— Ба, — паникую я, но меня тут же затыкают.

— И никто их даже не останавливает. Ты посмотри, что творится-то! Где директор этого клоповника? Где охрана? Вот тебе и лучшая гимназия города. Господи, спаси! Господи, помилуй! — вздыхает, кивает мне и ждёт, пока я развернусь и пройду мимо галдящей толпы, даже не подняв глаза.

И наказ бабули тут совсем ни при чём. Я могла бы её ослушаться и сделать по-своему. Теперь бы смогла. Но вот это всё, что я увидела всего минуту назад, просто размазало меня.

Аммо. Тот парень, что бесконечно строчил мне признания в пламенных чувствах, испытываемых к моей персоне, теперь просто взял и прилюдно поцеловал ту, что долгое время пила мою кровь. Издевалась надо мной. Травила. И заставила обрезать волосы.

Что это, если не предательство?

Как с небес на землю. Со всей дури лицом об асфальт. Больно? Если на месте Рафаэля был Ярослав, то я бы сдохла. Без шуток! Тут же? Просто ещё один пинок судьбы.

На первом уроке не выдерживаю. Достаю новый телефон из потайного кармашка рюкзака с чётким намерением зайти в социальную сеть и навсегда удалить из списка друзей Аммо, а потом вдогонку и заблокировать его.

Друг, который в засос целуется с моим злейшим врагом — мой враг!

И точка!

Но, прежде чем сделать задуманное, я проваливаюсь во вкладки сообщений и с тарабанящим на полную катушку сердцем смотрю на новые входящие.

«Скажи, тебе было больно, когда я это сделал?»

«Если да, то у меня ещё есть шанс. Если нет, тогда я просто утону в той, которой я действительно нужен».

«Потому что иначе у меня уже просто нет сил любить тебя безответно».

Закрываю приложение. Блокирую телефон и буквально отшвыриваю его от себя. А затем прижимаю ладони к горящим щекам и зажмуриваюсь, стараясь отгородиться от всего этого безумия.

И нет, я не удаляю Аммо. И не вношу его контакт в «чёрный список». Я просто не знаю, как поступить правильно, ок? Я всего лишь Вероника Истомина, а не знойная похитительница сердец.

И мне жалко этого парня! Ясно?

Но что ещё я могу?

В таком полнейшем раздрае и проходит первый урок. Я не слышу то, о чём говорит педагог. Я не могу нормально усваивать информацию. Я отвечаю сухо и односложно, когда мне пишет Басов.

Я словно сомнамбула бреду на второй урок, который будет вести моя мама, наконец-то вышедшая с затяжного больничного. Прохожу в класс, занимаю свою парту и без особых эмоций наблюдаю за тем, как родительница мило щебечет со стайкой моих одноклассниц, обсуждая стихи Мандельштама и Ахматовой.

Она там. Я здесь. И мы будто действительно друг другу чужие люди...

А в следующее мгновение разговоры затихают и не потому, что звенит звонок. А потому, что в дверях кабинета появляется не кто иной, как сам Басов.

И не один! А с огромным букетом белых роз наперевес.

Улыбается всем. Кивает моей матери.

А затем делает шаг и идёт прямо ко мне...

Вероника

Что я чувствую?

Это не описать. Не выразить словами, их просто будет недостаточно. И Басов сейчас словно многотонный товарняк — он на полной скорости несётся на меня, обещая раскатать моё серое вещество по рельсам под смачное «чух-чух-чучу-у-ух».

А я будто бы тупой олень в свете его прожекторов замерла с открытым ртом и только способна, что отрицательно качать головой в надежде, что он каким-то чудесным образом остановится.

Чёртово немое кино...

В абсолютной, скребущей нутро тишине, Ярослав доходит до меня и у парты напротив, с ужасающим скрежетом металлических ножек по полу, выдвигает себе стул и седлает его, укладывая букет белоснежных бутонов прямо передо мной.

Я не могу смотреть на него. И на эти цветы тоже. Я только лишь цепляю потрясённое и уже красное от ярости лицо матери и, задыхаясь от ужаса, упираюсь взглядом в подоконник, где пышным цветом и так, кажется, не к месту цветут фиалки.

— Что ты делаешь? — выговариваю так, что губы мои даже не шевелятся.

— Действительно, Истома... А на что это похоже? — Басов со скрипом наваливается предплечьями на спинку стула и чуть ближе подаётся ко мне.

— Ну ты же обещал, — шиплю я.

— Оу! — тоже переходит он на шёпот и пытается поймать мой бегающий от страха взгляд, но безуспешно. — Я обещал тебе не светить наши отношения. Про ухаживания уговора не было. Да и сколько времени прошло? Мне до пенсии, что ли, под лестницей с тобой прятаться?

— Я прошу тебя, давай не сейчас, — замечаю я, что мать вышла из ступора и начала хапать воздух, готовиться к атаке.

— Пожалуйста, — пытается ухватить меня за ладонь Басов и вновь повышает голос, — будь моей девушкой. Я устал от этих игр. Я хочу ясности и серьёзности.

— Ярослав, — почти скатываюсь я в отчаяние.

— Что с тобой, Истома? Что, чёрт возьми, происходит? — парень подрывается и коленями встаёт на стул, ладонями опираясь на мою парту и зависая надо мной словно коршун. — Ты из-за Марты взбеленилась, так? Прости, окей? Но я не могу приказать Аммо с ней не общаться. Он мой друг, а не моя собственность.

— При чём тут это? — на выдохе отвечаю я максимально тихо, замечая, что мать всё-таки встала из-за своего стола и решительно двинулась в нашу сторону.

Всё! Мне крышка! А-а-а-а!!!

— А при чём тут твоё кислое личико? — продолжает допрос Басов. — Ты увидела нас на парковке, прошла мимо, словно мы прокажённые. А потом, что? На любое моё сообщение только сухой ответ? Нормально мне, думаешь? Вот я и пришёл мириться и превентивно просить прощения за всё подряд, только бы ты мне снова улыбалась...

Во всём этом фильме ужасов меня спасало лишь одно — Басов не говорил в голос, а ворковал надо мной почти беззвучным шелестом. Каждое слово было сказано исключительно для моих ушей.

— Молодой человек, покиньте аудиторию! — и это наконец-то моя мать, изо всех сил сдерживая свой гнев и раздражение, подошла к нам максимально близко и встала за спиной у Ярослава.

О-о-о, я почти видела, как она кипит. Как валит из её ушей густой пар. Как она мысленно расчленяет Басова на мелкие кусочки и варит их адском котле.

— Алевтина Петровна, моё почтение! — потянул парень с заразительной улыбкой на лице и развернулся к женщине корпусом, всё ещё зависнув надо мной и одурманивая мои поплывший разум до кучи ещё и своим сногсшибательным ароматом.

— Вон! — кивнула мать на выход, добела сжимая губы и вся, кажется, вибрируя от зашкаливающего напряжения. — Живо!

— А что такое? Разве не могу я во внеурочное время выразить свою глубочайшую симпатию понравившейся мне девушке?

— Это гимназия, а не брачное агентство!

— Истома, — хохотнул Басов, — ты слышала, что сказала милейшая госпожа Храмова? Брачное, м-м... Точно! А давай поженимся, а? Я так на тебя залип!

Всё! Где-то здесь дар речи окончательно покидает меня, и я наконец-то выпадаю в нерастворимый осадок. Да, я вижу, что Ярослав вошёл в раж и уже не отступится. И да, я понимаю, что у моей матери окончательно пригорело по всем фронтам.

Но открыть рот — значит добровольно выкопать себе могилу.

Нет, я лучше помолчу от греха подальше.

И да! Господи, сохрани! Господи помилуй!

— Я не буду повторять дважды, молодой человек! — форменно зарычала мать, и я увидела, как сжимаются её кулаки в бессильной злобе.

— Странно, Алевтина Петровна, — хмыкнул парень и удивлённо приподнял брови, — раньше вас амурные дела учеников никак не трогали, если не сказать больше. Ещё до каникул Серяк при вас зажимал на парте Фадееву. Про Тимофеева и Тарасову я вообще молчу — там жара на каждой перемене. Но вы всегда только закатывали глаза и отворачивались. Что сейчас-то не так, м-м? Ведь я, в отличие от других, просто пришёл подарить цветы понравившейся мне девчонке и ничего не сделал из ряда вон выходящего. Пока что..., — улыбка настоящего прожжённого Люцифера промелькнула на его лице и погасла, — или у вас только я под санкциями, Алевтина Петровна?