А потом Ньють свернул на неприметную тропу и повёл Йеруша прочь с людской территории. Повёл Йеруша, наверное, самыми заброшенными, забытыми, необитаемыми дорогами старолесья, настолько забытыми, что впору было усомниться, не явились ли эти места из какой-нибудь другой реальности, не врезались ли ни в старолесье из какого-нибудь иного места или времени. До того как пуститься в дорогу с Ньютем, Йеруш едва ли мог представить, что в Старом Лесу может встречаться и такое.

Эльф и котуль шли по песчанисто-глинистым пригоркам, где растёт разве что чертополох да тощий терновник и гнездятся неприветливые чёрно-белые птицы с крючковатыми клювами. Потом продирались через буреломы, которые перемежались совершенно чистыми круглыми полянами. На полянах вольно паслись гигантские гусеницы и не было видно больше ни одной живой души. Потом была холмистая местность, просторная, жёлто-серо-пыльная и одинокая, в ней жил только ветер, гоняющий туда-сюда пыль и жаркость, а между холмов виднелись давно заброшенные остовы навесов, обрывки одеял, полузанесённые пылью глиняные черепки.

Ньють не заговаривал с Йерушем, да тому было и не надо. Йеруш тоже молчал, шагал мерно, упорно и почти не глядя по сторонам. Найло вовсе не ожидал, что путь к кровавому водопаду окажется приятно-прогулочным или что он будет пролегать по каким-нибудь особенно хоженым местам. Разумеется, нет. Разумеется, место, о котором никто не помнит, затеряно в никому не интересных землях, и дорога к нему непроста.

Собственно, а когда дороги Йеруша Найло были лёгкими?

Путники шли несколько дней, и Йеруш против своего обыкновения почти не замечал, как утекает время, совсем не думал о том, как можно было бы использовать его эффективнее. Просто шёл и шёл за своим хвостатым проводником, чуть прихрамывая на обе растёртые ноги, вцепившись двумя руками в лямки рюкзака и глядя себе под ноги. Шёл и думал: неужели он действительно движется сейчас к своей главной цели, к самой-самой важной цели своего пути, и она уже близко, так близко, что почти различима на горизонте?

Сколько лет он потратил на её достижение на самом деле? Когда по-настоящему был сделан первый шаг на пути, который привёл Йеруша Найло сюда, на жёлто-серую пыльную тропу среди заброшенных кем-то холмов? Ведь в действительности этот путь начался не в день его встречи с Ньютем и даже не в день когда Йеруш вошёл в Старый Лес, и не тогда, когда он впервые прочитал заметки о живой воде, скучая в библиотеке Донкернаса.

В каком-то смысле этот путь начался в тот день, когда из Донкернаса сбежал Илидор. В тот день, когда Илидор заморочил Йерушу голову, но заодно и напомнил, что у Йеруша была мечта — о чём-то по-настоящему большом и важном. Именно после этого обрели смысл библиотечные записи, привлекшие внимание Йеруша и его погрязание в Такароне, и знакомство с Храмом Солнца, уходящим из Гимбла. Именно тогда Старый Лес смог призвать к себе Найло. Ведь пока Йеруш не помнил, что у него была мечта, он не мог увидеть дорог, которые к ней ведут, не мог разглядеть нужных кусочков реальности и понять, что они имеют к нему отношение.

Но первый, действительно первый шаг по этой дороге Йеруш сделал гораздо, гораздо раньше, за многие годы до Илидора и Донкернасской библиотеки. И Найло мог едва ли не точностью до дня сказать, когда он начал путь к самому главному своему свершению, которому предстоит наконец состояться в дебрях старолесья…

Хотя родители Йеруша считали, что их сын очень неорганизован, — лет с четырнадцати он хорошо выучился себя дрессировать и не пытался больше избегать неизбежности. Йеруш просто шёл и делал то, что всё равно придётся сделать, и старался с первого раза показать максимально достойный результат — просто чтобы не тратить на это больше времени, чем необходимо, чтобы потом не переделывать, чтобы не выслушивать бесконечных историй о вечно-тупом-разочаровывающем-всех-Йере.

Он налегал на учёбу настолько добросовестно, насколько был способен. Да, у него не всё гладко с концентрацией внимания на том, на чём концентрироваться не хотелось, и Йеруша ужасно бесили скучнейшие и длиннейшие математические задачи, и почерк его так и не стал отточено-изящным — но Йеруш старался, старался изо всех сил.

К пятнадцати годам он решил, что не будет сражаться с науками, от которых у него сводит челюсти, — достаточно выполнять поставленные задачи максимально добросовестно и вовлечённо, чтобы показать лучший результат из возможных. Йеруш был уверен, что это уже поднимет его выше большинства. Ещё в детстве, читая и перечитывая эльфские эпосы, он понял, хотя и не смог тогда сформулировать своё понимание словами: тот, кто всего лишь продолжает упорно двигаться вперёд, пусть небольшими шагами, но неостановимо, — в конечном итоге обгоняет почти всех. Рвать жилы на пути, пытаясь выдавить из себя больше возможного — глупость и пустая трата энергии, особенно если время требуется для более перспективных занятий. И, хотя это не совпадало с мнением родителей, которые считали, что он должен ставить своей целью абсолютный успех абсолютно во всём, Йеруш принял как данность: существуют науки и сферы деятельности, в которых он никогда не станет так хорош, как какой-нибудь другой эльф, которому судьбой и природой даны другие качества. К примеру, терпение или умение любить идиотскую математику — такими качествами, к несчастью, обладал клеще-слизний кузен.

— Почему бы тебе не брать с него пример, Йер? — частенько спрашивали родители, когда успехи сына в очередной раз их не радовали. — Почему бы тебе не поучиться у кузена усидчивости?

— Может, это вам надо было брать пример с дяди и тёти? — как-то раз огрызнулся на это Йеруш. — Может, тогда бы у вас родился кузен, а не я?

После этого родители два дня с ним не разговаривали, а потом снова принялись ставить кузена Йерушу в пример.

Он научился не терзаться из-за этого слишком сильно. Он научился не тратить время и силы на попытки стать лучше в областях, которые ему сопротивлялись и которым сопротивлялся он сам, а вместо этого сосредоточился на том, что казалось ему интересным и получалось успешней сложения цифр или запоминания исторических дат.

Коньком Йеруша оказалось всё, что связано с систематизацией понятий и данных, за которыми стояли живые процессы, а не пустые цифры прибыли. Например, нормы этикета, на который Йеруш стал смотреть с большим воодушевлением, как только понял, насколько этикет систематизирует общение, и что суть этикета — не столько ограничения, как кажется на первый взгляд, сколько огромная свобода: ведь ты всегда знаешь, как нужно себя вести, какие слова и поступки уместны, а значит — не тратишь время и силы на изнурительные угадайки, не маешься неловкостью, не обмираешь от страха сделать что-то неуместное, на что Йеруш был большой мастак.

Ещё больше его заворожило общезнание — за скучными фактами обо всём и ни о чём Йеруш разглядел изящную систему, которая позволяла раскладывать по полочкам решительно всё, что только вздумается разложить.

Живология — за неё Йеруш в своё время схватился так рьяно, что едва не забросил все остальные занятия, поскольку живология открыла ему бесконечность важных вещей, косвенно связанных с его любимой водой.

Йеруш ужасно уставал от занятий и бесконечной дополнительной нагрузки, которую взваливал на себя добровольно, потому что это было не только интересно, но и обязано оказаться полезным в будущем. А усталость легко было смыть с себя в пруду с красно-жёлтыми рыбками. Стоило только войти в воду, даже просто коснуться её ладонями, как тело наполнялось силой и умиротворением. Йеруш заходил в пруд или садился на берегу, погружал в воду руки или ноги — и вода растворяла его напряжение, успокаивала волнения, уносила усталость и превращала её в новых красно-жёлтых рыбок.

В дни проверочных занятий на уроках всё чаще появлялась мать. Йеруш так хотел показать ей, несколько хорошо умеет справляться с разными заданиями, что цепенел и справлялся на самом деле хуже, чем мог бы. Но всё равно иногда ему доводилось услышать одобрительное хмыканье, а на одном занятии по этикету мать даже сказала: