Сюр, не иначе.

Да и я сама никогда не видела, чтобы парни сидели вместе с шайкой Марты или как-то близко общались с ней в стенах гимназии. Максимовская просто перманентно пускала слюни на Аммо, а тот только снисходительно взирал в её сторону и в ус не дул, тупо потому, что у него таких поклонниц вагон и маленькая тележка.

И что же получатся?

Нет! Ну это какая-то дичь!

Да и вообще, может, мне послышалось? Просто на фоне банальной паранойи я интерпретирую всё без разбора в безумные умозаключения, а на деле там был Макс, а не Макси и обсуждали парни что-то вообще по другой теме.

Хочется экшена? Нужно, чтобы всё было по красоте? Пусть врубает пятую космическую?

Эти слова можно притянуть на тысячи тем, а не малодушно подозревать единственного в гимназии парня, который по-настоящему ко мне добр, в том, что он подлый манипулятор и жестокий игрок с чужими душами.

Не могу я в такое поверить. Просто не могу. Да и мотива у него нет, чтобы творить подобное. Просто нет! Да, у Басова контры с моей мамой, но никто в гимназии не в курсе, что я её дочь.

На этом и застопорилась, а затем провалилась в короткий и беспокойный сон, который нарушила бабушка, вошедшая в мою комнату.

— Вера, мама сказала, что ты тоже заболела.

— Ага, — кивнула я из-под подушки и вздохнула, реально чувствуя озноб и ломоту во всём теле, от перспективы завтра снова идти в гимназию.

— На вот градусник, померь, что там, — протянула старушка мне ртутный термометр, и я тут же послушно сунула его под мышку, а затем, когда она вышла, дождалась измерения и ещё сильнее натёрла прибор о свою шерстяную кофту.

— Тридцать девять и два? — ужаснулась бабушка, когда вернулась ко мне.

— Этот много, да? — прищурилась одним глазом, изо всех сил изображая светобоязнь.

— Очень! Завтра в гимназию не пущу. Отлежись лучше.

— А что там говорила классная? — тяжело перевернулась я на спину и измождённо закинула ладонь на глаза.

— Да ничего особенного, просто прочитала лекцию о твоём воспитании. П-ф-ф, учить она меня ещё собралась. Я только Господа Бога слушаю, а не всяких там свиристелок.

Вот это поворот!

Я даже забыла, как дышать от удивления. Бабуля сегодня благостная и порвала все шаблоны.

— Всё, пей жаропонижающее и отдыхай. А классной я твоей сама напишу, что тебя завтра не будет. Поспи. Обед в два. Разбужу.

И ушла, пока я буквально задыхалась от счастья.

— Ура! — вопила в подушку, а потом расплакалась от облегчения.

Завтра не будет гимназии. Не будет Марты. Не будет сотен взглядов равнодушной толпы.

И я за эту очевидную милость возношу беззвучную благодарность богу. И сейчас ничего не прошу у него. Просто складываю руки в молитвенном жесте, и всё. А там пусть небо само решает, через что мне нужно пройти, а через что нет. Что мне надо, то и прибудет.

Закрываю глаза и погружаюсь в сон. А когда открываю, разбуженная барабанной дробью дождевых капель о подоконник, на часах уже давно перевалило за полдень.

Весь день лафа, да и бабуля особо ко мне не пристаёт, только пичкает лекарствами, которые я благополучно скидываю в унитаз. Да и следующий день проходит по той же схеме, с короткими перерывами на уроки, чтобы не запустить учёбу, еду и чтение. Рисовать в стенах дома больше не решаюсь, иначе вообще могу лишиться всех своих набросков.

И я уже размечталась, что так смогу прогуливать гимназию до конца недели, а потом благополучно уйти на каникулы, но не вышло.

Утром в среду, пока я спала, бабуля сама измерила мне температуру, а потом и проверила горло, заключив, что «болезнь» отступила благодаря её молитвам. О сильном и растущем организме, конечно же, не было упомянуто ни слова. Я по ходу пыталась ещё немного съехать в очередное враньё, но мама и бабушка остались непреклонными и отправили меня грызть гранит науки.

От острого приступа отчаяния я даже попыталась заикнуться, что у меня не всё ладно в гимназии и есть ребята, которые меня обижают.

Реакция? Отгадайте с одного раза.

— Бог послал тебе эти испытания, чтобы проверить истинность твоей веры в него. И он не даёт тебе больше того, что ты сможешь выдержать. Так что, сочти за честь, молись и будь сильной. А теперь ступай...

Супер! Вот спасибо! Теперь я долбанный супергерой, а не жалкий аут.

И вот, в первый день ноября я снова перешагнула порог ненавистной мне гимназии, шарахаясь по углам и боясь зайти в туалет на перемене, чтобы не встретить там свою врагиню и её приспешников. Шесть уроков мне удавалось оставаться незамеченной. Шесть уроков я возносила миллионы молитв к Богу, чтобы хоть сегодня меня пронесло.

Но Бог меня не услышал. А только послал ещё одно испытание, которое считал, что вынести мне по силам, ожидая от меня, очевидно, благодарности за столь щедрый дар.

Чёртовая физкультура. Сворованный рюкзак и пакет со сменкой, за которым я, словно тупая курица побежала сама, вместо того чтобы попросить помощи у преподавателей. Клюнула и попала в мастерски расставленную мышеловку. Бам — и вот уже я совсем одна во влажном жаре душевой.

Кричу. Стучу в замкнутые двери. А затем оседаю на пол и совершенно не понимаю, что же мне делать дальше.

— Чего расселась, Туша? — услышала я позади себя голос Марты Максимовской, выходящей из подсобки, и тут же покрылась противными мурашками.

Повернулась и увидела, как она смотрит на меня с триумфом. Улыбается. И щёлкает ножницами, что держит в руках.

— Угадай, что я отрежу тебе на этот раз?

— Помогите! — кричу я, надрывая голосовые связки и молочу кулаками в запертую дверь, пока сзади меня на разрыв аорты ухахатывается Максимовская. Этой особи человеческого рода весело, что она способна причинить себе подобной боль и остаться безнаказанной.

— Громче, Туша! — хлопает в ладоши Марта и, мне кажется, даже хрюкает от счастья, что я смогла её до такой степени позабавить.

Резко поворачиваюсь к ней и, словно загнанный зверь, смотрю в жестокие, наполненные злобой, глаза. А потом сжимаю руки в кулаки. И делаю шаг в её сторону.

— Сколько ты весишь, Марта? — шепчу обескровленными от ужаса губами.

— Сорок три. Недостижимая для тебя высота, Истомина, — ухмыляется моя врагиня, а я заставляю себя полностью скопировать её циничное выражение лица.

Мы один на один. Я не должна сдаваться. Я обязана дать ей отпор!

— А я пятьдесят восемь, — смотрю на неё в упор, пытаясь снести эту железобетонную стену силой мысли. Заведомо провальное занятие, но я всё равно прилагаю все свои внутренние ресурсы, чтобы достичь хоть какого-нибудь результата.

— Соболезную, — взвизгивает Марта и снова давится ядовитым смехом.

— То есть, — перевожу дух, захлёбываясь адреналином, — ты даже не понимаешь, куда я клоню? Ладно, расшифрую, так уж и быть — я просто не позволю тебе подступиться ко мне со своими ножницами, так что можешь засунуть их себе... куда-нибудь в глубокое, тёмное место и идти с миром.

— С миром? — скептически кривится Максимовская.

— Именно.

И на этом моменте Марта набирает в лёгкие максимальное количество воздуха и кричит невидимым для меня противникам.

— Эй, девочки, помогите! Спасите! Караул! Тут бульдозер грозится снести меня своими необъятными габаритами!

И на этих её словах, дверь в душевую неожиданно распахивается и влажное, пропахшее хлоркой помещение заполняется целой толпой девчонок, в рядах которых я краем глаза замечаю приспешниц Максимовской — Регину Тимченко и Стефанию Андриянову. Они на кураже и в предвкушении кровавой бани, их глаза блестят, черты лица заострённые и хищные.

Они загнали свою жертву и теперь лишь разгоняют аппетит, доводя меня до ручки.

Сволочи, напрочь лишённые чувства жалости или банального человеческого участия. Не люди. Гиены. Падальщики.

А я бегу от них, срываясь в панические слёзы, по коридорам душевой, забиваясь в кабинку для переодевания. Дрожащими, непослушными пальцами стараюсь закрыть завёртку и хоть как-то спрятаться от глумящейся надо мной толпы, но не выходит. Кто-то с ноги выбивает из моих рук дверь, а затем меня за полосы вытаскивают из кабины и тащат к душу, где открывают вентили с ледяной водой.