Качались мы, увы, но не встречались,

Таинственно качание сюда.

Туда мы с искренним привольем возвращались;

В строй становились мирно, как года.

Безмерно удивлялись: разве это

Та родина, которую? та? ту?

Но уходило прочь земное лето.

Валилось сердце в смертную пяту.

Пенился океан цветочным мылом.

Вода вздыхала, в раковине, тая:

Ты исчезаешь, ты уходишь, милый,

Но мы не отвечали, улетая.

Кружась, не замечали, не смеялись,

Не узнавали, умирая, дом.

Мы никогда назад не возвращались,

Хоть каждый день ко флигелю идём.

И так пришли к тебе к тебе, бе! бе!

Ты слышишь, козы блеют перед смертью;

Как розовое милое бебе,

Как чёрные таинственные черти.

Я примерять люблю цилиндры мертвецов,

Их надевать белёсые перчатки.

Так принимают сыновья отцов

И Евы зуб на яблоке сетчатки.

На розовый, холёный книжный лист

Кладу изнемогающую руку

И слышу тихий пароходный свист

Как круговую гибели поруку.

Подходит ночь, как добродушный кот,

Любитель неприличия и лени;

Но вот за ним убийца на коленях,

Как чёрный леопард, крадётся год.

Коляска выезжает на рассвете,

В ней шёлковые дамы “fin de siècle”.

Остановите, это смерть в карете!

Взгляните, кто на эти козлы сел!

Растёт возок, и вот уже полнеба

Обвил, как змей, нерукотворный бич,

И все бросаются и торопятся быть

Под жёлтыми колёсами. Кто не был!

Но что скачок, пускай ещё скачок,

Смотри, с какой невыразимой ленью

Земля вращается, как голубой зрачок

Сентиментального убийцы на коленях.

Пролетает машина. Не верьте

Как кружащийся в воздухе снег

Как печаль неизбежной смерти

Нелюдим этот хладный брег

Полноводные осени были

Не стеснялись сады горевать

И что первые автомобили

Шли кареты как эта кровать

Та кровать где лежим холостые

Праздно мы на любильном станке

И патронами холостыми

Греем кожу зимой на виске

Выстрел выстрел фрегат сгоряча

По орудии. Зырили давече

Но Очаков на бахче зачах

Завернули за вечер и завечер

Сомный сон при бегах поспешах

Чует кол на коллоквиум счастия

Дует: Ластится ходко душа

К смерти рвущей на разные части

На улице стреляли и кричали

Войска обиды: армия и флот.

Мы ели пили и не отвечали,

Квартиры дверь была, была оплот.

Плыло, плыло разъезженное поле

В угоду экипажам сильных сном.

Ещё плыло, ещё, ещё, не боле,

Мы шли на дно, гуляли кверху дном.

Мычало врозь разгневанное стадо,

Как трам трамвай иль как не помню что.

Вода катилась по трубе из сада,

За ней махало крыльями пальто.

На сорный свет небесного песца

Другие вылезали, вяло лая.

Отец хватал за выпушку отца,

Мотал как будто. Вторя: не желаю.

Зверинец флотский неумело к нам.

Мы врозь от них, кто врос от страха в воду.

Питомник басуркуний. Время нам!

В хорошую, но сильную погоду.

Запор запоем, палочный табак.

Халтурное вращение обоев!

А наверху сиреневый колпак:

Я не ответственен, я сплю я болен.

(Катились прочь шары, как черепа

Катаются, бренчат у людоеда.

Бежала мысль со скоростью клопа,

Отказывалось море от обеда.)

Я отравляю холодно весну

Бесшумным дымом полюса и круга.

Сперва дымлю, потом клюю ко сну

(В сортире мы сидим друг против друга.)

И долго ходят духи под столом,

Где мертвецы лежат в кальсонах чистых,

И на проборы льют, как сны в альбом,

Два глаза (газовых рожков) – любовь артиста.

Запор рычит, кочуют пуфы дыма,

Вращается халтурное трюмо,

И тихо блещет море невредимо

Средь беспрестанной перемены мод.

В серейший день в сереющий в засёрый

Беспомощно болтается рука

Как человек на бричке без рессоров

Или солдат ушедшего полка

Лоснящиеся щёки городов

Намазаны свинцовою сурьмою

И жалкий столб не ведая годов

Руками машет занявшись луною

И было вовсе четверо надежд

Пять страшных тайн и две понюшки счастья

И вот уже готов обоз невежд

Глаголы на возах в мешках причастья

Беспошлинно солдатские портки

Взлетают над ледовыми холмами

И бешено вращаются платки

За чёрными пустыми поездами

Склоняется к реке холёный дым

Бесшумно убывая как величье

И снова город нем и невредим

Стирает с книг последние различья