Отец жив?

– Да, я хочу его увидеть, конечно… Но, Ричард, Господи… Я не готова…

– К такому вообще нельзя приготовиться. Поэтому я не стал заранее тебя предупреждать. Тебе просто надо это сделать, и все.

– Но… Как я выгляжу? Нет, я не могу… Это слишком…

Голова у Мэйсон кружилась. Она перевела дыхание и сказала:

– Да, я могу. Я хочу поговорить с ним. Где он?

– Он не тот человек, каким ты его помнишь. Все это время после кораблекрушения он работал в миссионерской общине. Он раздал все свои деньги и все силы и средства тратит на нуждающихся. Этот образ жизни дает ему душевный покой, и он настаивает на том, чтобы все оставить как есть.

– Почему он не сообщил мне, что жив?

– Он считал, что ты не хочешь его видеть. Никогда.

– Понятно. После всех тех гнусностей, что я ему наговорила. Мне никогда не загладить свою вину перед ним.

Ричард улыбнулся:

– Забавно. Примерно то же самое он сказал мне. Что ему никогда не загладить вины перед тобой. Так мы идем?

– Ричард… я просто в шоке. Просто… поразительно, что ты для меня сделал.

Ричард прикоснулся ладонью к ее щеке.

– Мэйсон, я люблю тебя. Я для тебя сделал бы все, что угодно. Ты сказала мне, что я излечил тебя, но я знаю, что не вылечился бы, если бы твое чувство вины перед отцом так и осталось бы при тебе.

Мэйсон повернула голову и поцеловала ладонь Ричарда. Выйдя из лифта, она огляделась. Отец ее стоял в углу со шляпой в руке, он словно стал меньше и еще сильнее ссутулился, но вся его фигурка светилась спокойной безмятежностью, чего раньше Мэйсон никогда не наблюдала.

Мэйсон направилась к отцу. Сначала она шла медленно, неуверенно, но, встретившись с ним глазами, побежала к нему навстречу.

Теперь, спустя целую неделю после чудесного воссоединения с отцом, Мэйсон все никак не могла поверить в то, что Ричард сделал это для нее. Как нужно любить человека, чтобы так поступить… Мэйсон крепче прижала к себе руку Ричарда и посмотрела вверх, любуясь роскошно расцвеченным небом. Голоса сотен людей, поющих «Марсельезу», воспаряли к сверкающим всеми цветами радуги небесам, и чувство благодарности к судьбе, к Ричарду переполняло Мэйсон. Голоса понемногу стихли, колокольный звон умолк, люди вокруг утирали глаза.

– Как ты думаешь, что пойдет следующим номером? – спросил ее Ричард.

– Следующим? – Мэйсон не вполне понимала, о чем он.

– Что мы будем делать дальше? Ты когда-нибудь об этом задумывалась? Как бы ни была приятна такая перспектива, мы не можем вечно жить в отеле.

– Почему нет?

– Мне пора возвращаться к работе.

– Тебе нравится твоя работа?

– Нравится. Но что я уяснил для себя из этого конкретного дела, мне она нравится еще больше с таким талантливым и весьма соблазнительным союзником. – Он шутливо чмокнул Мэйсон в нос. – Но ты не ответила на мой вопрос.

– Ну, рано или поздно я хочу снова начать писать. У меня родилось несколько свежих идей. Но сейчас мне хочется писать только для своего удовольствия… и твоего. Все те терзания, которые мне надо было передать холсту, иссякли. Я хочу писать просто потому, что я люблю живопись, потому, что процесс создания картины приобщает меня к чему-то более высокому и более великому, чем я сама.

– Ты видела статью Морреля? Сегодня утром в газете.

– Нет. Она обо мне?

– Нет, не конкретно о тебе. Она вообще о том искусстве, что представлено на выставке. Но он действительно упомянул и твое имя.

– И что он сказал?

Ричард встал в позу и процитировал:

– Когда трагическая гибель произведений Колдуэлл станет историей, имя ее, если вообще не будет забыто, останется только в сноске истории импрессионизма. Но те из нас, кому повезло видеть ее работы, никогда их не забудут… их гениальность, их жизненную силу, их потрясающее прозрение, их цепкость… – Ричард сделал паузу и спросил: – Ты точно знаешь, что не станешь скучать по такому почитанию? Зная, что запросто можешь соблазнить мир своей кистью?

Мэйсон засмеялась:

– С меня довольно того, что я смогла соблазнить тебя. Остальное не так уж важно.

Ричард усмехнулся и подмигнул.

– Это понятно. Но как насчет твоего имени? Ты не станешь по нему скучать?

– Нет, я от него устала. Только подумай, мне надоело быть Мэйсон, но и Эми тоже. Новая жизнь требует нового имени, тебе так не кажется?

– Хм… Полагаю, ты права.

– Ну, вот и хорошо, что мы пришли к согласию. Теперь осталось только придумать мне новое имя. Как тебе Луиза Мэй Колдуэлл?

Ричард покачал головой:

– Нет, мне не нравится.

– Ладно. Как насчет Лилли Лэнгтри Колдуэлл?

– Только не это!

– Какой ты привередливый. Тогда как насчет Элизабет Баррет Колдуэлл?

Ричард задумался.

– Мне нравится Элизабет. Однако без Колдуэлл. Если уж брать новое имя, то по полной.

– Тогда пусть будет Элизабет Баррет. Ричард взвешивал предложение Мэйсон.

– Лучше, но требует некоторой доработки. Вот это «Б» мне как-то не нравится.

Мэйсон медленно подняла глаза и встретилась с ним взглядом. В глазах Ричарда плясали озорные огоньки.

– Может, – предложил он, – ты согласишься «Б» поменять на «Г»?

Сердце в груди ее застучало с утроенной силой. Мэйсон сделала судорожный вдох.

– Элизабет Гаррет,[8] – задумчиво протянула она. – Художник… мансарда… одно другому вполне подходит, разве нет?

Ричард улыбался.

– Только это тот самый случай, когда мансарда проводит больше времени в художнике, чем художник в мансарде.

Преисполненная радости от того, что Гаррет, наконец, сделал ей предложение, да еще в такой неординарной форме, Мэйсон бросилась его обнимать как раз в тот момент, когда еще одна ракета взмыла в небо, и Ричард отошел на шаг, чтобы посмотреть, как фейерверк расцветет огнями. Мэйсон с разгона угодила на перила и чуть не перелетела через них в темные воды Сены. Жизнь ее, похоже, завершила цикл.

Но на этот раз сильные руки Ричарда успели ухватить Мэйсон за талию как раз вовремя. И она навсегда осталась в его надежных и крепких объятиях.