— Нет, ни о чем подобном мне не известно. Не припомню случая, чтобы плоды трудов миссис Бивер не оказались сладкими.

— Что ж, в данный момент — сладкие они или горькие! — они уже созрели. К этому все шло долгие годы. Вы высоко цените Пола…

Тони подхватил:

— И я высоко ценю Джин, и потому я должен помочь им пожениться? Я вас понял. Но не думали ли вы, что в таком деле — со всеми его щекотливыми моментами — вмешательство постороннего может быть опасным?

— Думала, и немало. — Даже теперь тревога отразилась на лице Розы. — Но еще больше я думала об осторожности и такте, которые этот посторонний может проявить.

Тони помолчал; он встал с гамака и принялся вышагивать по лужайке. Провожая его обеспокоенным взглядом, Роза нетерпеливо спросила:

— Вы и впрямь думали, будто они отказались от этой затеи?

Тони молчал. Но потом резко остановился и спросил так, будто вернулся после долгого отсутствия:

— Будто кто отказался от какой затеи?

— Будто миссис Бивер и Пол отказались от того, о чем мы с вами сейчас говорим, — от идеи женить его на Джин.

Тони замялся.

— Я вообще ничего не думал!

Роза впервые различила в его словах, обращенных к ней, слабую тень раздражения и не сумела скрыть, что сразу почувствовала: это не позволит ей о них забыть. Взгляд, который бросил на нее Тони, говорил о том, что и он понял, какой эффект они на нее произвели. Но он не сделал ничего, чтобы этот эффект сгладить. Он постоял немного, глядя на реку, и тихо заметил:

— А вот и она — на мосту.

Он двинулся к реке, а Роза вернулась к чайному столику, откуда мост не был виден.

— Девочка с ней? — спросила она.

— Не вижу. Может, она ведет ее за руку. — Он снова подошел к Розе и спросил: — Вы считаете, что мне следует поговорить с ней прямо сейчас?

— Прежде чем она увидится с Полом? — Роза подняла на него глаза; на секунду всем ее существом завладело мучительное беспокойство. — Я оставлю это решение за вами — ведь это вы не уверены в том, не опасно ли будет ваше вмешательство. Я полагаюсь в этом на ваше здравомыслие, — сказала Роза. — Я полагаюсь на ваше чувство чести.

— На мое чувство чести? — Тони тряхнул головой, недоумевая: какое, черт возьми, отношение имела ко всему этому его честь?

Роза продолжала говорить, не обращая на него внимания.

— Только я думаю, что, поговорите вы с ней или нет, она примет его предложение. Боже правый, она должна принять его! — воскликнула Роза с чувством.

— Как вас волнует ее ответ! — рассмеялся Тони.

— Поволнуйтесь и вы, и тогда все получится!

Они постояли с минуту, глядя друг на друга, и за это время каждый прочел во взгляде другого больше, чем когда-либо прежде. Но когда Роза вновь заговорила, накал страстей в ее голосе вдруг сменился чарующей мягкостью.

— Тони Брим, я доверяю вам.

Она произнесла эти слова так, что Тони залился краской.

Однако ответил он миролюбивым тоном, вновь засмеявшись:

— Уж я надеюсь, моя дорогая Роза! — И спустя мгновение добавил: — Я с ней поговорю. — Он снова бросил взгляд на петляющую тропинку, которая вела к мосту, но Джин еще не показалась из зелени кустарника, обрамлявшего дорожку. — Если Эффи с ней, вы заберете малышку?

На лице Розы появилось недоброе выражение; по некотором размышлении она заявила:

— Боюсь, я не могу этого сделать.

Тони не скрыл раздражения.

— Боже правый, вы бежите от бедного ребенка как от огня!

В этот момент на тропинке показалась Джин; Эффи с ней не было.

— Я никогда не заберу ее у нее!

И Роза Армиджер отвернулась.

Тони пошел навстречу своей вестнице, которая, заметив, как Роза покидает сад, торопливо окликнула ее.

— Мисс Армиджер, не будете ли вы так любезны сходить за Эффи? Она была не готова, — объяснила она, поднимаясь по склону вместе с Тони, — и я не стала дожидаться, потому что обещала Полу встретиться с ним.

— А его, как видите, здесь нет, — заметил Тони, — это он так некрасиво заставляет вас ждать. Но ничего страшного; вы подождете со мной. — Он посмотрел на Розу, когда они поравнялись с ней. — А вы сходите и приведете ребенка, как наша Джин просит, или такой поступок тоже, и даже больше, чем прочие, идет вразрез с вашими загадочными принципами?

— Вы должны извинить меня, — обратилась Роза напрямую к Джин. — Мне необходимо написать письмо. Сейчас или никогда: мне нужно успеть отправить его со следующей почтой.

— В таком случае не смеем вас задерживать, — откликнулся Тони. — Я сам схожу, как только вернется Пол.

— Я тотчас же отправлю его к вам.

И Роза Армиджер чинно удалилась.

Тони проводил ее взглядом и воскликнул:

— Ей-богу, она как будто сама себе не доверяет!..

Он оборвал свою фразу щелчком пальцев, и Джин удивленно переспросила:

— Не доверяет в чем?

Тони замялся.

— Да так, ни в чем! Малышка в порядке?

— В полном. Но великая и ужасная Горэм постановила, что сначала ей надлежит съесть свой обычный полдник, и Эффи в огромном слюнявчике поверх всех своих лент и оборок только приступила к этой чрезвычайно торжественной трапезе.

Тони не сдержал удивления.

— Почему ей было не съесть свой полдник тут?

— Этот вопрос вам стоит задать великой и ужасной Горэм!

— А вы сами ее не спросили?

— Я поступила умнее: я угадала ответ, — сказала Джин. — Она не доверяет нашей кухне.

Тони рассмеялся.

— Она опасается ядов?

— Она опасается «конфет и пирожных».

— «И сластей всевозможных»? Да, здесь и впрямь довольно всевозможных сластей! Что ж, предоставьте тогда бедную малышку — вы ведь все делаете из нее маленькую принцессу — ее кухарке и «дегустатору», как того требует строгий королевский протокол, и погуляйте со мной, пока Пол не придет за вами. — Тони взглянул на часы и окинул взором раскинувшийся перед ними сад, где неподвижно темнели тени деревьев и долгий летний день наливался зноем. — Здесь так спокойно, а у нас еще полно времени.

Джин согласилась так тихо, что ее шепот был похож на дуновение ветерка.

— Полным-полно. — В ее словах звучала такая умиротворенность, будто в этот чудный день само время остановилось, чтобы угодить Тони Бриму.

Тони и Джин прошли несколько шагов, но он снова остановился, чтобы задать ей вопрос:

— Вам известно, чего Пол хочет от ваc?

Джин на мгновение опустила глаза на траву у себя под ногами.

— Думаю, да. — Она без стеснения, с неожиданной серьезностью посмотрела на него. — А вам, мистер Брим, это известно? — спросила она.

— Да, мне только что об этом поведали.

— Мисс Армиджер?

— Мисс Армиджер. А ей, судя по всему, сказал об этом сам Пол.

Девушка не скрыла легкого недоумения.

— Почему он сказал ей?

Тони замялся.

— Потому что она так располагает к себе, что с ней хочется делиться сокровенным.

— С ней хочется делиться сокровенным, потому что она тут же делится этим с кем-то еще? — спросила Джин, слабо улыбнувшись.

От этой слабой улыбки у Тони защемило сердце; даже после четырех лет знакомства он так и не смог к ней привыкнуть — каждый раз щемило, как впервые. Они познакомились одним незабываемым днем, и началось с того, что, не успел он открыть глаза и увидеть ее, как ему сразу страшно захотелось забыть, в каком положении находился он при этой первой встрече, а именно лежа на софе у себя в холле. Судя по тому, как он иной раз глядел на нее, он до сих пор все никак не мог на нее насмотреться, до конца ее разглядеть: процесс постепенного завороженного узнавания пока так и не уступил места уверенному знанию и привычке. А привыкнуть к объекту своего изучения он не мог потому, что сам объект этот постоянно менялся. Тони и по сей день порой казалось, что он все еще лежит на той софе, ибо он боялся резким движением прервать метаморфозы, происходившие в предмете его наблюдений, нарушить непредсказуемое чередование, в ходе которого то в ребенке вдруг проступала женщина, то во взрослой женщине проглядывал сущий ребенок. Эти метаморфозы не имели ни начала, ни конца, и наблюдать за ними можно было с неустанным любопытством. Пугливый ребенок становился высокой стройной нимфой, будто плывущей на облаке, но уловить явственный момент этого преображения никак не получалось. Будь это возможно, он бы ответил на него каким-нибудь своим соответствующим превращением, хотя и тешил себя приятной надеждой — до сих пор ничем не омраченной, — что, будучи свидетелем этих занятнейших в своей текучести перемен, он как раз волен не меняться, оставаться прежним и продолжать испытывать к ней банальную и вполне невинную симпатию. Ему казалось, что ни к кому из тех, кто прежде ему нравился, он не испытывал таких приятных, необременительных чувств — а у мужчины его возраста не раз и не два бывали, как он их небрежно именовал, «заурядные» вспышки любовной лихорадки. Его не волновало, какое пламя может разгореться от этой конкретной искры; он никогда не задавался вопросом, к чему может привести его симпатия к мисс Мартл. Она не могла привести ни к чему — так было предрешено. В силу удачного стечения обстоятельств возникло удобное положение, которое позволяло удерживать все в рамках, делало их близкие отношения приемлемыми и публичными, так что их можно было не прятать за закрытыми дверями, не делать из них тайны — положение это ограничивало их арену, если можно так выразиться, преддверием храма дружбы, которое открыто ветрам и залито солнцем, и запрещало даже мечтать о том, чтобы проникнуть в его сумрачное и тесное нутро. Тони сурово говорил себе, что достичь какой-то цели можно, только если к ней проложен реальный путь. Он и сейчас помнил так, будто это случилось вчера, о жестокой просьбе — столь странной и удручающей, но вместе с тем трогательной, — одним махом отрезавшей ему все пути и превратившей его жизнь в тупик, что, не ищи он для нее скорее философской, чем сатирической аналогии, он сравнил бы ее с пустыней. Он ответил на вопрос своей спутницы о надежности Розы как доверенного лица, успокоив себя тем, что эта ее особенная улыбка — всего лишь еще одно свидетельство ее превосходного природного чутья. И это чутье, благодаря которому разговор с нею никогда не становился пошлым и поверхностным, подсказывало ей, что сейчас вернее всего будет занять среднюю позицию между обеспокоенностью и смирением.