— Йер, не загружай голову чепухой! Почитай лучше что-нибудь полезное!

Но что может быть полезней воды? — спрашивал себя Йеруш. Что больше достойно внимания, чем способность воды меняться, принимать разные виды и смешиваться с другими жидкостями, изменять состояние веществ и влиять на каждое живое существо Эльфиладона? Может быть, спрашивал себя Йеруш, живые существа, в которых много воды, тоже могут меняться, перетекать из одного состояния в другое?

Например, молодой эльф, дитя одной сущности, живёт для того, чтобы превратиться в иную сущность? Не в ту, которая проведёт свою жизнь, пересчитывая монеты, правильно заполняя документы, убеждая других эльфов положить в банк ещё больше монет и не чувствуя никакой необходимости выбираться за пределы родного города — может быть, этот молодой эльф, как речная вода, как вода маленького никчёмного ручейка, способен умчаться гораздо дальше и превратиться в целое море, в огромное и бескрайнее море, совсем не похожее на свой исток?

Эта мысль поглощала Йеруша всё то время, пока диагност, вызванный из столичной клиники для душевнобольных, терзал его тело и голову дурацкими исследованиями. Было не больно и не страшно, но очень утомительно и неловко, что ли. Йеруш ощущал себя словно неживой предмет, попавший в руки досужего балабола. Нет, этот диагност, низкорослый эльф с морщинистым лицом и скрипучим голосом, был с Йерушем добр, но то, что он делал, казалось удивительно бессистемным, словно он сам не знал, к чему всё это.

Сначала диагност мочил Йерушу волосы и прижимал к голове проволочки, долго стоял так, держа их обеими руками и что-то магича, потом перемещал эти проволочки в другие части головы. Потом страшно долго просил совершать всякие дурацкие телодвижения — стоять на одной ноге, закрыв глаза и растопырив руки (Йеруша всё время заносило, и казалось, будто тело ломается пополам), потом просил отсчитывать ритм, стуча стеклянной палочкой по изогнутой железке (Йеруш едва не выбросил стеклянную палочку в окно — снова этот неведомый ему «ритм»!), потом велел закрыть глаза и повторять слова, которые шептал, носясь туда-сюда за спиной Йеруша…

Йеруш понимал: все эти действия, пусть и бессмысленные на его взгляд, нужны диагносту, чтобы понять и рассказать родителям, насколько их сын безнадёжен и бесперспективен. Родители давно подозревают, что у Йеруша не в порядке с головой, ведь он вечно делает не то, чего от него ожидают, а теперь ещё выяснилось, что он действительно не понимает музыки, как бы ни силился понять, он не может научиться танцевать, не чувствует ритма. Всё это — решительно ненормально.

Теперь родители хотят знать, насколько сильно у Йеруша нехорошо с головой. Наверняка ругают себя, что не выяснили этого раньше, ведь с самого детства их сын был бестолковым, неловким, нелепым, не оправдывающим ожиданий.

Если бы только Йеруш знал, как показать диагносту, что он не безнадёжен, что он понимает свою ответственность перед семьёй, совсем не хочет расстраивать родителей и будет очень стараться, чтобы оправдать ожидания, — он бы показал, он бы всё сделал как надо, старался бы изо всех сил! Но, как Йеруш ни пытался уловить от диагноста какие-то сигналы — ничего не мог понять. Приземистый эльф со скрипучим голосом лишь просил сделать то или это и одинаково спокойно воспринимал любой результат или его отсутствие.

Это длилось несколько дней кряду, многие опыты повторялись на улице, вечером, ночью, после чашки ромашкового отвара, от которого Йеруша едва не стошнило, на голодный желудок, сразу после сна, на свежем воздухе, в подвале, после беготни вокруг дома…

Наконец диагност оставил Йеруша в покое и Йеруш ушёл плавать в пруду с красно-жёлтыми рыбками, чтобы немного восстановить душевное равновесие. Что этот эльф понял из проверок? Что он скажет родителям? Как поступят родители, когда узнают, что их сын никогда не станет достойным своих предков и предназначения, потому что уродился ущербным, неудачным, бесполезным?

Вода в пруду приветливо обнимала тело Йеруша, разбивалась крошечными волнами о плечи, норовила залиться в уши, и ей было совершенно неважно, что Йеруш — безнадёжная бестолочь, которая не умеет радовать родителей или отсчитывать какие-то захухрые ритмы.

***

У самой лесусветлой прогалины, где разбили лагерь котули, золотой дракон встретил Нить, волокушу с серо-зелёными волосами — ту самую, которую другая волокуша недавно называла «грузножопой». Точнее, не то чтобы дракон её встретил — скорее, юная крылатая дева рухнула с кряжича в четырёх шагах от Илидора. Сверху что-то орали дозорные — непонятно, этой волокуше или друг другу. Скорее друг другу: её едва ли было видно под густыми ветвями.

— Неудачная посадка? — учтиво спросил дракон.

Нить, шипя что-то через стиснутые зубы, отряхивалась. Ладони, колени, плечи её были покрыты мелкими ссадинами, травинками и корой, словно она долго-долго ползала между колючих ветвей или по сухой лесной подстилке. Дракон стоял и смотрел на волокушу, смотрел, как двигаются её крылья, балансируя тело, как колышутся зеленовато-серые пуховые пёрышки и степенно отражают свет широкие маховые перья, серые, как у голубя. От волокуши пахло свежевзбитой подушкой и свежеочищенными орехами.

— Зачем чужаку тут быть?

Она наконец прекратила отряхивания, видимо, поняв, что сам собой Илидор не уберётся, сложила крылья за спиной и уставилась на него. Глаза у Нити были круглые и серо-прозрачные, ресницы и брови — цвета стали, и дракон в который раз удивился, как малейшее изменение привычных черт делает старолесцев такими непохожими на людей. Даже если всех отличий волокуши от человека — крылья, цвет волос и форма глаз. Подумаешь! У Илидора вот тоже крылья, волосы и глаза, каких не бывает у людей, но золотого дракона всегда принимают за человека. А волокуши похожи на птиц, и всё тут.

Сейчас, когда Нить стояла прямо перед ним, дракон понял, что она выше своих сородичей — а ведь когда её отчитывала взрослая волокуша, Нить скукоживалась в такой крошечный комочек стыда и раскаяния. Сейчас же этот комочек развернулся в неприветливую крылатую девушку, которая пристальным-стальным взглядом требует у чужака ответа: какой кочерги ты шатаешься по этим землям?

Хотя какой бы кочерги ему не шататься, спрашивается.

— Гуляю, — коротко ответил Илидор.

Юная волокуша Нить смотрит на Илидора серо-стальным взглядом хищной птицы, едва заметно наклоняет голову набок, по-птичьи. Дракон сильно стискивает зубы и старательно держит рот закрытым, хотя на языке вертится пара смешных шуток про рассыпанные зёрнышки и «ко-ко-ко».

— Тогда же погуляем, — говорит вдруг Нить. — Я о тебе знаю. Ты Поющий Небу. Матушка Пьянь так тебя зовёт.

Дракон едва заметно вскидывает брови, сверкает улыбкой и следует за волокушей вдоль прогалины, с которой доносятся взмявы котулей. Дракон и девушка-птица идут под сенью кряжичей, и Илидор почти уверен, что ни котули, ни дозорные в вышине сейчас не видят их с Нитью. И дракон задумывается, какой смысл в дозорных, которые ничего не видят под кронами деревьев.

Нить выводит его к правой части лесусветной прогалины, которая заканчивается не кряжичами, а плотоядными деревьями.

— Там воины наши и наша война остались, — говорит Нить и указывает пальцем на плотоядные деревья, чтобы у дракона не осталось сомнений, где именно «там». — Кто насмерть бьётся — питать корни леса скорее уходит. Которые волокуши и котули насмерть бились, теперь корни леса вместе питают.

В глазах Нити блестят слезинки, она несколько раз глубоко вдыхает, с усилием отводит назад плечи, и в шее у неё звонко хрупает. До сих пор такой громкий суставный треск Илидор слыхал только в исполнении донкернасских библиотечных старичков.

— Каждый путь в земле нашего леса кончается, — снова подаёт голос Нить. — Всех земля примирит и всех перемешает.

— То есть вот там, — как только что Нить, Илидор протягивает руку в направлении мрачной стены плотоядных деревьев, — там закопали волокуш и котулей, которые поубивали друг друга?