То было чудо! После всех переживаний, всех подозрений и страхов, что неотступно следовали за ней с тех самых пор, как Эмма открыла ей, кем на самом деле является Ричард, все вдруг само встало на место, словно некая добрая фея махнула волшебной палочкой, и все мечты Мэйсон разом осуществились. Все сразу. Работа, признание, поддержка и любовь мужчины, который знал ее и ценил. И необходимость оставаться в маске для всего мира казалась малой ценой за столь многие блага. Теперь ей больше не придется лгать Ричарду. Эта ноша упала с ее плеч. А что там думает о ней весь остальной мир, ей все равно, главное, с ним она может быть самой собой.
Прошло два дня с той ночи, когда Лувр стал свидетелем интимной близости Мэйсон и Ричарда. В ту ночь они вернулись в номер Ричарда и снова любили друг друга. Они даже ели, не вставая с постели и не одеваясь. Ричард, казалось, стал совсем другим: расслабленным, непринужденно веселым и остроумным, временами озорным, как мальчишка, временами горячим и страстным. По молчаливому соглашению они не говорили о том, что было между ними раньше, как не говорили о том, что происходит за стенами их номера. Каждый подсознательно старался сохранить в себе как можно дольше магию пережитого в Лувре. Словно, кроме них, на свете людей не было. Словно они и вправду были Адамом и Евой. Даже появление коридорного, доставлявшего им еду, или горничной, приходившей убирать номер, воспринималось как Досадное вторжение извне. Как попытка нарушить сакральное уединение.
Но на третью ночь Мэйсон разбудил и немало испугал крик Ричарда во сне. Он резко сел в кровати, тяжело и хрипло дыша и обливаясь потом. Мэйсон в тревоге перевернулась и спросила:
– Что с тобой?
– Ничего, – сказал Ричард. Тон у него был натянутый. – Просто плохой сон.
Мэйсон обняла его.
– Ты дрожишь.
– Через минуту все будет в порядке. Просто полежи со мной в обнимку.
Ричард так сжал Мэйсон в объятиях, что она едва не задохнулась.
– Что тебе снилось?
Он все еще дрожал в ее объятиях.
– Ничего особенного, – прошептал Ричард. – Просто кошмар. Со мной такое бывает время от времени. Возможно, так мое тело сообщает мне, что пора нам возвращаться к работе. – Он зажег настольную лампу, и комнату залил свет. – Позволь мне просто подержать тебя минутку, и все будет хорошо.
Мэйсон баюкала Ричарда, словно младенца, и слышала, как сильно колотится его сердце. Постепенно сердцебиение вернулось к нормальному ритму, и он уснул.
На следующее утро, когда Мэйсон проснулась, Ричард уже не спал. Он поприветствовал ее улыбкой.
– Мне надо ехать в Рим.
– В Рим? Что тебе понадобилось в Риме?
– Сеньор Альберто Лугини.
– Лугини? Критик?
– Он не просто критик, он наиболее заслуженный ученый-историк в Европе.
Мэйсон почувствовала укол ревности. Ричард словно щелкнул ее по носу, давая понять, что, кроме нее, у него существуют и другие интересы. Но у Мэйсон хватило ума мысленно осадить себя. Последние несколько дней Ричард слишком баловал ее и, похоже, испортил. Да и внешний мир казался чем-то далеким и туманным.
– Зачем тебе ехать прямо сегодня? Нам так хорошо. Побудь со мной еще немного.
Она прижалась к нему и поцеловала.
– Увы, я должен ехать сейчас. Скоро двадцать первое июня, а с поддержкой критики у нас дела обстоят неважно. Не так, как я рассчитывал. Моррель, Вульф и другие влиятельные французы отказываются нас признавать, сколько я ни пытался добиться своего. Поэтому мы должны надавить на них с флангов. И сделать это быстро.
Надавить с флангов? Что ты имеешь в виду? – Если человек с влиянием и престижем Лугини увидит твои картины и влюбится в них, все прочие критики присоединятся к нему. Его слово достаточно весомо.
– Но он еще более привержен традициям, чем Моррель другие.
– Верно. Но я надеюсь его просветить.
– И как ты собираешься это сделать?
Ричард усмехнулся:
– Скажем так, мне известны некоторые их тайны.
– Есть ли в Европе места, где кому-то хоть что-то удалось от тебя утаить?
Ричард чмокнул Мэйсон в нос.
– Таких мест чертовски мало, – сказал он и улыбнулся.
– Не знаю, что я буду без тебя делать, – проворчала Мэйсон.
– Ты можешь закончить несколько картин. И время пройдет незаметно, и тебе будет приятно.
– Бледная замена тебе.
– И еще один момент. Кто, кроме меня, знает, что ты Мэйсон?
– Только Лизетта.
– Ей можно доверять?
– Разумеется.
Ричард не выглядел убежденным.
– Ну ладно. Но давай все же постараемся, чтобы эта тайна осталась между нами тремя. Чем меньше людей об этом знают, тем лучше.
Ричард встал и накинул халат. Мэйсон забралась под одеяло и капризно надула губы.
Во второй половине того же дня они оба стояли на платформе Лионского вокзала и прощались. Поезд ждал сигнала к отправлению. Мэйсон вовсю старалась держаться молодцом, но на самом деле ей страшно хотелось зарыдать и упросить его остаться.
Раздался свисток.
– Мне пора, – сказал Ричард.
– Ты надолго уезжаешь?
– На неделю примерно. Но я останусь в Риме столько, сколько потребуется, чтобы склонить Лугини на нашу сторону. – Торопливо, словно боясь, что больше ее не увидит, Ричард сгреб Мэйсон в охапку и страстно поцеловал в губы.
– Господи, – пробормотала она, – еще один такой поцелуй, и я тебя никуда не отпущу.
– Не забудь, у тебя тоже есть работа. Ты должна закончить несколько картин до моего возвращения. Запрись и постарайся сконцентрироваться на работе. Постарайся вернуть себя в то состояние, которое было у тебя, когда ты создавала свой автопортрет. Не думай ни о чем другом.
– Я попытаюсь.
Ричард еще раз поцеловал Мэйсон и направился к поезду. Но внезапно он остановился, оглянулся и поспешил назад, чтобы поцеловать ее еще один, последний раз.
– Помни. Мы вместе. – И с этим он ушел.
Мэйсон смотрела вслед поезду, пока тот не скрылся из виду, затем направилась к себе в отель. Она никогда еще не чувствовала себя такой одинокой. Целая неделя без Ричарда. Как она это выдержит? Но Мэйсон помнила, что он сказал. Запрись. Закройся от мира. Работай. Ради него она так и поступит. Она уже представляла, как они встретятся вновь. Как она покажет ему картины. Удовольствие на его лице при виде ее работ. Как он обнимет ее, как отблагодарит за труды. И эти образы согревали ее.
