Она снова рассмеялась — уже над тем, как он это сказал.

— В таких выражениях ты планируешь сообщить ей об этом?

— Думаю, она верно поймет меня, как бы я ни выразился, — ответил Пол. — Она всегда была исключительно добра ко мне; она мой близкий друг, и ей прекрасно известно, чего я хочу.

— Тогда ей известно больше, чем мне, дорогой мой! Ты говорил мне то же самое полгода тому назад, — ты тогда нравился ей так сильно, что она попросила тебя оставить ее в покое.

— Она попросила дать ей полгода, чтобы все хорошо обдумать и потом дать мне окончательный ответ; и я стал нравиться ей еще больше, потому что уступил ее просьбе, — возразил Пол. — Те полгода, что я прождал, только улучшили наши отношения.

— Что ж, значит, теперь они должны были достичь совершенства. В таком случае ты получишь от нее окончательный ответ сегодня же.

— Когда преподнесу ей украшение?

— Когда преподнесешь ей украшение. С ним все в порядке, я надеюсь?

Пол задумался над ответом и взял еще одну булочку.

— Думаю, да.

— Только «думаешь»? Оно стоит таких денег! Что ты с ним сделал?

Молодой человек снова замялся.

— Я отдал его мисс Армиджер. Она боялась, что я его потеряю.

— А ты не побоялся, что его потеряет она?! — вскричала его мать.

— Нисколько. Она придет сюда и вернет его мне. Слишком уж она хочет, чтобы у меня все получилось.

Миссис Бивер помолчала.

— А как сильно ты хочешь, чтобы у нее получилось?

На лице Пола отразилось недоумение.

— Получилось что?

— Выставить тебя дураком. — Миссис Бивер взяла себя в руки. — Ты влюблен в Розу Армиджер, Пол?

Вопрос заставил его крепко задуматься.

— Ни в коей мере. Я не говорю с ней ни о чем и ни о ком, кроме Джин.

— А с Джин ты не говоришь ни о чем и ни о ком, кроме Розы?

Пол с видимым усилием стал вспоминать.

— Да я вообще с ней почти не разговариваю. Мы такие давние друзья, что нам уже почти нечего друг другу сказать.

— А сказать тебе, мой дорогой, необходимо вот что: ты слишком многое принимаешь за должное!

— Именно это мне и втолковывает мисс Армиджер. Налейте мне, пожалуйста, еще чаю.

Миссис Бивер забрала у него чашку, но посмотрела на него строго и испытующе. Пол задумчиво разглядывал угощения на столе, не поднимая на нее глаз.

— Если я и принимаю слишком многое за должное, — добавил он, — то не забывайте, что вы сами приучили меня так думать.

Миссис Бивер нашлась с ответом не сразу, но возразила с торжествующим видом:

— Может, я и приучила тебя так думать, но Джин-то я ни к чему такому не приучала!

— Так я и не о ней говорю, — добродушно заметил Пол. — Хотя осмелюсь напомнить вам, что она приезжала сюда снова и снова, из месяца в месяц, и вы все время приучали ее к мысли — приучали, как могли, и так, и эдак, — что я ее неминуемая судьба. Есть ли у вас какие-либо реальные основания сомневаться в том, что она сознает — и сознает в благоприятном для нас смысле: настало время дать ответ?

Теперь миссис Бивер принялась пристально изучать глубины чайника.

— Нет! — ответила она, помолчав.

— Так в чем же дело?

— Дело в том, что я беспокоюсь, и беспокоиться меня заставляет твоя невозмутимость. Я хочу, чтобы ты вел себя так, будто исход дела тебя волнует, а самое главное, хочу, чтобы ты вел так себя при ней.

Пол заерзал в кресле; его собеседница решила, что он недоволен оказываемым на него давлением, и сочла это знаком, что ее худшие опасения сбываются.

— О, только не говори мне, что тебе и впрямь нет до этого никакого дела! Посмей только, и я не знаю, что с тобой сделаю!

Он посмотрел на нее так, как иногда уже смотрел прежде, и взглядом этим каждый раз только подливал масла в огонь ее раздражения — с веселым изумлением, переходящим в любопытство, будто поражался тому, что в мире есть существа, способные так распаляться. Она всю жизнь благодарила небеса за свое хладнокровие, но теперь пред нею явила лик Немезиды роковая истина: по сравнению со своим сыном она была настоящим вулканом. Теперь к нему перешло то преимущество, каким миссис Бивер так долго владела безраздельно: в любой ситуации и при любом разговоре взирать на противную сторону как на действующее лицо в каком-то спектакле; самой же, откинувшись в театральном кресле, неизменно сохранять позицию зрителя или даже критика. Ей претило выступать перед Полом так, как она обычно заставляла других выступать перед собой; но она тут же решила, что раз уж она вынуждена это делать, то извлечет из этого пользу. Ей придется прыгнуть через кольцо, но потом она вновь окажется на спине скакуна. И в следующий миг она принялась исполнять перед Полом свой жонглерский номер.

— За одно, дорогой мой, могу я тебе поручиться: если тебя случаем морочит и парализует некое мечтание, будто, двинувшись в каком-то другом направлении, ты набредешь на что-то иное, то наискорейшее избавление от этой фантазии поспособствует не только твоему счастью, но и сохранению твоего достоинства. Если ты тешишь себя — пусть и не без угрызений совести — пустой надеждой на призрачный шанс произвести на кого-то еще хоть какое-то впечатление, я могу сказать только, что тем самым ты готовишь себе большое разочарование, а к тому же навлечешь на себя гнев твоей матери.

Она ненадолго умолкла; перед изумленным взглядом своего сына она чувствовала себя гимнасткой в розовом трико.

— Хотела бы я знать, насколько мисс Армиджер уязвима для твоих чар?

Пол проявил к ней уважение: он не стал аплодировать после ее выступления — то есть не позволил себе улыбнуться. Но что-то он все же почувствовал, и выразилось это, как и всегда, в его особом прищуре: на его широком открытом лице глаза подчас сужались до того, что превращались в маленькие живые бусинки, и взор этих бусинок был теперь устремлен в сторону дома.

— Что ж, маменька, — ответил он тихо, — если вам так хочется это знать, не лучше ли вам спросить у нее самой?

В поле зрения показалась Роза Армиджер. Обернувшись, миссис Бивер увидела, как та с непокрытой головой, в ослепительно белом платье приближается к ним под ярко-красной парасолькой. Пока она шла, Пол встал с кресла, добрел до гамака и сразу же в него рухнул. Он вытянулся, заставив гамак просесть, а крепления — заскрипеть под его весом, и так же спокойно и терпеливо добавил:

— Она пришла, чтобы вернуть мне украшение.

— Дорогая миссис Бивер, торт наконец прибыл! — весело объявила Роза.

Миссис Бивер ответила не сразу, чем дала сыну понять, что, возможно, сейчас воспользуется его советом. Но после этой паузы она, однако, заставила себя сказать нечто совершенно иное:

— Я весьма признательна вам за то, что вы взяли на себя труд за этим проследить.

— Кто-то должен был это сделать. Нельзя было допустить, чтобы хоть что-то омрачило нашей милой Джин такой знаменательный день, — сказала Роза.

— Не говоря о нашей милой Эффи, — тут же добавила миссис Бивер.

— Где одна, там и другая — ведь это их общий праздник. Торт их объединяет: инициалы переплетены, и свечи расставлены для обеих. Их столько, что каждой хватит, — рассмеялась Роза, — возраст одной сложили с возрастом другой. Красивое число получилось!

— Должно быть, и торт немаленький, — заметила миссис Бивер.

— Огромный.

— Такой огромный, что не проходил в двери?

Роза задумалась.

— Будь это наши с вами свечи, он был бы куда огромнее! — лукаво улыбнулась она.

Затем, показывая Полу пресловутое «украшение», сказала:

— Возвращаю вам то, что вы отдали мне на хранение. Ловите! — решительно добавила она и, размахнувшись, бросила ему сафьяновый футляр, который он в следующий миг поймал на лету одной рукой, не вставая с гамака.

Острое недоверие миссис Бивер притупилось при виде вольной выходки Розы: что-то ощутимо незаурядное, даже исключительное было в девице, с ходу так умно отреагировавшей на подозрения, о которых она знала наверняка и которые всеми силами стремилась развеять. Хозяйка Истмида строго поглядела на нее, читая это стремление в ответном взгляде.