Мэйсон мерила шагами тесную камеру. Бесконечный путь, ведущий в никуда. Вне себя от переживаний за Ричарда и Лизетту. Сбитая с толку нагромождением немыслимых домыслов. В ужасе от того, куда это чудовище, созданное ею самой, может их всех завести.

После того как допрос был окончен, Дюваль вызвал тюремщика. Тот надел на Мэйсон наручники и накинул ей на голову капюшон. Затем Мэйсон потащили по лестнице вниз, в подвальный этаж, в темницу. Там с нее сняли наручники и заперли в камере. Мэйсон в недоумении оглядела свою новую обитель – Дюваль сообщил ей, что эта камера – пересыльный пункт для буйных сумасшедших. Отсюда Мэйсон должны были отправить в сумасшедший дом.

– В настоящий момент здесь нет никого, кроме вас, – пояснил Дюваль. – Вы можете не тратить силы попусту. Поскольку, что бы вы ни говорили, как бы ни кричали, охранники сочтут все бредом сумасшедшей.

– Вы не можете так поступить, Дюваль, – взмолилась Мэйсон. – Если вы считаете, что должны так поступить со мной, прошу вас, не поступайте так с Лизеттой. Это чудовищное преступление. Лизетта и мухи в своей жизни не обидела.

Дюваль ушел, захлопнув за собой дверь.

Прошли сутки. Мэйсон устала колотить в дверь, умоляя охранников ее выслушать. Она пыталась унять тревогу, говоря себе, что Дюваль не может допустить, чтобы события развивались в этом же ключе. Неужели он действительно всерьез намеревался до конца жизни запереть ее в психиатрической лечебнице в Шарантоне? Неужели всерьез собирается судить Лизетту за убийство? В это невозможно поверить! Дюваль придет в себя и увидит всю нелепость своих построений. Как только он поговорит с Лизеттой, и она все ему расскажет, он поймет ошибку, и они обе окажутся на свободе.

Но в минуты отчаяния Мэйсон приходило на ум совсем другое. Она знала, насколько несовершенна система правосудия во Франции.

Прошел еще один день и еще одна ночь. Тюремщик большую часть дня проводил, сидя на стуле перед камерой. Мэйсон требовала встречи с инспектором, умоляла позволить ей увидеться с Лизеттой, спрашивала о том, где сейчас Ричард. Но тюремщик был глух ко всем мольбам. Он сидел на стуле и читал газету, не обращая никакого внимания на бесноватую сумасшедшую.

Если бы только знать, что происходило снаружи, за стенами этого здания. Мэйсон спрашивала его о том, что нового в мире, но он и на эти вопросы не отвечал. Тюремщик всегда приходил с бутылкой вина и медленно его посасывал. К вечеру он обычно засыпал на своем стуле.

В очередной раз Мэйсон услышала его храп, и у нее родилась идея. Заглянув в щель под дверью, через которую ей дважды в день просовывали миску с едой, Мэйсон увидела, что газета стражника лежит на полу. Рука у Мэйсон была гонкой, так что, если постараться…

Еще чуть-чуть… еще немного… Ей все же удалось подцепить двумя пальцами газету и втащить ее через щель в камеру.

Заголовки на первой полосе оповещали о скандале, которого давно не видел город. Американская художница Мэйсон Колдуэлл не совершала самоубийства, она была убита. Убита своей лучшей подругой, цирковой артисткой Лизеттой Ладо. Лизетту Ладо арестовали, но она отказалась признаваться в совершенном преступлении, как отказалась говорить что-либо в свою защиту. Была назначена дата суда. Инспектор Оноре Дюваль, чудом сумевший раскрыть преступление, стал героем дня. Скандал лишь способствовал стремительно растущему интересу к произведениям художницы, выставленным на Марсовом поле. Сестра убитой, надломленная известием об убийстве, сделалась затворницей и вообще перестала выходить на улицу.

Затворница… Означало ли это, что они собираются держать ее всю жизнь взаперти? И где же Ричард? Что с ним стряслось? Успели ли они его спасти? Все было так запутанно.

Мэйсон все бы отдала, лишь бы вернуться в ту ночь на мосту Альма и все переиграть.

Наконец Мэйсон сморил сон, а через несколько часов ее разбудил скрежет металла. Потом Мэйсон услышала голоса. Один из них принадлежал Дювалю. Мэйсон понятия не имела, который час, но почему-то решила, что сейчас или очень поздняя ночь, или очень раннее утро.

Она услышала, как в двери повернулся ключ. Дверь со скрипом отворилась. Свет ударил в глаза, на мгновение ослепив Мэйсон.

– Что происходит? – ворчливо спросила она.

– Нам пора ехать, – спокойно заявил инспектор. «Ехать?»

– В Шарантон? – спросила Мэйсон.

– Вам лучше не задавать вопросов, мадемуазель.

– Инспектор, вы умный человек. Вы должны понимать, что изложенная вами версия событий не может быть правдой. Вы должны понимать, что правду говорю я.

– Я знаю, что вы говорите правду, – тихо сказал Дюваль. У Мэйсон сердце подпрыгнуло в надежде:

– Тогда… Вы здесь, чтобы освободить меня?

– Увы, нет.

– Нет?

Дюваль подал знак двум мужчинам, сопровождавшим его, и они подняли Мэйсон на ноги. На всех троих были дождевики.

Один из охранников спросил:

– Мешок на голову будем надевать, сэр?

– Нет необходимости. В это время никого не будет поблизости.

Они повели Мэйсон вверх по лестнице и вывели из здания на улицу. Снаружи бушевала настоящая буря. Завывал ветер, и дождь лил так, как ни разу не лил с той ночи, когда все это началось. Карета и трое всадников уже ждали. На Мэйсон не было пальто, и она промокла до нитки еще до того, как Дюваль усадил ее в экипаж.

Карета выехала со двора, переехала по мосту Нотр-Дам на правый берег и укатила в ночь, следуя за конным эскортом. Инспектор Дюваль казался погруженным в глубокие раздумья.

– Вы полицейский, – с горьким упреком сказала ему Мэйсон. – Ваша работа – раскрывать преступления, выявлять истину. Как можете вы отворачиваться от правды сейчас?

Мэйсон почувствовала меланхолическое настроение Дюваля.

– Удовольствия мне это не приносит, – сказал он.

– Тогда в чем же дело?

– У меня нет выбора.

Мэйсон смотрела на него во все глаза.

– Нет выбора?

– Меня собираются произвести в рыцари Почетного легиона.

Мэйсон не понимала, о чем он.

– За что?

– За раскрытие преступления века.

– Но вы же знаете, что никакого убийства не было.