Всё! Не могу больше!

— Я хотела бы уехать, — тереблю рукав Аммо, и он смотрит на меня прищурившись.

— Это жизнь, детка, а не долбанная сказка. Или как ты думала? Что будет не больно, да?

— Зачем ты это делаешь? — я слышу в своём голосе слишком явные звуки отчаяния, но Рафаэлю будто бы плевать на них. Он сейчас другой. Он давит на меня, словно Ленин на броневике, а не воркует голубем, как делал это раньше.

— Зачем? Ну я даже не знаю, — пожимает плечами и хохочет, — но, может, только так до тебя быстрее дойдёт и ты наконец-то увидишь.

— Что именно?

— Я здесь.

Он прав. У меня никогда не было шансов. Нет их и сейчас. Только установка, прямая и единственно верная — жить дальше. И я стряхиваю с себя нервяк, прилипший ко мне как банный лист, а затем отпускаю все стоп-краны.

Здесь фальшивая улыбка. Тут поддержать тост. Забыть, что сердце кровоточит. Захлопать вместе со всеми, когда к нашему столу трое парней поднесли пузатые колбы с длинными шлангами. Потянуть носом и зажмуриться от квинтэссенции приятных запахов — дыня, клубника, что-то ещё цитрусовое, и, кажется, мятное.

Улыбаюсь, когда вижу, как девочки щёлкают себя на фронтальную камеру, дуя губы, и охаю, когда одна из них вдруг хватает меня за руку и тащит на танцпол с дикими воплями, в составе всей женской части компании.

— Моя любимая песня! — орёт она истошно и припрыгивает на месте, а спустя всего несколько мгновений мы тонем в бесконечном море танцующих.

Я откровенно не умею это делать. Стесняюсь жутко! И оглядываюсь по сторонам, боясь, что Ярослав увидит моё нервное дёрганье и посмеётся над моей неуклюжестью.

У, я, кажется, влюбляюсь в тебя!

Когда ты рядом моё тело всё в мурашках.

Baby, у...

Она танцует до утра,

И, пока город засыпает, едем дальше...

Но, я глотаю, подскочившее под горло, сердце и, несмотря ни на что, пытаюсь скопировать движения девчонок и тех, что в одних блестящих купальниках извиваются в подвешенных в воздухе металлических клетках. Вот — руки вверх и восьмёрки бёдрами. Закрыть глаза. Слушать музыку. У-у-ух! Кажется, даже получается.

А-а-е!

Кайф! Кайф!

Легче!

Как там было? Я оттанцую всю свою боль? Вот да — установка на максимум.

Где-то внутри меня начинает зарождаться плотный комок эйфории и ширится. Он бурлит. Движения становятся более раскованными, напряжение уходит и на лице появляется улыбка оттого, что мне просто хорошо танцевать здесь и сейчас под эту сумасшедшую музыку.

Так стоп!

Что это?

В первую секунду я ничего не понимаю, а во вторую до меня наконец-то доходит, что моё тело просто выносят с танцпола. Крепкая хватка за руку повыше локтя и вперёд сквозь поток разгорячённых людей, пока я не начинаю путаться в своих же собственных ногах. Оглядываюсь и только было собираюсь возмутиться таким непотребным поведением, но тут же забываю все слова на свете.

Потому что позади меня Басов.

Злой. Взмыленный. И смотрит на меня так, будто бы хочет придушить голыми руками.

Вероника

— Какого...? — пытаюсь я высвободиться, когда мы выруливаем с танцпола на лестницу.

— Рот закрой! — шипит мне в лицо Басов, приближаясь так близко, что меня тут же обваривает его запахом и жаром.

Не в силах сопротивляться, лишь на мгновение прикрываю глаза и глушу в себе стон. Боже! Я так скучала.

— Куда мы? — еле-еле перебирая ногами, спускаюсь я вниз.

— Ты!

— Куда?

— Домой!

— Яр...

— Домой. Я. Сказал! — снова рычит он и чуть встряхивает меня, а затем без церемоний рвёт вверх карман моей сумочки и достаёт оттуда номерок, передавая его гардеробщику.

— Яр, — мнусь я, пытаясь высвободить свою руку из его жёсткой хватки, но тщетно.

Он будто бы не обращает на меня внимания, а только сосредоточенно копошится в своём телефоне. Но и я не собираюсь сдаваться. Меня повело от близости с ним. Я снова почувствовала себя всемогущей, способной заставлять его сердце биться, а нервную систему заходиться от мощного потока эндорфинов.

Я снова могу к нему прикасаться. Большего и не надо...

— Яр!

Рывок на себя. Почти сталкиваемся лбами. Кажется, у меня из глаз даже вылетают искры, а бабочки внутри живота нескладным, одурманенным роем взвились ввысь, почувствовав такой родной аромат мха, бергамота и горького апельсина.

— Помолчи! — хватает мою ветровку и фактически впихивает меня в неё, а затем снова тащит, но теперь уже на улицу.

А у меня внутри всё умирает и падает, когда я понимаю, что именно он от меня хочет. Чтобы я снова исчезла из его жизни. И глупые бабочки резко дохнут, словно бы их потравили Циклоном Б.

Я ему не нужна. Я испортила этот вечер своим появлением. Глупая и наивная до безобразия Вероника. Дура!

— Отпусти!

— И куда побежишь, м-м? Задницей своей на танцполе крутить или сразу на ручки к Аммо?

А он всё тащит и тащит. Вот уже парковка гостей клуба вокруг нас. Впереди только проезжая часть и куча такси, в одну из которых меня сейчас затолкают и отправят по адресу. И меня взрывает!

— Я приехала к тебе!

— А я просил? — вдруг отпускает он меня, да так резко и неожиданно, что я чуть пошатываюсь и едва ли не падаю.

— Ну конечно, нет, — качаю я головой и с дрожащим подбородком договариваю, — я видела, что у тебя теперь новая фаворитка.

— Да, — кивает он, — по статусу.

Внутри всё рвётся и разбивается. Смахиваю слезу острого разочарования.

— Ну что ты так смотришь на меня, Истома? — разводит он руками, а затем лохматит свою отросшую шевелюру. — Я впервые в жизни пытаюсь сделать всё правильно. Ясно? Чего же ты так упорно лезешь-то в это болото? Думаешь Аммо лучше, чем я?

— Я не понимаю, — всхлипываю я.

— Я — мудак. Он — мудак. Что тут ещё непонятного?

— Но ты говорил, что...

— Ты тоже много чего говорила, Истома. А потом просто поставила меня к стенке и расстреляла, потому что так приказала твоя матушка.

— Но теперь-то я здесь! — рыдания рвутся из меня, но я ещё могу их глушить на выходе.

— Да, ты здесь…, — жесткая, равнодушная ухмылка режет его идеально вылепленное лицо, — лишняя. И я больше не хочу играть в эти игры.

— Игры?

— Серьёзно у нас не получилось, — морщится Басов и отводит взгляд в сторону.

— Пожалуйста, Яр, — протягиваю я к нему руку, понимая, что веду себя, как натуральная размазня, но он только качает головой и забивает смертельный осиновый кол мне точно в сердце.

— Езжай домой, Истома, и слушай маму, она плохого не посоветует.

— Вот значит как? — делаю шаг назад, а он зачем-то ко мне. Ещё один и ещё, пока я не упираюсь спиной в чью-то запаркованную машину.

— Да, всё так... дерьмово.

— Значит, всё правда, да? Всё то, что мать мне сказала про тебя?

— Пусть будет — да, — пожимает он плечами, — так нам будет проще поставить точку.

— Ты мне скажи! — срываюсь на крик.

— Я тебе уже говорил! — в тон мне вторит он.

И мы, кажется, бесконечно замираем напротив друг друга. Я тихо глотаю слёзы, а он просто в упор смотрит на меня, и в лице его я вижу столько всего, что заставляет мою полудохлую надежду поднимать голову и упорно, по колено в крови, ползти к нему. К своему жестокому кумиру.

— Что ты мне говорил, Яр? Или когда? Там, под лестницей или раньше, на маяке? Что любишь? Что рядом со мной ты чувствуешь, будто становишься лучше? Что покрываешься пьяными мурашками всякий раз, когда я смотрю на тебя? Что в моих глазах ты видишь своё будущее? Что именно из всего этого я должна взять и выбросить на помойку своей памяти, м-м? Скажи!

— Всё, Истома...

— Жалкий трус!

Я задыхаюсь от боли. А он просто отворачивается и мажет глазами по экрану своего телефона.

— Такси приехало.

Бах! Бах! Бах! Это сердце в ужасе бьётся со всей дури о рёбра, а затем окончательно отрубается.

— Тебе пора.

Молчу. В горле пересохло. Мне критически невыносимо, но я нечеловеческими усилиями открываю рот и заставляю произносить ложь, спасая свою изрубленную на куски гордость.