– Восславим мракобесие и кумовство! – только усилил голос мужчина в мрачном чёрном балахоне, что в отличие от белых наволочек, смотрелся даже стильно. – Да не оскудеет землячество и взяточничество на нашей земле! Выступим за патронаж и заступничество за сирых, тупых и убогих в противовес умным и стремящимся! Тоже мне умники. Поразвивают науку и технику, а вере потом страдать!

Тут мужик в чёрном полотенце к вошедшему повернулся, свечу со стола подхватил и медленно пошёл прямо к нему, то шёпотом говоря, то вскрикивая:

– Всё видит рогатый, горбатый и кривой! И часы за миллион на левой руке у человека, что просит милостыню правой для своей пасты. С которой и стребует. И мохнатую лапу распределённых тендеров, что уже почесали. Но не будет гореть на воре том шапка, братья мои! Ибо прикрыта залысинка его позолотой и каменьями, что дороже любого дыма и подгорания.

– Славься-я-я! – прогудела паства.

– Не нам дрова в тот костёр подкидывать! – продолжил полотенцевладелец. – Чай, не инквизиторы мы. И не от нас искре разгореться в поле, где собаки насрали, да никто убирать и не думал. И точно не нам завидовать, что простят долги целым странам, пока нищих меньше в стране не становится. Ибо нет ничего логичнее. Умрут нищие, останутся сытые. Таков закон отбора!

– Таков закон отбора! – резко встали все послушники за столом, обхватили друг друга за плечи и продолжили мычать, теперь уже и раскачиваясь на месте.

– И кто? – продолжил очевидно старший по рангу среди них. – Кто как не падший и приподнявшийся видит каждую отправленную в фонд помощи эсэмэску на спасение Алёшеньки? Кто, как не он одобрит Бентли начальнику фонда? Ведь помощь людская бесконтрольна. Но мы верим братья! Верим, что выльется она в конце квартала в обогащение предприимчивых. Ибо главное – участие, а кураторство – наше всё. Пусть же каждый возьмёт свой процент с благородства, чести и совести. Так как нет в мире силы больше, чем возможность! А если есть возможность, то почему бы не взять?!

Пока Егор Валетов постепенно осознавал, что жизнь его уже в любом случае не будет прежней, голос проповедника взлетел под потолок:

– Возможность урвать там, где плохо лежит – вот вечный двигатель человечества! Что естественнее для руки, что чешет другую руку, когда чешется?

– Почесать! Почесать! Почесать! – добавила паства у стола трижды.

И действительно почесала друг другу руки, прямо ладони пошкрябала, как своеобразный ритуал. От чего трое улыбнулись, а один воскликнул «щекотно!»

– Всё фиксирует рогатый господин нищих душ с улыбкой и одобрением, – улыбнулся и сам пастор. – Ибо не оскудеет тупость человеческая. И не нам вводить логику в мире, где ракеты в космос летят, осенённые божественной силой в ущерб физическим силам и законам всемирного тяготения. Пусть льётся вода на рабочие транзисторы и освещает микрочипы во славу «авося» и «чтобы было»! Всё равно микрочипы каждому уже не достанутся. Они лишь для избранных. А дефицит той избранности заранее создан для нас теми, кто создал капитализм. Что не говори, а искусственный дефицит и на искусственном разуме не остановится. Даешь новый. Даёшь искусственный разум!

– Искусственный интеллект! – добавила паства и все как один начали хлопать в ладоши. – Слава искусственному интеллекту! А своего нам не надо!

Хлопали размеренно. Не часто, но уверенно. С определённой последовательностью, от чего звуки погружали в транс так же, как дефицит света, обилие благовоний и голос пастора в полотенце.

– Так кто мы такие, чтобы колонизации Марса требовать? – не унимался пастор. – Кто такие, чтобы на базах лунных настаивать, если вера наша слаба и не уведёт дальше Саратова? А в кармане лишь мелочь завалялась на пельмени, что завтра обязательно будут дороже, чем вчера. И не будет тому конца и края, братья! Ибо в том – замысел! Зарабатывай меньше, цени еду больше. Ибо не тебе привыкать к мирскому. И помнить следует, что жизнь твоя коротка, а цель в служении. Служении и страданиях, братья мои! Будем же служить и не мандеть!

– Служить и не мандеть! Служить и не мандеть! Служить и не манде-е-еть! – раздалось в унисон.

Егор невольно сглотнул, когда свеча предводителя вдруг у лица вошедшего остановилась. Щекой тепло чувствуется. Обжигает почти.

«Если бы не побрился перед судом, опалило бы», – промелькнуло в голове.

– Замысел велик! – рявкнул мужик в балахоне почти ему в ухо.

– Велик! Велик! – впала в какое-то особое состояние паства, улыбаясь и радуясь на пустом месте, словно чефира предварительно бахнула с дополнительными травками. – Пиздец как велик!

– Веруешь ли ты в замысел? – вдруг спросил пастор в чёрном полотенце у новенького тихо-тихо.

– А в чём замысел? – глухо спросил Егор.

Культист молча лизнул свечу, тем самым потушив её. И добавил на ушко:

– Он в том, чтоб извести всех сирых и убогих. Он в том, чтобы лучшие лучше ели и крепче спали. Он в том, чтобы не было вопросов, было лишь вечное служение и лучше не спрашивать кому.

– А, ну так… не привыкать, вроде, – ответил с заметным трудом Валетов. – Я же чего сел то? Другой жизни хотел!

Пастор тут же схватил его за руку, подвёл к столу и руку на плечо положил свою.

– Вот, братья мои! Новый желающий разбогатеть! Алчный агнец, не познавший своей роли в игре великих и обречённых! Что он сделал не так?

– Оху-ел! Оху-ел! Оху-ел! – тут же раздалось от качающейся паствы.

Оскалился павтор, тут же подхватил другую свечу и сказал:

– И пусть, братья мои, нет среди нас сестёр, но господин со страшным ебалом послал нам нового брата по разуму! И имя его?..

– Егор… П…привет! – проблеял арестант.

Пастор тут же приблизил к другой щеке Валетова свечу. И лишь в паре сантиметров остановив от кожи, сказал:

– Система отобрала наших женщин. Она ждёт, что целибату доверимся. Или рукоблудию предадимся с последующим раскаяньем предадимся! Но нет. Нет! Мы выше этого. Ведь господин послал нам… Егора!

Повернув лицо к Валетову, предводитель улыбнулся улыбкой, что ничего доброго не предвещала и тихо добавил:

– Раздевайся.

– Раздевайся! Раздевайся! Раздевайся! – потребовала паства, застучав кулаками по столу.

– Что? Нет! – возразил бывший охранник.

– РАЗДЕВАЙСЯ! РАЗДЕВАЙСЯ! РАЗДЕВАЙСЯ! – вдруг закричали на него мужики так, что ответный крик Валетова с просьбой о помощи утонул в нём, как сахар в чае.

Самостоятельно забившись под шконку с необычной для своих лет прыткостью, Валетов ещё долго кричал, чем только забавлял подглядывающего в смотровой глазок хохочущего конвоира с напарником.

– Сразу видно – новичок, – донеслось от того шёпотом по другую сторону большой металлической двери.

– Ага, кто ж днём на нарушение режима пойдёт? – добавил напарник.

А по ту сторону двери вскоре смеялись и логичные сатанисты в голос.

– Похоже, брат наш уверовал, – наконец, снял с головы чёрное полотенце старейшина Алагаморов, пока помощники Блоб и Джоб снимали с окон одеяла, а прочие тушили и убирали свечи и снимали покрывала. На Егора под нижним ярусом нар уже никто и внимания не обращал. – Но давайте сохраним силы и снова отрепетируем. Ходит слух, что к нам вскоре бывшего мэра доставят. Суд близится к завершению. Нам надо лишь той судной ночи дождаться. А ночью, братья мои, всегда веселей!

Долго ещё под шконкой сидел Валетов. Даже ужин пропустил. Но со временем, смирился и вскоре сам в процесс перевоспитания новичков включился.

Зона пустела. Зона менялась.

В тот день, когда Шмыга Валета уговаривал из-под шконки вылезти, чтобы принять участие в перевоспитании мэра, у русского сантехника Бориса Глобального и на воле дел было невпроворот.

С самого рассвета он откапывал автомобиль Валетова по просьбе его жены. Нужно выставить на продажу и немного облегчить участь семьи без кормильца.

В то время как сама Соня нажарила гору блинов, настрогала салатиков, достала солений и готова была даже налить с самого утра из благодарности, но этот странный молодой сантехник крепких напитков без повода не употреблял. И в их гостях всегда предпочитал лимонад, молоко или чай. Пришлось отдельно сбегать в магазин и набрать лимонада на всю семью. А поскольку день был «мужской», Соня заодно взяла носков и пену для бритья в подарок. Трусы брать постеснялась. Всё-таки это уже интимно-личное, а она ещё женщина замужняя… к сожалению.