— Моя дорогая Роза, — сказал он, — я думаю, вы сильно ошибаетесь. Миссис Бивер очень ценит вас.

Она немного помолчала; на лице ее читалась усталость от всей той изворотливости, какую ей пришлось проявить в ходе разговора с Деннисом Видалом, дабы суметь одно утаить, а другое выказать.

— Милый мой Тони, — чуть погодя мягко ответила она. — Я еще никогда не встречала человека, который, подобно вам, был бы напрочь лишен наблюдательности. Встречала тех, у кого ее очень мало, и это было жалкое зрелище. У вас ее нет ни капельки, и это прекрасно сочетается с вашим характером: он прекрасен и совершенен.

Ее слова развеселили Тони.

— Люблю, когда люди говорят то, что думают!

— Как бы сильно вам это ни нравилось, мне вы нравитесь еще больше, потому что вы такой, какой есть. Наблюдательность — штука второстепенная; это всего лишь мера предосторожности — прибежище маленьких и робких. Она защищает нас, когда мы смешны, и укрепляет нашу оборону. Вы можете быть смешным — я этого не отрицаю; но в вас нет ни подозрительности, ни страхов, ни сомнений; вы человек естественный, великодушный, искренний…

— И редкостный законченный болван! — прервал ее Тони. — «Естественный» — ну, спасибо! О, эти ужасные естественные люди! Вы хотите сказать — однако слишком милы, чтобы произнести это вслух, — что я настолько поглощен своими интересами и чувствами, что щебечу о них, как канарейка в клетке. Не обладать тем, о чем вы говорите, и прежде всего воображением, значит просто не обладать тактичностью, а нет ничего более непростительного и мерзкого, чем бестактность. Мог ли я — лицом к лицу — столкнуться с лучшим доказательством моего эгоизма — и я уже краснею из-за этого, — чем тот факт, что я вошел сюда некоторое время назад в разгар важного для вас разговора, и у меня не хватило такта задать вам об этом хотя бы один вопрос?

— Вы имеете в виду мистера Видала — после того, как он ушел в свою комнату? Вы уже спрашивали меня о нем, — сказала Роза, — просто ваша тема для разговора была гораздо интереснее. — Помолчав секунду, она добавила: — Вы говорили о том, что не выходит у меня из головы. — Ее слова позволили Тони сослаться на то, что он уже выполнил обязательство, взятое им по ее настоянию; в качестве напоминания о нем Роза заметила: — На мистера Видала времени еще хватит.

— Я и правда надеюсь, что он останется. Он мне чрезвычайно симпатичен, — ответил Тони. — Мне нравится его типаж; совпадает с тем, что вы мне о нем рассказывали. Настоящий мужчина — надеюсь, он останется с нами. — При этих словах Роза издала слабый смущенный возглас, а хозяин имения продолжал: — Клянусь честью, я правда так думаю: я сразу узнаю́ джентльмена, стоит мне его увидеть. Как раз таким человеком я хотел бы быть.

— Хотите сказать, что вы не настоящий мужчина? — спросила Роза.

На вопросы такого рода Тони благодаря своему природному добродушию, даже в трудный час проявлявшему себя с неизменным блеском, всегда отвечал, впадая в нелепые, но по существу благородные преувеличения.

— Какое там! Мне помогают всякие внешние обстоятельства и счастливые случайности. А ваш друг твердо стоит на ногах. — Такой взгляд на Денниса заставил Розу издать еще один невнятный звук; услышав его, Тони посмотрел на нее внимательнее. Но, судя по всему, не счел, что она усомнилась в его утверждении, и через мгновение порывисто вернулся к вопросу, с которым, очевидно, еще не закончил. — Вы и в самом деле должны, знаете ли, отдать справедливость миссис Бивер. Если ей кто-то не нравится, это не вопрос степеней и оттенков. Она не строит козни за спиной — она очень скоро прямо выказывает человеку свою неприязнь.

— Вы имеете в виду, что ее неприязнь открыто проявляется в словах или поступках?

Тони на мгновение задумался.

— Я имею в виду, что она объясняет, чем человек ей не нравится, — она в высшей степени прямолинейна. И я уверен, что она никогда и пальцем не шевельнула вам во вред.

— Может, и так. Но она это сделает, — сказала Роза. — Вы сами только что дали этому доказательство.

Тони удивился.

— Какое?

— Вы ведь передали Деннису: она сообщила вам, что хочет сказать ему что-то особенное.

Тони припомнил, о чем речь, — это уже вылетело у него из головы.

— Она хочет сказать только то, что я сам уже сказал от лица остальных: она всем сердцем надеется, что теперь для его женитьбы не будет никаких преград.

— Ну и что может быть ужаснее этого?

— Ужаснее? — Тони уставился на нее.

— Какое ей дело до его женитьбы? Ее вмешательство отвратительно.

Тон девушки был настолько ошеломительным, что ее собеседник уже не знал, куда деваться от удивления; это было заметно по его заблестевшим глазам и вспыхнувшему румянцу.

— Моя дорогая Роза, разве подобные вещи в таком маленьком кругу, как наш, не являются позволительным поводом для шуток — в порядке дружеского пожелания? Мы все так за вас переживаем.

Роза отвернулась от него. Будто не слыша, она продолжила с внезапной дрожью — дрожью глубокого возмущения:

— Почему она высказывает мнения, которых никто не хочет слышать и о которых ее никто не спрашивал? Что она знает о наших с ним отношениях или о том, в какие трудности и тайны она влезает? Почему она не может оставить нас в покое — хотя бы в первый час?

От смущения у Тони перехватило дыхание — такого он не ожидал. Роза отошла чуть в сторону, а он только и смог, что пробормотать ей вслед, заикаясь:

— Помилуй боже, милое дитя — вы же не хотите сказать, что к этому есть препятствия? Конечно, это не наше дело, но мы надеялись, что у вас все хорошо. — Пока он говорил, она обернулась и взглянула на него с некоторого расстояния, и одного этого взгляда хватило, чтобы он хлопнул себя по лбу покаянно и выразительно. — Какая же я свинья, раз не заметил, что вы не очень-то счастливы, и не заметил, что он… — Тони осекся; на лице Розы была гримаса страдания, которого она не обнаруживала при Деннисе Видале. Роза буквально впилась взглядом в Тони; она стояла, прижав обе руки к своей вздымающейся груди, и во всем ее облике было что-то похожее на первое потрясение после большого несчастья. Сам не сознавая, он стал свидетелем того, что было финальным выплеском сильнейшего напряжения, концом ее чудесного фальшивого спокойствия. Видя, как это спокойствие исчезает у него на глазах, он неверно истолковал происходящее; он ухватился за мысль, что бедная девушка получила удар — удар, на фоне которого ее самообладание, сохранявшееся до этого момента, казалось еще более трогательным. Отсутствие Видала добавило штрих, и картина высветилась с совершенной ясностью.

— Его стремление покинуть вас удивило меня, — воскликнул он, — как и ваше стремление заставить его уйти! — Тони снова задумался и, прежде чем высказать свою мысль, казалось, прочел ее в блеснувших глазах Розы. — Неужели он принес вам дурные вести — неужели не оправдал наших надежд? — Он с состраданием и нежностью посмотрел на Розу. — Вы же не хотите сказать, моя бедная девочка, что он относится к вам не так, как вы ожидали?

Не успел он подойти, как Роза рухнула в кресло и разразилась страстными рыданиями. Она упала ничком на маленький столик, обхватив голову руками, и все то время, пока она всхлипывала, Тони, полный любопытства и жалости, стоял над ней и чувствовал себя беспомощным. Казалось, она была сломлена своим несчастьем и дрожала от муки. Хозяин Баундса, которого терзали приступы собственной боли, едва мог это вынести: он испытывал острое желание заставить кого-нибудь поплатиться.

— Вы же не хотите сказать, что мистер Видал неверен вам?

— О боже, боже, боже! — простонала Роза Армиджер.

Тони отвернулся от нее, как бы признавая, что не может ни на что повлиять; он чувствовал себя неловко оттого, что слишком уж приблизился к горю, средства помочь которому не видел. Будучи в замешательстве, он мог только заверить Розу в том, что глубоко сожалеет о ее несчастье. Однако этот приступ крайней слабости был недолог; вслед за взрывом эмоций она очень скоро, хотя и с видимым усилием, постаралась восстановить душевное равновесие.