— Какого... хрена! — рычит она, а я и в ужасе замечаю, что на нас опять все смотрят.

И смеются...

— Прости, пожалуйста! — в сердцах произношу я.

Да что же я такая неуклюжая-то?

— В задницу себе засунь извинения, дебилка! И надень уже на свою уродливую рожу очки побольше, чтобы хоть что-то видеть вокруг себя. Ты испортила мне колготки!

— Давай я помогу тебе встать, — кидаюсь к ней, но тут же испуганно замираю.

— Руки свои корявые от меня убрала! — встаёт на ноги и обвинительно указывает на порванную деталь гардероба, по которой уже пошли уродливые стрелки.

— Прости, — снова твержу я, словно заведённая, виновато заламывая руки.

— Исчезни, Туша!

И я тут же срываюсь с места и бегу к распахнутым школьным дверям, лишь на мгновение бросая взгляд в сторону парковки, где, сложив руки на груди, стоит Басов и компания.

И миллионы равнодушных взглядов, наравне с ним, жалят мою спину...

Весь учебный день мне кажется, что после такой крупной осечки, мне прилетит так, что я сама себе не позавидую, ведь Марта Максимовская и её свита всю большую перемену полируют меня недобрым взглядом. Внутри от страха всё дрожит, но это не идёт ни в какое сравнение, когда в забитой до отказа столовой ко мне подходит сам Басов.

Это случается уже тогда, когда я смиряюсь с тщетными попытками хоть что-то съесть из своей тарелки и, признав поражение, иду сдавать поднос в специальное окно для остатков еды. Но почти тут же ноги врастают в пол, а дыхание сбивается и барахлит. И всё из-за того, что мои рецепторы неожиданно завизжали, врубив воздушную тревогу.

Причина?

Бергамот, горький апельсин, мох.

Так пах только он — Басов.

— Привет, Истома, — его шёпот режет мне барабанные перепонки, и я почти глохну.

Истома?

Кровь шарашит по вискам. Пульс взлетает до небес. И хочется орать во всё горло:

— Уйди! Мне и без тебя проблем хватает!

Но я неспособна сейчас на внятную речь. От страха. От замешательства. От неожиданности.

Потому что его пальцы уже до неприличия ласково обвили моё запястье и чуть его сжали, запуская миллионы киловатт электричества путешествовать по моему телу.

Хочу развернуться и максимально быстро ретироваться, но Басов одним движением бёдер толкает меня взад и прижимает к столу, заполненному пустыми подносами с тарелками. И не даёт ни одного шанса на побег.

— Сбежать, что ли хочешь, даже не поздоровавшись? И это после того, как нагло подслушивала и подглядывала?

— Я не...

Тело окунается в мурашки, и я давлюсь собственным сердцем, впадая в панику молниеносно оттого, что меня поймали с поличным.

— Даже не думай отпираться. Я видел, как ты полировала меня взглядом.

— Ч-что?

— Я специально для тебя разделся, Ника. Понравилось? Всё рассмотрела? Хочешь потрогать?

— Уйди!

— А я хочу...

Грудь будто бы опоясывает колючая проволока, а потом скребёт по нежной коже, раздирая своими шипами плоть, пока всё больше и больше сжимается вокруг меня. Больно. Горячо.

Страшно!

— Уйди! — словно заведённая твержу я, вцепившись в свой поднос, как утопающий в пену морскую.

А перед глазами зачем-то всплывает картинка, где Басов сегодня утром целовал другую, тиская своими жилистыми и сильными руками ягодицы незнакомой мне блондинки.

И это воспоминание, словно карта, выпущенная Джокером, молниеносно режет мне сонную артерию, заставляя задыхаться от непонятного деструктива.

Ненавижу лжецов!

— Сегодня после уроков на нашем месте, Истома. Библиотека. Верхний ярус. Ты и я.

— Я не приду!

— Тогда я сам тебя найду...

Рубанул на прощание, а затем кинул свой поднос в окно и чеканным шагом вернулся к своим друзьям, пока все вокруг бомбардировали нас заинтересованными взглядами.

Чёрт, мне не нужна такая бесславная популярность!

Вероника

Позорно сбегаю.

Руки трясутся. Там, на запястье, где меня касались пальцы Басова, кожа горит огнём, расползаясь лихорадочным жаром по всему телу.

Зачем он ко мне подошёл?

Чего добивался?

Этот самоуверенный парень реально верит в то, что я, роняя тапки, прибегу по первому зову на встречу с ним? Да уж, а мама нисколько не приукрасила, когда говорила, что Басов высокомерный, тщеславный и заносчивый мерзавец.

Заметил он, видите ли, как я на него смотрела? Специально для меня разделся? П-ф-ф...

И никак я на него не смотрела! Просто они ржали на весь школьный двор, как кони. Сложно было не обращать внимания на это стадо отбитых дегенератов, без зазрения совести обсуждающих какую-то там Дашу.

Так...

Стоп!

А не та ли это девочка была, с которой я его увидела у музыкальной школы. Аммо же сказал, что его блондинки не вставляют, а там как раз была она — копна длинных белокурых волос до поясницы. И тогда это, что же получается?

Боже!

Они что, обсуждали быстроту падения её крепости? Но в какой именно плоскости? Она согласилась на свидание или сразу разрешила себя целовать? Или, быть может, дала добро на то, чтобы стать его девушкой? Но тогда зачем он мне голову морочит?

Фу!

Да зачем я вообще думаю об этом парне? О нём, вообще-то, есть кому думать, если не сказать больше. Вон кудрявая подружка Марты Максимовской всю большую перемену Басова влажным взглядом облизывала. Стеф, кажется. Да и вообще, если бы внимание противоположного пола могло сравниться с разящими стрелами, то Ярослав давно бы уже был растерзан ими в клочья.

— Слушай, Ник, — вырывает меня голос Дины из трясины собственных мыслей на уроке английского.

— М-м?

— А ты чего подол на юбке отпускаешь? Миди давно не в моде. Да и мальчиков такой длинной не соблазнить.

— У меня мама строгая, — бурчу, не слишком думая о том, что зря я рассказываю однокласснице такие подробности. Но мозги мои все ещё заняты тем, что получили в виде пищи утром, а именно поцелуй Басова с той блондинкой.

Неосознанно прикасаюсь к своим губам и провожу по ним подушечками пальцев. Хмурюсь, но всё-таки задаюсь вопросом — как это, когда парень вот так дотрагивается до тебя? На что это похоже? На удар высокоплотным проводом или на соприкосновение со склизкой кожей лягушки?

Уф...с ним – скорее всего, второе.

— Насколько строгая? — не унимается Дина. И вот где-то тут я поднимаю на девушку глаза и долго смотрю на неё, неожиданно чувствуя потребность хотя бы на каплю слить из себя ту переполненную негодованием и комплексами бочку.

— Душитель.

Одно слово, но сколько за ним правды. Рука тут же тянется к саднящим коленям, а грудь неожиданно стягивает тупой, но болезненный спазм от осознания того, что сегодня меня опять ждёт чёртов горох. Но ещё больше я негодую не поэтому, а потому, что прекрасно осознаю, что такими методами мать совершенно ничего не добилась, кроме как того, что ещё сильнее развернула меня от её слепой цели обратить меня в веру. И ничего хорошего или полезного для себя я не вынесла от такого обращения.

Меня подавляют. Меня унижают. Меня дрессируют.

Не воспитывают. Точка!

— Ладно, а чего к тебе Басов на перемене подходил? — кусая губы и выдавая тем самым своё зашкаливающее любопытство, спросила Дина.

— Сказал, чтобы я надела очки с диоптриями посильнее, — не моргнув и глазом, соврала я, а одноклассница тут же прыснула в кулак.

— У-у-у, но тут он прав. Ты уже второй раз испытываешь на прочность нервы Максимовской, а с этой чокнутой шутки плохи. Хорошо хоть она давно и безнадёжно сохнет по Аммо, а то бы тебе точно было гарантировано кровопускание.

— Да ладно, вроде пронесло, — отмахнулась я.

Но как же сильно я заблуждалась, потому что меня НЕ пронесло.

Последним уроком сегодня была физкультура, на которой я, как обычно, была на побегушках у тренера. А когда прозвенел звонок, и все потянулись в раздевалку, я только стремительно убрала спортивные коврики и бросилась туда же, чтобы как можно быстрее взять свои вещи и побежать домой.