Он не ответил. Он просто в два шага преодолел разделявшее их расстояние и привлек ее к себе. Мэйсон чувствовала, как бьется в груди его сердце, сильные руки Ричарда согревали ее. Он держал ее так, словно она была самым дорогим в его жизни, и тогда на глаза ее навернулись слезы радости.
Но времени на слезы не было. Ричард чуть-чуть отстранился, ровно настолько, чтобы наклонить голову и поцеловать ее. Он целовал ее так, как никогда не целовал раньше: нежно, бережно. Не отрывая губ от ее губ, он поднял ее и понес через гостиную в спальню. Он осторожно уложил ее на кровать, затем поцеловал и стал раздевать медленно, неторопливо, словно пробуя на вкус каждый миг этого действа.
– У меня такое странное чувство, что я это делаю впервые, – сказал он, с улыбкой глядя ей в глаза.
Он разделся сам и лег рядом с Мэйсон на кровать. Он снова ее поцеловал долгим глубоким поцелуем, зажав лицо в ладонях. Затем он стал покрывать страстными поцелуями ее подбородок, ее шею, ключицы, грудь. Он целовал ее всю, и руки его заряжали ее страстью, которую они оба ощущали с новой остротой и глубиной.
– Ты дрожишь, – заметил Ричард.
– Я немного боюсь.
– И я тоже. Совсем чуть-чуть.
Он опустил ладонь ей на грудь и стал играть с соском, катая его между пальцами. Затем он опустил голову и лизнул сосок. По телу Мэйсон прокатилась дрожь. Она поняла, что до этого самого момента в минуты близости между ними все равно существовал некий барьер, преграда из секретов, сомнений, вопросов, на которые не были даны ответы. Но в нормандском поле эти барьеры взлетели на воздух вместе с вагонами и картинами. Мэйсон чувствовала, как энергия Ричарда перетекает в нее, льется свободно и щедро, как никогда раньше. Такой мощный, такой неудержимый поток… И этот поток подхватил ее, приподнял и наполнил собой.
Когда Ричард вошел в нее, Мэйсон показалось, что никогда еще он не был так тверд, так силен, так уверен в себе. Он держал ее в объятиях, входил в нее глубокими и сильными толчками, сливался с ней, отдавал ей всего себя с почтением и преданностью, словно совершал приношение божеству. Мэйсон чувствовала, что возрождается в его руках, поднимается из пепла той, кем была раньше, в первозданной чистоте и первозданной целостности. Впервые она чувствовала, что живет.
Следующие две недели прошли для них как медовый месяц. Они часами занимались любовью. Ричарду все было мало. Он просил Мэйсон подушиться теми духами, что были на ней в тот вечер в опере. Он даже признал, что они удивительно сильно влияют на его потенцию.
Днем они рука об руку бродили по берегу Сены. Устраивали пикники возле пруда в чудесном парке Монсо. Катались на лошадях в Булонском лесу. Там же Ричард показал Мэйсон несколько конно-акробатических трюков, которым научился еще на Диком Западе. Мэйсон хохотала как девчонка.
С Джуно и Лизеттой они ходили на выставку, бродили среди экспонатов, поднимались на башню… Потом, когда они сидели по-турецки на полу в марокканском кафе, Ричард сделал Джуно весьма необычное предложение.
– Джуно, ты лучший партнер, с каким мне выпала честь работать. На следующий год Пинкертон собирается открыть бюро в Париже. Как ты смотришь на то, чтобы его возглавить?
Даргело чуть не поперхнулся:
– Я?
– Столько денег, сколько ты можешь заработать сейчас, ты не заработаешь. Но приключений будет не меньше, и жить, скорее всего, ты будешь дольше.
– Не говоря уже о том, что ты станешь уважаемым гражданином, – добавила Мэйсон.
Даргело посмотрел на Лизетту, которая восторженно захлопала в ладоши.
– Так, – пробормотал он. – Джуно Даргело – агент Пинкертона. Интересный получится поворот. Могу представить себе физиономию Дюваля, когда я протяну ему свою визитку! Мы с ним на равных будем восстанавливать справедливость и творить правосудие во Франции! Вот так смех!
И в благодарность за оказанную помощь они пригласили Эмму и ее мужа на скачки по Лоншану, но у Эммы была идея получше: она настояла на том, чтобы вся компания отправилась на шоу Буффало Билла. Они сидели на лучших местах, забронированных для них самим Биллом, а потом сам Билл хохотал до слез, когда ему рассказали о том, как Ричард сыграл роль «ковбойского короля», а «апачи» из Бельвиля – настоящих апачей. Как ни странно, обе пары прекрасно себя чувствовали в компании друг друга, а под конец Ричард и Эмма обнялись как старые друзья – все их разногласия и обиды остались в прошлом.
И, что самое главное, за эти две благословенные недели у Ричарда не было ни одного ночного кошмара. Он спал, обнимая Мэйсон, и если и просыпался ночью, то лишь затем, чтобы очередной раз заняться с ней любовью.
Мэйсон никогда не была так счастлива.
Но постепенно она стала замечать некоторые перемены в Ричарде. То и дело он под разными благовидными предлогами исчезал один, без нее.
А однажды утром сказал ей, что должен уйти по делу примерно на час.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты была дома, когда я вернусь, – добавил он. Ричард показался ей немного дерганым и нервным.
– Хорошо, – спокойно ответила Мэйсон. – Я никуда не уйду. – Но в глубине души она вся обмерла от страха.
Через час Ричард вернулся, как и обещал. Выглядел он более спокойным и расслабленным, нежели когда уходил.
– Внизу тебя ждет сюрприз, – сказал он. – Надеюсь, он окажется приятным, но, хороший он или плохой, я думаю, он тебе необходим. Ты спустишься со мной?
Его серьезность воодушевила Мэйсон, но тревога осталась. Что за сюрприз, который может оказаться плохим, но все равно необходимым?
Охваченная беспокойством, Мэйсон последовала за Ричардом к лифту. Они молча проехали с четвертого этажа на первый. Когда лифт остановился, Мэйсон сделала шаг к двери, но Ричард остановил ее, положив руку ей на предплечье.
– Я должен тебе сказать сейчас, чтобы ты могла бы вернуться, если захочешь.
– Да что там такое? Ты меня просто пугаешь.
– Твой отец.
У Мэйсон подкосились ноги.
– Мой отец мертв.
– Нет, он жив. Он выжил при кораблекрушении «Симона Боливара». Я знал о том, что некоторые пассажиры все же доплыли до берега. Мне пришлось немного потрудиться, но я разыскал его через агентство. Он живет в Бразилии с тех пор, как его вынесло на бразильские берега. Ты хочешь поговорить с ним?
