Ой, прощу. Как не простить? – залепетала одна из четырёх жён, которую в данном заведении общепита, видимо, совсем оставили без ласки и внимания. – А ты меня за понедельник прости.

– Ой, прощаю, – ответил Ахмед. – Но ты за воскресенье прости!

– Ай, забыли уже. Всё. Хватит.

Не успел Боря удивится, как хозяин с крановщиком обнимались и ревели на пару, женщин костеря и недостаток мужчин по области обсуждая.

– Все грешны! – уверял уже и муж Стасяна, что только что пытался зарезать из мести.

Но то всё – горячая южная кровь. А тут человек на честность вышел. Как не простить, когда сам не без грешка?

– Все! – вторила ему жена, что только что проезжающего приголубила, как не раз бывало по молодости.

А теперь вспомнить захотелось и снова в себя поверить. Желанной себя ощутить, как это часто бывает, когда мужу уже не так интересна, как в молодости. И есть в семье жёны помоложе и с формами посочнее.

Дети за компанию подхватили, принявшись наперебой признаваться кто в чём. Кто врал, кто крал, кто рукоблудил без меры.

«Вот и снова получается, что – все грешны», – прикинул внутренний голос: «а Аллах уже спросит на той стороне, Бог, Яхве, Будда или Заратуштра, уже не так важно. Все перед судом предстанем. Так чего тут выяснять? Жить надо!»

Так они всей семьёй до машины гостей и проводили. И клятвенно заверяли, что если в следующий раз к ним Стасян приедет, как следует его встретят. В смысле, стол ломиться от плова будет и яств разных. На что крановщик обещал обязательно приехать и проверить. Но уже не с пустыми руками.

Убрав болты с тетивы, Шац следом только бумажник достал, вздохнул тяжело и посмотрев на крановщика с укором, пятитысячных пачку отсчитал. Перекочевали из рук в руки купюры. И все прочие руки пожаты были. А видя размер оплаты труда за прелюбодеяние и локальный семейный конфликт, на том спор и закончился.

– А… это правда? – напоследок спросил Стасян у Ахмеда.

– Что, правда? – переспросил хозяин, который оказывается отлично знал русский язык. И дети его знали. Просто повода разговаривать на нём не было. А за деньги как не поговорить?

– Что двадцать сантиметров, – уточнил крановщик. – Я вот сколько гирю не подвешивал, так и не дотянул.

Мужик тут же вид довольный сделал. Потерев усы и поправив штаны, ответил:

– Правда! Конечно, правда… Только на всех нас, – и на сыновей кивнув, добавил так же горделиво. – Но нам хватает!

Ахмед первым рассмеялся. Затем дети подхватили, а после все в голос ржали, пока во внедорожник гости не погрузились и не отъехали.

Тут-то Боря и заметил в зеркало, что у Шаца пальцы трясутся, а Стасян напротив, довольный как слон, обожравшийся бананов.

– Какие душевные люди, – даже сказал.

Затем несколько минут молча ехали. А как прилично отъехали и в погоню никто не бросился, так водитель и пассажир разом на Стасяна посмотрели.

Пристально так, с намёком.

– Ну что, покушал борща? – первым спросил Боря.

Крановщик вздохнул только, скулу от крови салфеткой протёр и оценив в боковое зеркало синяки, ответил:

– Ну, щей не похлебал, зато по хлебалу знатно получил!

– Да уж, такое на забудешь, – припомнил выражение лица Шаца Боря.

Страшно. А ещё тот обречённый взгляд человека, которому действительно терять нечего.

«А ему было!» – напомнил внутренний голос: «Хотя бы дочь! Он что, о Вике совсем не подумал?»

– Память-то не вернулась? – спросил Лопырёв, что словно вообще не испытывал никаких эмоций, кроме поддержания общего весёлого настроения группы.

– Чего нет, того нет, – ответил крановщик и столько тоски в его ответе было, что даже после косяка невольно покормить захотелось. Как кота, что вкусняшку просит, перед тем вазу разбив дорогую.

«Но, блин, что это сейчас было вообще?» – запоздало напомнил внутренний голос, когда адреналин по телу разнесло и первая усталость пришла. А с ней – осознание: «Что это было, я вас спрашиваю?!»

Стасян притих, погруженный в себя в моменте наибольшего раскаянья. Но теперь уже Шац разогрелся и высказывал ему всё, что думает о его проделке. Только не в плане того, что ругал, отчитывая как директор школьника. А скорее мягко журил. И попутно рекомендации давал, как юнцу безусому. А со стороны посмотришь, так и не поймёшь, почему широкоплечий крановщик слушает внимательно.